– Да, – сказал он, – в Кампании часто бывают землетрясения, однако в последнее время область трясло по два-три раза на дню. Это, доложу я вам, весьма угнетающе. А в начале месяца пересохло великое множество родников и колодцев, тогда как раньше они исправно поставляли воду. Плиний уверен, что в недрах происходят тайные изменения. Люди напуганы. Ходят слухи… – Эпиктет понизил голос. – Говорят, будто ночью по городу расхаживают гигантские существа, обычно скрывающиеся в лесах. И даже летают по воздуху.
– Гиганты? – уточнил Луций.
– Очевидно, титаны. Боги Олимпа победили их бесконечно давно и заперли в Тартаре, в самых глубинных пещерах подземного мира. Жители Кампании боятся, что титаны освободились и выбрались на поверхность. Вот почему дрожит земля и отклоняется ток подземных вод. Замечено, что титаны всегда приходят от горы Везувий.
– А разве на вершине Везувия нет пещер? – спросил Луций. – Я знаю, что наверху есть кольцевое плато с крутыми стенами. Там стоял лагерем мятежник Спартак со своей армией гладиаторов.
Эпафродит склонил голову:
– Ты читал Тита Ливия.
– Я часто погружался в отцовские свитки, – кивнул Луций.
– Везувий радует местных виноградниками и садами на склонах, – продолжил Эпиктет. – Там на редкость плодородная почва. Но да, Спартак укрыл там армию в самом начале великого восстания рабов. Гора внушительная, ее видно за много миль и с моря, но склон пологий, и взобраться на него нетрудно. На вершине имеется впадина – пустынный плоский участок, окруженный отвесными скалами: идеальное место для лагеря Спартака, благо оно скрыто из виду и окружено своего рода естественным заграждением. Мне кажется, вершина Везувия не сильно отличается от здешнего нового амфитеатра, если представить амфитеатр на пике огромной горы, склоны которой восходят к его верхнему краю, хотя кратер Везувия, конечно, намного шире. В скалах имеются разломы, видимо некогда проделанные огнем во время извержения. Подобное все еще можно наблюдать по всей Кампании, но Везувий давным-давно выгорел, и трещины закрылись.
– Пока не откроются снова под напором титанов, – вставил Марций.
Эпафродит покачал головой:
– Я бы не слишком доверял свидетельствам о появлении титанов. По моему мнению, с которым, подозреваю, согласится Плиний, титанов больше нет. Конечно, они когда-то существовали: бывает, что при рытье котлованов или каналов находят кости до того огромные, что они могли принадлежать только титанам. Однако сам факт, что обнаруживаются лишь кости, говорит о том, что легендарные существа вымерли.
– Тем неприятнее, по-моему, их нынешнее появление, – заметил Луций. – Сказал же Эпиктет, что великанов видели везде – в городах, лесах, даже в небе. И колебания почвы могут оказаться предвестниками какого-то ужасного события.
Эпафродит бросил на него насмешливый взгляд. Луций прочел его мысли. Недавно он отрицал какой бы то ни было интерес к авгурству, но только что выразил веру в пророчества. Сам не осознавая того, он сунул руку под тогу и коснулся родового фасинума. Он часто надевал талисман, хотя никогда не выставлял напоказ.
Налетел резкий порыв ветра – не ласковый западный ветерок, приносивший некоторое облегчение от зноя, но мощный и жаркий воздушный поток с юга. Изменилось и освещение. Хотя на небе не было ни облачка, солнце вдруг потускнело, затем вокруг стало еще темнее. Небо омрачилось. Пятеро друзей умолкли и недоуменно переглянулись.
Воцарилась жуткая тишина. В амфитеатре прекратились строительные работы. Весь город неожиданно онемел.
Эпафродит закашлялся, как и остальные. Луций хотел прикрыть рот и уставился на тыльную поверхность кистей. Кожу покрывал мельчайший белый порошок, похожий на мраморную пыль. Он посмотрел наверх и заморгал: та же белая пудра забила ресницы. Скривившись, Пинарий сплюнул, во рту остался привкус пепла. Бледная пыль сыпалась с неба не порциями, а ровно и упорно, сразу отовсюду, подобно снегу в горах.
Ни слова не говоря, все встали и направились в портик, который ограничивал сад с трех сторон. Пыль продолжала сыпаться. Солнечный свет умалился до слабого мерцания. Пыль падала так густо, что амфитеатр пропал из виду.
– Что это? – прошептал Луций.
– Понятия не имею, – ответил Эпафродит. – В жизни не видел ничего подобного.
– Похоже на страшный сон, – произнес Дион.
Откуда-то из-за садовых стен донеслось:
– Конец света!
Панический возглас воспламенил других. Вся округа наполнилась тревожными криками, странно глухими и далекими.
Пепел повалил так обильно, что друзья уже не могли разглядеть что-либо за пределами сада. Казалось, весь окружающий мир исчез. Посреди сада статуя Меланкома вся покрылась слоем пепла: шапкой собрался он на волнистых волосах изваяния, покрыл инеем его уши и спрятал мощные плечи и руки под толстой белой накидкой.
80 год от Р. Х.
– Что за год, что за ужасный, кошмарный год! – произнес Эпафродит. – Сначала извержение Везувия и полное уничтожение Помпеев и Геркуланума – погребены целые города, будто их и не было.
Ровно через год после того, как Рим укутал пепел, Эпафродит вновь принимал в саду Луция и остальную компанию.
– А дальше – вспышка чумы уже здесь, в Риме, унесшая твою мать, Луций. Хризанта была такой милой! Безвременная кончина…
Луций кивнул, принимая соболезнования друга. Мать умерла быстро, но не без боли. Хризанта глубоко страдала, терзаясь лихорадкой и харкая кровью. Луций оставался с нею до конца, как и ее дочери. Он не был близок с сестрами. За много лет они впервые собрались все вместе.
– Все думают, – продолжил Эпафродит, – что мор вызван тем странным пеплом, что пал на нас после извержения Везувия. Должно быть, в нем содержался какой-то яд. Вспомните, что пару дней, пока не пришло известие о бедствии в Помпеях, мы все знать не знали, что это за пыль, откуда она взялась. Люди решили, будто осыпается самый небесный свод, возвещая конец вселенной. Кто мог подумать, что вулкан способен извергнуть столько сора? Говорят, пепел выпал в Африке, Египте и даже Сирии. А после – новая беда. Пока император занимался в Кампании спасением выживших, здесь, в Риме, вспыхнул страшный пожар – три дня и три ночи бушевала огненная стихия, и казалось, она поразила сугубо те места, которые пощадил Большой пожар, случившийся при Нероне. Опустошению подверглась местность от храма Юпитера на Капитолийском холме – только-только отстроенного после поджога Вителлием! – до самого Театра Помпея на Марсовом поле и сгоревшего дотла Пантеона, любимого храма Агриппы.
Луций Пинарий сумрачно кивнул:
– Погибли города, Рим охватили чума и пожар – поистине год был страшный. И все-таки вот мы, все пятеро, целы и невредимы.
– Шестеро, считая Меланкома. – Дион признательно взглянул на статую.
– Меланком простоит здесь еще долго после того, как не станет нас, – отозвался Эпафродит.
– Ужасные бедствия, – признал Марциал, – но императора упрекнуть не в чем. Тит быстро возместил гражданам Кампании ущерб и начал перестраивать на заливе уцелевшие города; затем взялся за выгоревшие районы Рима – заметьте, не повышая налогов и не взывая к богачам. Он все сделал сам и, как истинный отец Римского государства, даже пожертвовал орнаменты из собственных владений на украшение храмов и общественных зданий. В борьбе с чумой Тит сделал все возможное, советуясь со жрецами и принося подобающие жертвы богам.
– Роль императора в преодолении кризиса невозможно переоценить, – согласился Эпафродит. – И все-таки люди потрясены и боятся будущего.
– Вот почему открытие амфитеатра как нельзя кстати, – подхватил Марциал.
Друзья обратили взоры к массивному сооружению по другую сторону дороги. Последние леса уже убрали. Закругляющиеся травертиновые стены сияли на утреннем солнце; ниши, образованные многочисленными арками, были украшены ярко расписанными статуями богов и героев. На закрепленных по окружности шестах реяли цветастые стяги. По случаю праздника на открытом участке между амфитеатром и новыми термами собрался народ. Сегодня воплощалась в жизнь великая мечта Веспасиана: распахивал свои двери амфитеатр Флавиев.
