– Видел? – прошептал Марциал. – Она смотрела на тебя в упор.
– Ну и что? – пожал плечами Луций.
– Как женщина на мужчину.
– Ты неисправим, Марциал! Нюхай своих киликийских мальчиков.
Наконец воззвания и заклинания кончились. Амфитеатр Флавиев открылся официально. Представление началось.
Первым номером шло бичевание осведомителей. Тит пообещал собрать самых злостных лжецов и негодяев, которые кормились за государственный счет, обвиняя честных людей в заговоре против императора и обмане чиновников. Такие мер завцы вредили всем правителям, начиная с Августа. Сколь ра зумен и уверен ни был император в начале царствования, с каждым годом и он, и его присные все более прислушивались к беспочвенным наветам и все сильнее боялись воображаемых врагов. Здравомыслящий Веспасиан тоже не устоял перед ядом злословия. К концу его правления многие пали жертвами необоснованных подозрений, обогатив прорву бесстыдных доносчиков. Тит вознамерился навсегда покончить с прошлым.
Толпа зарокотала в предвкушении, когда на арену вывели большую группу мужчин, подгоняя их копьями. Большинство были в тогах и выглядели почтенными дельцами и обладателями собственности. Сперва с них сорвали тоги, а затем и туники, оставив, точно рабов, в одних набедренных повязках, хотя таких дородных рабов не вдруг найдешь. Разбив приговоренных на группы по десять человек, им приставили к шеям рогатины, вынуждая стоять смирно, пока их хлещут бичами и прутьями. Наказание отличалось суровостью: песок обагрился кровью и был усеян ошметками плоти. Бичуемые падали на колени, но при помощи рогатин их все равно заставляли держать головы высоко.
– Видишь, кто исполняет наказание? – произнес Марциал. – Тит выбрал отряд легионеров, целиком состоящий из североафриканских гетулов-кочевников.
– Почему именно гетулы? – спросил Луций.
– Хотя бы потому, что они чужаки и ничем не связаны ни с жертвами, ни с прочими горожанами. А главное, они известны своей жестокостью.
У Луция не возникло сомнений, что гетулы трудятся с удовольствием. Радовалась и публика. Многие жертвы, скорее привыкшие сами стегать рабов, истошно вопили и стенали. Чем позорнее они себя вели, тем живее реагировала толпа. Гетулы же не только не устали, а, напротив, разъярились, подстегиваемые возгласами зрителей. Последних бичуемых истязали с большей ожесточенностью, и, дабы уравнять наказание, первых, к восторгу толпы, начали пороть заново.
Многие доносчики либо лишились чувств, либо не сумели подняться и их с арены выволокли. Несколько скончалось («Не от побоев, а от стыда!» – шепнул Марциал, не переставая писать). Выжившим предстояло отправиться до конца своих дней в ссылку на далекие острова или в худшем случае быть проданными в рабство на открытом аукционе.
Наказание продолжалось. Привели осужденных преступников, виновных в серьезных злодеяниях – убийствах, поджогах и ограблении храмов.
Устроители игрищ превзошли себя в создании живописных сцен, организуя по несколько расправ зараз, благодаря чему на арене постоянно разворачивалось драматичное или тревожное действо, и зрительское внимание не ослабевало. Наказания опирались на мифы и легенды, а жертвы, подобно актерам, играли роли. Они страдали и умирали не понарошку, благодаря чему еще сильнее заводили аудиторию.
Так, одну обнаженную жертву приковали к сложной декорации, изображающей крутую скалу. Глашатай объявил, что публика видит перед собой отцеубийцу. Зрители взорвались улюлюканьем и бранью. Преступник оказался крепким человеком средних лет с многодневной щетиной: подходящий кандидат на роль Прометея – титана, который бросил вызов Юпитеру и подарил человечеству огонь. Дабы напомнить публике сюжет, одетые в звериные шкуры танцоры окружили закованного в цепи титана, размахивая факелами и распевая первобытную благодарственную песнь. Последняя вдруг заглушилась громовым раскатом из устройства, спрятанного в скале. Поклонники Прометея в панике разбежались, устрашенные гневом Юпитера. Как только они исчезли, с цепи спустили двух медведей. Звери устремились к Прометею, который закричал и отчаянно забился в оковах.
– Медведи? – поморщился Эпафродит. – Всем известно, что Прометея мучили стервятники. Они ежедневно выклевывали у него внутренности, и каждую ночь он чудодейственно исцелялся, дабы наказание длилось вечно.
Марциал рассмеялся:
– Тот дрессировщик, что научит стервятников нападать по требованию, вправе заломить любую цену! Подозреваю, сегодня мы еще не раз увидим медведей. Императорский дрессировщик говорит, что в деле растерзания человека равных им нет. Собаки слишком заурядны, слоны – привередливы, львы и тигры – непредсказуемы. Медведи же, напротив, не только страшны, но и весьма надежны. Эти прибыли из Каледонии, самой северной окраины Британии.
Медведи, набросившиеся на беспомощного Прометея, оправдали надежды дрессировщика. Они сосредоточили свою ярость на животе жертвы и вырвали потроха тем же образом, как поступали, согласно древнему преданию, стервятники. Мар циал выразил мнение, что зверей специально натаскали атаковать нужную часть тела; Эпафродит предположил, что живот смазали медом. Жертва кричала так, что кровь стыла в жилах.
Наконец появился дрессировщик, отогнавший зверей. Декорацию прокатили по кругу, чтобы все насладились зрелищем окровавленного нутра выпотрошенного Прометея. Затем вернулись танцоры, которые принялись выделывать пируэты и стенать перед Прометеем, размахивая факелами, чтобы напустить побольше дыма. Только когда они убежали, Луций сообразил, что танец был призван отвлечь публику от кое-каких манипуляций, произведенных над жертвой. Внутренности, как по волшебству, вернули обратно, живот зашили. Даже вытерли с ног кровь. Мужчина был бел как полотно, но явно в сознании: у него шевелились губы и подрагивали веки. Поскольку наказание легендарного Прометея было бесконечным, и нынешнюю жертву подготовили к очередному нападению медведей. Те вновь устремились к человеку. Мужчина открыл рот, чтобы крикнуть, но не издал ни звука. Он не пытался вырваться из цепей и только дергался и корчился, пока медведи приближались, чтобы выпотрошить его вновь. В конце концов он замер без движения.
Вернулись танцоры. Они швырнули факелы в декорацию. Бутафорская скала занялась пламенем, поглотив тело жертвы. Танцоры двинулись хороводом вокруг костра с победной песнью, прославляя мудрость и справедливость Юпитера.
Луций поймал себя на вопросе: что сказали бы Эпиктет и Дион? Преступник был не просто душегубом, но худшей его разновидностью – отцеубийцей. Он безусловно заслужил кару, и почему бы не использовать казнь в назидание публике? Зрелище преподнесло двойной урок. Во-первых, хоть бунтарю Прометею можно и посочувствовать, необходимо уважать авторитет царя богов и, шире, императора, которые всегда торжествуют в конце. Во-вторых, если копнуть глубже, никто не смеет посягать на родного отца; в противном случае ему грозит такая же ужасная участь. Впрочем, Луций подозревал, что доводы рассудка не тронут друзей-философов. Он и сам испытывал скорее тошноту, нежели благоговение.
Похожих зрелищ было представлено великое множество. В большинстве, как и предсказывал Марциал, главенствовали медведи. Разорителя храмов заставили сыграть роль разбойника Лавреола [24], которого прославили античные пьесы Энния и Невия; его пригвоздили к кресту и отдали на растерзание медведям. Вольноотпущенника, прикончившего бывшего хозяина, принудили надеть греческую хламиду и блуждать, подобно Орфею, по бутафорскому лесу, населенному резвыми сатирами и нимфами; по резкому сигналу свирели одного из сатиров деревья расступились, и преступник был атакован медведями. Поджигателя превратили в Дедала: привязали ему крылья, приказали подняться на высокую платформу и спрыгнуть; крылья и правда какое-то время несли его – волшебное зрелище! – пока он не рухнул в медвежий загон, где его разорвали в клочья.
– Согласись, повторы с медведями слегка утомляют, – произнес Эпафродит.
