Масрук молча размышлял. Пар от его дыхания поднимался над головой:
– Проклятье! Я тоже не знаю, как это связано. Да покроются оспой задницы наших врагов! Однако у нас тут с собой есть кое-кто, кто, конечно, может нам дать необходимые сведения.
Его рука отпустила подбородок Гислы и схватила ее за шею возле затылка. От боли лангобардка скривила лицо и упала на колени. Она не могла вырваться из хватки араба, не уронив ребенка на землю. Однако она продолжала крепко держать дитя, не защищаясь от Масрука.
Халид покачал головой:
– Мы немногое сможем вытащить из нее. У девушки меньше ума, чем у мешка сухих смоковниц. Отпусти ее, Масрук. Через четыре дня мы сможем добраться до побережья. А тогда мы будем все равно что дома, в Багдаде.
– И что же ты хочешь доложить Гаруну ар-Рашиду? Что его подарок – символ мира – не был передан императору? Что императорский посланник был обезглавлен лично мной, а Хубаиш разорван на части цепью? Что Санад совершил самоубийство после того, как ему вырвали язык? Что мы даже не увидели императора франков?
– Может быть, мы проявили слабость, – сказал Халид, – но то, что случилось, мы не можем изменить. Зачем нам нужна слабоумная крестьянская баба? Мы отдадим ее Грифо, а он сможет ее продать.
Масрук хлопнул себя ладонью по лбу:
– Подумай, Халид! Подумай! Эта женщина таскает с собой внука императора франков. Может быть, эта жизнь величиной с пять ладоней имеет большее политическое значение, чем целый колосс в виде слона.
Халида тронул выбившийся из-под тюрбана локон:
– Это правда. Значит, давай заберем ребенка с собой в Багдад. Халиф будет нам благодарен. А девушкой займется Грифо.
– Нет, нет, нет! Ты что, не помнишь? Карл Великий уехал с того проклятого перевала и направился на юг. На юг! А юг находится здесь. Ставлю весь свой гарем против одной старой проститутки, что наша прекрасная идиотка попала сюда прямо из лагеря императора франков.
– Ну и что? Неужели ты хочешь вернуть младенца Карлу Великому? Клянусь хаджем моего отца, Масрук: мы отправимся домой и не позволим задержать себя даже ради дипломатических игр. Понял?
Масрук отмахнулся:
– Это тебе надо соображать. Как ты думаешь, что будет, если нам – посланникам халифа – удастся объединить банду правителей франков? Дочка императора уже глубочайше обязана мне, потому что я освободил ее от приплода. Если мы теперь доставим ребенка его деду, франки будут слагать песни в нашу честь во всех резиденциях. Мы станем легендой! Гарун ар-Рашид осыплет нас богатствами и сокровищами, потому что мы, несмотря на все трудности, выполнили его миссию и довели до успешного конца. Халид! Держа в руках этого ребенка, мы обладаем оружием, с помощью которого поставим на колени даже императора этой нищей империи.
– Твоя мать, должно быть, забыла наделить тебя мозгом! Даже если бы у нас были намерения объединить императора франков с его приплодом, где нам его искать в этой туманной пустыне?
Самоуверенная ухмылка вернулась на лицо Масрука. Одним движением правой руки он подтолкнул Гислу к Халиду:
– Вот. Заставь ее говорить. Она знает достаточно, чтобы вывести нас на след. Используй свой нож, поджарь ее над огнем, делай что хочешь. Но не вздумай насиловать ее. Слабоумие франков, говорят, более заразно, чем желтая лихорадка, и может выжечь человеку мозг. – Хотя для тебя уже разницы нет, – мысленно добавил он.
Масрук услышал, как Халид вынул кинжал из ножен, а затем повернулся к лагерю спиной и ушел в туман. Нельзя сказать, что ему был неприятен вид пыток. В свое время он даже получал удовольствие от мучений истязаемых людей. Но мучить женщин? Этого он не мог переносить, пусть даже они были слишком глупы, чтобы понять, что с ними происходит. К тому же эта крестьянская баба была роскошным воплощением этой страны, такой, как ее воспевали в эротических песнях арабских певцов и рассказчиков: стройная, со светлыми волосами, свежая, с фигурой, напоминающей песочные часы. С каким удовольствием он насладился бы ею, однако предупреждение Халида было вполне серьезным. Дуры-бабы выжигают мужчинам мозг.
Масрук уходил в туман, погруженный в свои мысли. Стараясь не потерять из виду слабый костер своего лагеря, служивший ему единственной точкой-ориентиром, он думал о родине. Багдад совсем близко. Халид прав. Однако как же они предстанут пред очи халифа? С пустыми руками, не имея доказательств успеха своей поездки? В обозе жирного торговца людьми вместе с горсткой полумертвых рабов? Издевательский смех двора будет звучать у них в ушах еще долгие годы. Тогда все надежды на должность великого визиря будут напрасными. И все потому, что этот проклятый сакс затеял ссору!
При мысли о своем противнике Масрук заскрипел зубами и буквально вцепился руками в туман, словно хотел разорвать его в клочья. Он показал этому предателю, что аббасиды понимают под словом «месть». Какое это было удовольствие – засадить кинжал в брюхо сакса! Наслаждаясь воспоминаниями, он даже облизнул губы. И внезапно желание обладать женщиной стало сильнее его.
Истошный крик, пронизавший его до мозга костей, донесся до его слуха. Это был крик мужчины. Что происходило там, у костра? Масрук подобрал свою накидку и огромными прыжками направился на слабый свет. Нежели эта безмозглая баба ранила Халида?
Он быстро добрался до лагеря. И сразу понял, что лангобардка исчезла. Грифо выл, корчась на земле и прижимая руки к своему правому глазу, из которого струей лилась кровь. Халид бросился к Масруку. На его лице был написан ужас:
– Что случилось? Где девушка?
– Она сбежала. Ты был прав, Масрук. Она одержима безумием. Когда я увидел, что она сотворила, не решился ее удержать. Никогда раньше я не видел, чтобы безумие в человеке горело таким пламенем.
Масрук вглядывался в туман, однако тот не выдал своих тайн. Гисла исчезла. Они обследовали рану Грифо, который со стонами и визгом катался по земле. Его правый глаз был бесповоротно потерян. Глазное яблоко было проткнуто ниже зрачка. Из колотой раны текли кровь и слизь.
– Нам придется выжечь тебе глаз, иначе ты умрешь, – откровенно заявил Масрук стонущему торговцу невольниками.
Пятеро рабов Грифо вынуждены были держать его, когда Масрук подошел к нему с раскаленным докрасна кинжалом. При продолжительном шипении и душераздирающих криках правая половина лица Грифо была погружена в вечную тьму. Вонь горящего мяса и волос наполнила воздух. Двоих рабов тут же вырвало.
Грифо не потерял сознания, и это не облегчило его боли. Трясущимися руками он закрыл свое обожженное лицо, катаясь в грязи, пока наконец не замер и остался лежать неподвижно, лишь изредка всхлипывая.
– Может быть, освободим его от мучений? – Халид смотрел на Грифо, как на старую клячу на базаре.
– Нет. Он или умрет сегодня ночью, или же на восходе солнца станет новым человеком. Его ненависть всегда была велика. Теперь она станет безграничной. Ну ладно. Теперь, когда мы сделали самое необходимое, расскажи мне, что случилось и как дурочке удалось одолеть двух воинов.
Они уселись на корточки у костра, достаточно далеко от Грифо, чтобы им не мешал его плач, доносившийся сейчас как воющий где-то вдалеке ветер, однако достаточно близко, чтобы рабы находились в их поле зрения.
Халид рассказал, что, едва Масрук исчез в тумане, он и Грифо подошли к девушке. Он еще подумал, чем ее мучить – лезвием кинжала, деревянным поленом или голыми руками, как она сама по себе начала говорить. Ее слова были непонятны, однако в конце концов Халиду удалось уловить смысл.
Император франков действительно находился недалеко от них, так сказала Гисла, на пути к горному монастырю под названием Санкт-Аунарий. Там идет война. В свите франка не только слон Абул Аббас, но и сакс Танкмар, а также две дюжины воинов.
– Все убивать, – сказала лангобардка. Затем она закатила глаза, словно одержимая, выхватила у Халида кинжал – а это было возможно только при условии, что ей помог какой-нибудь джинн – и бросилась на Грифо. Халид так был парализован ужасом, что девушке удалось сбежать в туман. Ребенка она оставила здесь, так же как и кинжал в глазном яблоке Грифо.
