— Просто… понимаешь? — И снова передо мной практичный папа. — Прости, Тео, я сожалею, клянусь, но я реально сейчас на мели, и нам нужны эти деньги сейчас, прямо сию секунду, очень нужны.
Он пытался поймать мой взгляд, глядел честными, разумными глазами.
— Что это за мужик? — спросил я, глядя не на него, а в стену у него за спиной, голос у меня отчего-то звучал нетрезво, странно.
— Юрист твоей матери. Сколько мне еще раз повторять? — он потирал костяшки пальцев, как будто, ударив меня, ушиб руку. — Видишь ли, дело в том, Тео, — очередной вздох, — ну, прости, правда, но клянусь, я не расстроился бы так, если б это не было так важно. Потому что я правда сейчас в безвыходном положении. Это все временно, ты же сам понимаешь, пока бизнес не раскрутится. Ведь все может и рухнуть, вот так, — щелкает пальцами, — если я не расплачусь хоть с частью кредиторов. А на оставшиеся — пошлю тебя в школу получше. Может, даже в частную. Ты ведь только за, правда?
Увлекшись своей болтовней, он уже набирал номер. Вручил мне трубку и, пока никто не ответил, кинулся в другой угол гостиной и схватил трубку смежной линии.
— Здрасте, — сказал я женщине на другом конце провода, — эээ, простите, — голос у меня был скрипучий, неровный, я до сих пор никак не мог поверить во все происходящее. — А можно поговорить с мистером… ээээ…
Отец ткнул пальцем в бумагу: Брайсгердл.
— С мистером… эээ… Брайсгердлом, — сказал я вслух.
— И как вас представить? — и ее голос, и мой звучали слишком громко, потому что отец подслушивал по смежной линии.
— Теодор Декер.
— Ах, да! — раздался мужской голос, когда на другом конце сняли трубку. — Здравствуй! Теодор! Как поживаешь?
— Нормально.
— А голос у тебя простуженный. Ну-ка. Простыл, наверное?
— Ээ, да, — неуверенно ответил я. Отец в другом углу беззвучно суфлировал: ларингит.
— Вот беда, — эхом заухал голос в трубке, так громко, что пришлось даже немного отодвинуть ее от уха. — Я и не думал, что там, где ты живешь, где столько солнца, можно простыть. В любом случае рад, что ты позвонил — я сам никак не мог связаться с тобой напрямую. Понимаю, тебе еще, наверное, очень тяжело. Но надеюсь, получше, чем когда мы с тобой виделись в прошлый раз.
Я молчал. Мы с ним встречались?
— Время было не самое удачное, — добавил мистер Брайсгердл, правильно истолковав мое молчание.
Бархатная, плавная речь что-то во мне всколыхнула.
— Точно, да, — сказал я.
— Помнишь, про метель?
— Ага, да.
Он пришел где-то через неделю после маминой смерти — пожилой дядечка с огромной копной совсем белых волос — одет щегольски, рубашка в полосочку, галстук-бабочка. Они с миссис Барбур, похоже, были знакомы, ну или по крайней мере, он ее знал. Он уселся напротив меня, в кресло поближе к дивану и много-много путано говорил, хотя в голове у меня отпечаталась только история про то, как они с мамой познакомились: была страшная метель, на дороге ни одного такси, когда, разбрызгивая мокрый снег веером, к углу Восемьдесят четвертой и парка продралось такси с пассажиром. Опустилось окно — и моя мама («Само очарование!») ехала до Восточной Пятьдесят седьмой, ему не в ту ли сторону?
— Она эту метель часто вспоминала, — сказал я. Отец, прижав к уху трубку, резко глянул на меня. — Когда весь город парализовало.
Он рассмеялся:
— До чего же прелестная барышня! Я засиделся допоздна на собрании со старенькими членами правления — на углу парка и Девяносто второй, одна еще была владелица судов и пароходов, сейчас уже, увы, померла. Ну и, в общем, спускаюсь я из этого пентхауса на улицу, тащу портфель свой с бумагами, конечно — а там сантиметров тридцать нападало. Полнейшая тишина. Детишки на санках катаются по Парк-авеню. Метро, значит, ходило только до Семьдесят второй, и вот я волочусь по колено в снегу, когда — р-раз! — и подъезжает желтое такси с твоей мамой. Тормозит шумно. Как будто спасательную экспедицию за мной выслали. «Запрыгивайте, подвезу!» Весь центр как вымер. Снежинки вертятся, и все-все огни города так и сияют. И мы с ней катимся со скоростью километра три в час — прямо как на санках, — плывем прямо на красный свет, потому что смысла не было притормаживать. Разговаривали мы, как сейчас помню, про Фейрфилда Портера — как раз в Нью-Йорке только что прошла его выставка, — а потом переключились на Фрэнка О’Хару и Лану Тернер, вспоминали, в каком все-таки году закрыли тот, самый старый «Автомат» Хорна и Хардарта. А потом выяснилось, что работаем мы на одной улице — через дорогу друг от друга! Как говорится, это было начало прекрасной дружбы.
Я глянул на отца. У него было странное выражение лица, а губы плотно сжаты, будто его вот-вот стошнит прямо на ковер.
— Мы с тобой немножко поговорили о том, что мама тебе оставила, если помнишь, — продолжил голос на том конце провода. — Немножко. Время было неподходящее. Но я надеялся, что ты ко мне зайдешь, когда будешь готов к разговору. Я бы сам позвонил тебе до отъезда, если б знал, что ты уезжаешь.
Я посмотрел на отца. Посмотрел на бумажку в руке.
— Я хочу поступить в частную школу, — выпалил я.
— Правда? — спросил мистер Брайсгердл. — По мне, так идея отличная. И какие школы у тебя на примете? На восток хочешь вернуться? Или у себя там что-то нашел?
Это мы не продумали. Я посмотрел на отца.
— Эээ, — сказал я, — ээээ, — а отец гримасничал и лихорадочно махал руками.
— На западе должны быть неплохие школы, только я про них ничего не знаю, — продолжал мистер Брайсгердл. — Сам я учился в Милтоне, отличное было время. И мой старший сын поступил туда же, год проучился даже, хоть ему эта школа не совсем подошла…
Пока он говорил — про Милтон, про Кент, про разные частные школы, в которые ходили дети его друзей и знакомых, отец нацарапал записку и швырнул ее мне. «Переведите мне деньги, — было там написано, — Взнос за учебу».
— Эмм, — промычал я, не зная, как завести об этом разговор, — мама оставила мне деньги?
— Ну, не совсем, — ответил мистер Брайсгерд, после этого вопроса став заметно попрохладнее, а может, просто смешавшись от того, что я его прервал. — Под конец, как ты и сам знаешь, у нее с деньгами были проблемы. Но у тебя есть пятьсот двадцать девятый. А перед самой смертью положила на твое имя немного денег по ЗПСН.
— Что это такое? — отец, не сводя с меня глаз, слушал очень внимательно.
— По Закону о передаче средств несовершеннолетним. Деньги на твое образование. И ни на что другое их потратить нельзя — ну, до твоего совершеннолетия нельзя.
— А почему нельзя? — спросил я после небольшой паузы — он явно старался подчеркнуть этот последний пункт.
— Закон такой, — сухо ответил он. — Но, конечно, если ты хочешь поступить в школу, что-нибудь можно придумать. Есть у меня клиентка, которая использовала часть пятьсот двадцать девятого на своего старшего сына, чтобы оплатить дорогущий детский садик младшему. Я, конечно, не считаю, что имеет смысл за такое выкладывать по двадцать тысяч в год — самые дорогие карандашики в Манхэттене, это уж точно! Но да, тебе надо понять, как это все работает.
Я поглядел на отца.
— То есть вы никак, например, не могли бы мне перевести шестьдесят пять тысяч долларов? — спросил я. — Если б они мне понадобились вот прямо сейчас.
— Нет! Ну разумеется, нет! Об этом даже и не думай! — Его тон переменился, он явно пересмотрел ко мне свое отношение, я больше не был для него маминым сыном и Милым Мальчиком, а стал захапистым уродцем. — И кстати, позволь спросить, откуда появилась именно эта сумма?
— Ээээ…
Я взглянул на отца — тот закрыл глаза рукой. Пиздец, подумал я и понял, что сказал это вслух.
— Ну, неважно, — шелковым голосом произнес мистер Брайсгердл. — Это просто-напросто невозможно.
— Никак нельзя?
— Никак, никоим образом.
— Ладно, ясно. — Я изо всех сил старался придумать что-то, но мысли, казалось, бежали сразу в двух разных направлениях. — А часть хотя бы можете выслать? Половину, например?
