Огромное животное поскользнулось на полу церкви. Слон сделал еще несколько шатких шагов, а затем зацепился за створку ворот, которую толкал перед собой, и упал на землю. Танкмар тщетно пытался уцепиться за него. Поддавшись силе притяжения, он упал со спины слона, и его полет закончился глухим ударом об одну из колонн. Как только дверь распахнулась, воины вырвались наружу. Имма обратила внимание, что крик франков не отразился эхом с другой стороны коридора. Неужели враг исчез? Она не ожидала ответа. Танкмар нуждался в ее помощи.
Едва она добралась до безжизненного тела, как рядом с ней очутилась Аделинда. Послушница отбросила полено и вместе с Иммой опустилась на колени возле Танкмара. Женщины вместе осмотрели упавшего. Он был без сознания. Из раны на голове сочилась кровь. Пока Имма ощупывала тело Танкмара, чтобы найти сломанные кости, она заметила, как руки Аделинды погладили лицо Танкмара и убрали окровавленные волосы с его глаз.
В области грудной клетки Имма нащупала что-то мягкое. Она насчитала три сломанных ребра. Опытными пальцами она определила, что сломанные кости не ушли внутрь тела. Внутренние органы сакса, очевидно, не пострадали.
Танкмар раскрыл глаза. Его взгляд был осмысленным. Имма вздохнула. По щекам Аделинды катились слезы.
– Абул Аббас, – хриплым голосом произнес Танкмар. Он оперся на руки. От боли в грудной клетке его лицо исказилось.
Имма, Аделинда и Танкмар посмотрели на развалины в правом нефе церкви. Камни и дерево валялись вперемешку, некоторые балки еще горели. На вырванной из своих креплений половине церковного портала лежал Абул Аббас и бил по сторонам хоботом. Голова слона поднималась и опускалась, а задние ноги беспомощно скользили по базальтовому полу церкви.
Танкмар подогнул под себя ноги и попытался, прижимаясь спиной к колонне, подняться.
– Лежи спокойно. – Аделинда крепко держала его за плечи. Однако Имма жестом показала ей, что раненый может встать. Тогда она решительно помогла ему встать на ноги. Послушница тоже была охвачена беспокойством и обняла Танкмара за плечи. Они вместе прошли короткий путь, и сакс упал перед Абулом Аббасом на колени.
Капли дождя все еще падали через разрушенную крышу в церковь. На коже великана вода образовывала потоки, которые смешивались с испускавшей пар кровью слона. Танкмар положил руку на хобот, удары которого становились все слабее. Никогда раньше Танкмар так четко не слышал глухого рокота, который издавал слон. Дрожь распространялась вверх по его ногам и всему телу. Тогда, перед воротами Павии, ему показалось, что Абул Аббас пытается установить с ним контакт с помощью этих загадочных звуков. Однако точно так же написанное сообщение могло бы дойти до человека, не умеющего читать. Но в этот раз Танкмар совершенно точно понял, что сообщает ему Абул Аббас.
Он на коленях прополз вокруг тела слона и обыскал пол. Под обломками одной из створок двери он нашел то, что искал. Масрук аль-Атар лежал, погребенный между деревом и камнями. Его тело было раздавлено тяжестью слона. Тюрбан упал с головы Масрука, и длинные волосы свисали ему на глаза. Араб взглянул на Танкмара. В его глазах горело безумие.
– Твоя Вальгалла примет тебя, сын пустыни, – сказал Танкмар.
– Справедливость! – прохрипел Масрук. – Я требую справедливости.
Сначала Танкмар ничего не понял. Неужели араб хотел, чтобы он избавил его от мучений?
А затем он сообразил. Масрук обращался не к нему, саксу, и ни к кому другому в церкви. Он говорил со своим богом. Танкмар оглянулся в ожидании, что сейчас позади него возникнет великий Аллах. Однако в церкви ничего не было видно, кроме дыма и разрушений.
Масрук продолжал бормотать. Его язык путал франкские и арабские слова. Однако затем взгляд араба прояснился, и он внимательно посмотрел на Танкмара, как в тот день, когда мужчины первый раз встретились в генуэзской таверне:
– Скажи мне, где я сбился с пути, раб? Я действовал по воле Аллаха. А теперь я, один из самых верных слуг единственного бога, умираю в храме неверных.
Танкмар вспомнил о споре между Масруком и Исааком и о том, как старый еврей пытался убедить араба, что все люди служат одному и тому же богу. Если Исаак был прав, то эта церковь также была родным домом бога иудеев, как и домом бога мусульман. Танкмар хотел было открыть Масруку эту последнюю истину, но не решился и промолчал.
– Справедливость, – прошептал араб еще раз.
И умер.
Танкмар снял с мертвеца амулет. Словно чудом украшение осталось целым, его блеск отражался в каплях дождя, падавшего на него, и многократно преломлялся. Зажав половину птицы в кулаке, Танкмар поковылял назад к женщинам, которые все еще стояли возле слона. Блеск в обсидиановых глазах великана почти угас. И таинственного низкого гула Танкмар уже не слышал. Он показал Абулу Аббасу амулет, надеясь, что слон успеет увидеть, что его желание выполнено. Затем он положил украшение на конец хобота, который теперь был таким же неподвижным, как и все тело. Снова переведя взгляд на слона, Танкмар увидел, что огромное животное умерло.
Абул Аббас достиг цели своего путешествия.
Когда люди императора вырвались из разрушенного дома Божьего, Гунольд взял ноги в руки. Здесь больше ловить было нечего. Его соратники лежали на земле перед церковью в собственной крови. Император остался жив, и теперь он был недостижим для одного-единственного противника. Герцоги, а их выжило около дюжины, срывали злость на раненых носителях ряс. Гунольд бросился бежать. Однако сбежать незамеченным теперь было трудно и слишком поздно. Трое франков преследовали его по пятам, а напряжение прошлых часов, казалось, окрыляло их.
Гунольд даже не пытался петлять или прятаться в темном уголке монастыря. Он изо всех сил несся по главной дороге, которая вела к главным воротам Санкт-Аунария. На открытой местности он легко оторвется от преследователей. Тяжеловооруженные франки на открытой местности были такими же малоподвижными, как киты, выброшенные на берег. Уже сейчас одетый в легкую одежду монаха Гунольд имел существенное преимущество перед с трудом бежавшими за ним воинами.
Какое облегчение испытал Гунольд, увидев, что ворота открыты, и как же он испугался, обнаружив, что его там уже ждут. Этот единственный человек охранял вход в монастырь. И он стоял на коленях перед изувеченным трупом.
«Странно, – подумал Гунольд, увидев мертвеца, – я ведь сегодня никому не приказывал надевать арабскую одежду». Но у него уже не оставалось времени на то, чтобы довести эту мысль до конца. Человек перед воротами не двигался. Он был большой и толстый, и потрепанная повязка закрывала его левый глаз. Явно невооруженный, он ожидал Гунольда скорее с любопытством, нежели с враждебностью.
Поскольку охранник на воротах даже не собирался задерживать его, Гунольд хотел только одного – проскочить мимо на свободу. И тут он взглянул в глаз чужака и окаменел от ужаса.
Покрытые следами от оспы щеки, сросшиеся брови, толстые губы – сомнений не оставалось. Перед ним стоял работорговец Грифо, выброшенный судьбой на берег в этот решительный момент. Гунольд остановился, словно парализованный. Это был тот самый Грифо, который купил его у родного отца и мучил каждую ночь, пока его детская душа не погибла. Тот самый Грифо, который отнял у него настоящую, его собственную жизнь и обменял на паршивое существование в лапах архиепископа Хильдебальда.
Гунольд схватил работорговца за руку в безумном страхе, что этот жирный мешок убежит от него. При этом он сам был в бегах. Он бросил на отставших преследователей высокомерный взгляд. Гунольд еще мог бы убежать от них. Сначала через ворота, а затем подальше отсюда, на широкие просторы Септимании и дальше, за ее границы. Может быть, ему еще удастся бежать в Арль.
– Отпусти руку, ты, крыса, или я вспорю тебе брюхо! – Голос Грифо за все эти годы едва ли изменился. И так же мало изменились его манеры.
