утверждать, что очаги возбуждения в мозгу в процессе такой «невинной» лжи идентичны процессам возбуждения у людей, лгущих сознательно, чтобы избежать суда и наказания.
Во-вторых, уже при работе с полиграфом было установлено, что люди могли успешно подавлять те нейрофизиологические изменения, которые обычно сопровождают ложь и должны были замечаться полиграфом. Можно ли с тем же успехом обманывать fMRI-машины, попросту никому не известно — наука еще слишком далека от понимания таких тонкостей.
В-третьих, как хорошо известно всем специалистам по сканированию мозга, точность результатов этой процедуры сильно зависит от поведения сканируемого — стоит ему повернуть голову или порой даже просто двинуть языком во рту, и картина «активности мозга» ощутимо меняется. И наконец (и это, пожалуй, главное), такие очаги возбуждения никак не могут рассказать, что именно происходит в мозгу, то есть что и как человек думает. Мозговые процессы слишком сложны, и активизация того или иного участка мозга может быть вызвана таким множеством нейрофизиологических причин, что ее никак нельзя объяснять простым «говорением правды» или «говорением лжи».
Все эти факторы, по мнению большинства ученых-специалистов, выступивших в связи с претензиями «Цефоса», делают опознание лжи с помощью сканирования крайне ненадежным, а утверждения фирм об их успехах в этом деле — весьма сомнительными. В таких условиях ставить судьбу человека в зависимость от подобного рода «показаний» было бы в высшей степени неосторожным.
Но, как это часто бывает с новыми методами в науке, нейрологи-энтузиасты сканирования увидели в fMRI некую «универсальную отмычку», счастливую возможность найти ответы на все свои давние и, казалось, неразрешимые вопросы — от специфики той или иной человеческой личности до особенностей человеческого поведения. В результате, стали одно за другим появляться вполне серьезные научные исследования, в которых на основании грубых данных сканирования делались далеко идущие выводы. Вот лишь один пример.
В 2001 году группа принстонских исследователей применила сканирование для изучения моральных решений людей. Испытуемым предлагалось мысленно выбрать один из двух способов остановить мчащуюся в пропасть повозку с пятью пассажирами — оттолкнуть ее на тротуар, где она убьет стоящую там старушку, или толкнуть ту же старушку под колеса, чтобы затормозить повозку. При устных опросах люди преимущественно выбирали первый вариант, и ученых заинтересовало, чем определяется этот выбор, ибо с точки зрения разума оба сценария выглядели равно «аморальными». Проведя сканирование, они обнаружили, однако, что при размышлении над вторым сценарием у подопытных активизируются (как говорят — «вспыхивают») те участки мозга, которые обычно вовлечены в такие эмоции, как печаль, страх и другие неприятные возбуждение, но не «вспыхивают» те (лобные доли), что связаны с рассуждениями и решениями.
Вывод казался очевидным: отвергнуть второй сценарий человека побуждают эмоции; когда разум затрудняется с моральным выбором, этот выбор определяют глубинные, неосознаваемые и необъяснимые эмоциональные предпочтения. Но увы — как оказалось позднее, те участки мозга, которые «вспыхивали» в эксперименте, связаны не только с неприятными эмоциями, но также с памятью и языком, то есть их возбуждение в ходе размышлений над выбором еще не означает, что дело в эмоциях — они могли вспыхивать и потому, что мозг вполне «рассудочно» рылся в памяти в поисках какой-нибудь «эмпирической» опоры для выбора (и, вполне возможно, там ее и находил).
Тем не менее упрощенно однозначный вывод авторов («в пользу» эмоций) был широко разрекламирован прессой и наверняка повлиял на многих людей, убеждая их во «всесилии» нейро-имиджинга, который «все насквозь видит». И нынешние, все более расширяющиеся попытки использовать его в самых разных направлениях, но с одной и той же коммерческой целью, спекулируют теперь на этой репутации. Вот почему серьезные исследователи объявляют сейчас одной из главных задач в своей области скорейшее, беспристрастное и глубокое изучение как подлинных возможностей, так и реальных ограничений этого нового способа исследования мозговых процессов. Только так, говорят они, можно будет поставить заслон на пути коммерциализации науки.
Конец фундаментальной науки?
В обсуждении перспектив фундаментальных исследований в последнее время стал заметен очень неортодоксальный поворот темы.
Автор этого нового и буквально скандального подхода к серьезной академической проблеме Джон Хорган — его книга «Конец науки (взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки)», вышедшая в 1996-м, несколько лет назад была издана и по-русски, — заявил: мы переживаем закат фундаментальной науки. Все самое интересное и значимое — не будущее Большой науки, но ее славное прошлое.
Все современные ученые — «в списке опоздавших». Им «приходится мириться <…> с законом тяготения Ньютона, теорией естественного отбора Дарвина и теорией относительности Эйнштейна». «Дальнейшие исследования не дадут великих открытий или революций, а только малую, незначительную отдачу».
В ответ на такую пессимистичную идею можно было бы просто улыбнуться и промолчать: мало ли какие безумства случаются в мире? Но это — заявление человека, весьма искушенного в вопросах развития научного познания. В период выработки своей бунтарской позиции Хорган работал в уважаемом журнале Scientific American, где в числе прочего интервьюировал именитых ученых. Его взгляд на развитие фундаментальной науки формировался в личных беседах с ведущими исследователями ХХ века — это подробно описано в его теперь уже широко известной книге.
Да, это не делает заявление Хоргана бесспорным. Но удивительно, что разговоры даже с признанными научными авторитетами не убедили автора идеи «конца науки» в том, что самое интересное и значимое в фундаментальных исследованиях еще впереди.
Относительно недавно в журнале Discover появилось интервью с Хорганом в связи с десятилетием выхода его эпатажной книги.
Журнал просил автора уточнить: не отказался ли он от своей идеи за десять минувших лет? Выяснилось: несмотря на жесткую критику — нет.
Как бы, однако, в пылу неприятия идеи «конца науки» не потерять и разумного содержания поднятой темы. Тем более что книга вызвала международный резонанс. Она влияет и на политиков, планирующих бюджет науки, и на налогоплательщиков, которые этих политиков выбирают.
Первые отклики появились и в России. Но все же декларация Хоргана пока не очень известна российским исследователям, не обсуждалась как следует и не оценивалась. Так рассмотрим же его позицию и аргументы, как обосновывается идея «конца науки», и прокомментируем ее с помощью наших известных ученых.
Джон Хорган и конец науки
Александр Крушанов
А.А. Крушанов — доктор философских наук, Институт философии РАН.
Аргументы внутринаучного характера
Надо
