ответил мальчик и стал уже совершенно багровым. – Спасибо.
– Не за что.
В тот день мне открыл ещё один сосед – Михаил Юрьевич с пятого этажа. Это был высокий, внимательный человек лет пятидесяти, с длинными, собранными в косичку волосами. Он носил густую седеющую бороду и напоминал не то барда, не то священника, не то философа. Собственно, кем-то вроде философа, священника и барда он и являлся: преподавал Закон Божий в воскресной школе, а на жизнь зарабатывал «мужем на час».
По всему району он расклеил рукописные объявления с предложением своих услуг и ходил по квартирам делать мелкий ремонт: чинил капающие краны, вешал люстры, собирал мебель. Михаил Юрьевич был единственным человеком в подъезде, с которым мы хотя бы немного общались и несколько лет назад даже оставили ему ключи от своей квартиры, когда уезжали отдыхать в Геленджик. Попросили кормить кошку и поливать цветы. Сосед с радостью согласился. Жена как-то говорила, что он окончил философский факультет МГУ, а потом хотел стать священником, но вместо этого поехал жить и работать в Сибирь, там из каких-то соображений женился на дочке шамана, а дальше история обрывается. Вернулся к нам он уже один и в семинарию поступать не стал, как, впрочем, и снова жениться.
Михаил Юрьевич обрадовался, когда меня увидел, но не пригласил зайти, а взял за локоть и провёл вниз, на площадку между этажами.
– Покурим тут в окошко тихонечко, не против? – виновато спросил сосед и достал из-за трубы мусоропровода смятую баночку «Нескафе», полную рыжих окурков.
– Да нет, конечно, курите, пожалуйста, – сказал я.
– Эх, грехи, грехи, – печально произнёс мужчина и смачно затянулся.
– Курить – значит бесу кадить, – добавил он уже более уверенно, выпустил дым в форточку, а потом заметил: – Вы даже не догадываетесь, Саша, сколько раз я намеревался бросить, но меня, не поверите, духовник не благословляет! Говорит, ты, Миша, как эту гадкую привычку оставишь, обязательно возгордишься, а гордыня – мать всех грехов. Вот я и курю.
Михаил Юрьевич замолчал и задумчиво дымил, делая большие затяжки. Молчание с ним рядом не напрягало, но я всё равно спросил:
– Скажите, а вы случайно не слышали криков? Ругань какая-то, брань. Уже неделю как.
– Честно говоря, не слышал. Я, понимаете, как прихожу домой, в наушниках засыпаю под лекции о философии, богословии, это у меня со студенчества остался такой условный рефлекс, – сосед засмеялся, – слышу монотонный голос лектора и сразу засыпаю, как убитый.
– Кричит кто-то в подъезде, а я и не знаю кто.
– А вы здесь сколько живете? Лет пятнадцать, наверное? – спросил Михаил Юрьевич.
– Даже, пожалуй, семнадцать, – сказал я.
– Вот и я примерно семнадцать лет обитаю здесь, и притом половину наших соседей не знаю, а ведь там, как вы говорите, могут люди и кричать, и страдать, и мучиться, и им, может быть, помощь нужна. Мы живём в страшное время, Саша, – сосед-философ аккуратно затушил сигарету в банке и прикурил новую. – Вселенная человека сузилась до размеров его квартиры, понимаете, бетонного кубика с обоями и вензелями, где он сидит себе и чаи гоняет, а в это время за стенкой – другая вселенная со своими квазарами, сверхновыми и чёрными дырами, и тоже чаи гоняет, или пиво пьёт, или доедает пельмень, или кричит от ужаса и тоски. И никому ни до кого нет дела. Я часто лежу, когда свои лекции слушаю, и перед тем, как заснуть, размышляю, что же, интересно, творится у меня за стенкой? Вроде семья какая-то поселилась, въехали года два назад, живут тихо, словно мыши, но что там в этом тихом омуте водится, я и подумать боюсь. И вот лежу я, лбом к стене прижавшись, а за ней, думаю, другой лоб и тоже сопит человек, и наши лбы отделяет друг от друга всего лишь кирпичная кладка. Полметра максимум. Это страшно.
Мне всегда казалось, что Михаил Юрьевич сонный, застенчивый человек – Диоген из бочки, – но в этот раз он говорил напористо и жарко, активно жестикулируя одной рукой, вторую – с сигаретой – держал возле форточки.
– Я же тут по всему району бегаю уже который год. И вот, значит, недавно в 36-м доме – я там ламинат стелил – рассказали мне историю. Соседка моих клиентов – одинокая старушка – умерла и мумифицировалась, оттого и не пахла, – так и сидела за столом со щербатой кружкой три года, а они всё это время спокойно жили. Праздновали дни рождения, представляете, и Новый год, говорили: «С новым счастьем» и: «Возьмите, пожалуйста, кусок фаршированной щуки», или: «Передайте голубец, Геннадий Андреевич»… А в это время за тонкой стеной, дом-то панельный, стены ерундовые, сидела бабушка и «чай пила» три года в одной позе. И никто её не хватился, никто даже не заметил, что она куда-то исчезла. Тело нашли случайно, когда техники из «Горгаза» приехали устранять неполадки в системе, и им нужно было, кровь из носу, попасть в квартиру старушки. Там её и нашли.
– И что соседи? Которым вы ламинат стелили, что они сказали? – спросил я.
– Жаловались, искали виноватых, мол, бабулей никто не занимался, а я по глазам и по их интонации понял, что им просто теперь брезгливо жить. Поди ж ты – три года с трупом по соседству обитали. Впрочем, виноватых в итоге нашли – на соцслужбу пеняют, дескать, они бабкой не занимались. Люди вечно всем недовольны и всегда кого-то обвиняют, кроме себя. Вы говорите, кричит кто-то? Так вот, я думаю, что вселенные соприкасаются, только если кто-то начинает кричать или, уж простите, дурно пахнуть, хотя тогда уже поздно. Это как бы выводит из морока. Кричат – значит, оказывается, есть и другие бетонные кубики, и другие вселенные там живут. И они, скорее всего, несчастны, потому что сейчас много несчастных и грустных людей, – последние слова Михаил Юрьевич произнёс медленно и задумчиво, он курил уже третью сигарету. Я дал ему расписаться в бумаге.
– Михаил Юрьевич, а вы не знаете, вот если человек много сахара в чай кладёт, то это может свидетельствовать о развитии шизофрении? – спросил я.
– По-моему, какой-то бред. Я и сам ложек пять кладу, – засмеялся сосед и пожал мне руку.
В тот вечер, на удивление, не кричали. Я впервые за последние дни хорошо выспался. Утром пошёл на работу, а вернувшись, плотно поужинал и лёг спать. Однако по уже заведённой привычке проснулся около трёх часов ночи: тикали часы, медленно и глубоко дышала жена, за окном с грохотом проехал грузовик. Крика не было.
