Маргрит Стин - Отверженный дух

До такой глупости могла додуматься лишь одна из сестер, но только не сама Фабиенн. Бедняжки готовы были верить в любые сказки, лишь бы не думать о худшем.

— Сейчас полиция уже начинает предполагать, что, возможно, искать его уже нужно не в нашем районе. Хотя, выехать поездом он бы, наверное, не смог: опрошены сотни пассажиров, весь персонал станции. Ни на автобусных остановках, ни в ближайших забегаловках его тоже не видели. Как сквозь землю провалился! Уж узнать бы, что он мертв, да и дело с концом! — вырвалось вдруг у нее.

Я стал рассказывать о том, как часто человек, страдающий провалами памяти, пропадает неделями, а там, глядишь, и объявляется, цел и невредим…

— Как там наш Доминик-Джон, в порядке?

— О, еще в каком. Правда, только что мы с боем предотвратили его попытку «связаться лично с отцом».

Наступила пауза.

— Вы знаете, скрывать от него это, похоже, бессмысленно. Местные газеты до нас уже добрались, наверное, завтра все это появится и в центральных.

Жаль, что я не сообразил об этом чуть раньше.

— Можете позвать его прямо сейчас, я ему сама обо всем расскажу. Да, вот еще, Баффер, о чем я хотела бы вас попросить. Не могли бы вы заехать к маме, посвятить ее в наши дела? Возьмите машину — Вайолет расскажет, как лучше доехать.

Прослышав о телефоне, мальчик тут же вышел из ванной в махровом халатике и хладнокровно прошествовал вниз. Я задержался наверху, чтобы поделиться с Вайолет новостями и уточнить свой дальнейший маршрут.

— В машине-то вы точно заблудитесь. А вот если пройти по тропинке вдоль канала… Погодите…

Она подняла палец; детский голос разливался по всему дому небесной трелью:

— Неужели? Какая досада. Мне так нужно было с ним поговорить. Как только найдется, пусть сразу же позвонит мне…

— Представьте себе, — обратился он уже ко мне, когда я был на середине лестницы, — Пу-Чоу куда-то запропастился.

…Задание Фабиенн отняло у меня больше времени, чем можно было ожидать: бойкая старушка целый час объясняла мне, почему она страшно жалеет несчастную дочь и проклинает несчастного безумца. После того, как в очередной раз она воздала хвалу Господу, я заметил, очень сухо, что радость ее несколько преждевременна, и поспешно распрощался.

Дома я застал Доминик-Джона за странным занятием: стоя на коленях в углу гостиной, он сбрасывал одну за другой книги с полок и затем вперемешку с какими-то бумагами расшвыривал их по всей комнате.

— Не могу найти свою планшетку. — Личико его побагровело от злости.

— Наверное, ты положил ее в другое место.

— Я не кладу ее в другие места. Кто-то взял ее именно отсюда.

— Во всяком случае, это был не я.

— Но вы знаете, где она.

Это был не вопрос, скорее, обвинение. Кровь у него отхлынула от лица: теперь оно напоминало хищную мордочку разъяренного хорька.

— К сожалению, нет. Кстати, раз уж ты расположился тут так уютно, не забудь заодно и навести порядок, ладно? Об эти твои книги кто-нибудь обязательно споткнется.

Мальчик воззрился на меня с ядовито-веселым любопытством.

— Скажите мне; лорд Уиттенхэм, почему это вы возомнили себе, будто вправе давать мне распоряжения?

— Потому что мальчикам твоего возраста полезно получать распоряжения; кстати, и выполнение их тоже очень идет на пользу. Жаль, что в жизни своей ты не встретил пока человека, который бы истину эту тебе как следует втолковал.

— Насчет выполнения вы заметили очень верно. Есть ли смысл давать распоряжения, которые в любом случае не будут выполняться?

— Ты ведь убедился уже: у меня есть возможности заставить тебя слушаться.

— Какие? Неужели порка?

— Почему бы и нет, если ничего другого ты не понимаешь? Разумеется, сейчас у меня и без тебя забот хватает. Ну-ка собери книги сейчас же! — взревел я, выйдя вдруг из себя. Доминик-Джон пожал плечами.

— Пожалуйста, если они так вас расстраивают.

Мальчик аккуратно расставил книги, подровнял корешки и опять обернулся ко мне.

— Ну вот. А теперь потрудитесь, пожалуйста, вернуть мне планшетку.

— Я не знаю, где она. А знал бы — все равно бы не сказал.

Доминик-Джон поднялся и злобно прищурился.

— Я ведь ее все равно найду, — прошипел он угрожающе.

— Не думаю. Боюсь, ничего подобного не существует в природе. С чего ты, вообще, взял, что она у тебя была?

Был уже поздний вечер, но мы с Вайолет не спешили расходиться по спальням. Она не находила себе места: садилась за шитье, через минуту вскакивала, чтобы выбросить увядшие цветы из вазочки, возвращалась и уходила вновь.

Я сидел в кресле с книгой, но не мог заставить себя даже перевернуть страницу. Где-то на втором плане, за расплывающимися строками, перед глазами стояла одна и та же жуткая, но удивительно яркая и реальная картина: скособоченная луна, зависшая у посеребренного края облаков, темная болотная кромка и на ней — фигура человека, наполовину погрязшего в жидкой топи. Будь у меня сейчас карандаш под рукой, я, наверное, смог бы воспроизвести каждую деталь: вздернутую штанину, ботинок, залепленный грязью, и два стеклышка — два пятнышка отраженного лунного света, поблескивавших тускло и безжизненно, как медяки на глазах мертвеца. Видение не уходило, оно притягивало к себе взгляд, словно страшная иллюстрация, на которую тошно уже смотреть, но нет никаких сил оторваться.

И все-таки я не верил глазам своим: могли Арнольд, для которого болота всегда были вторым домом, погибнуть так глупо? Неужели действительно судьба уготовила такой нелепый конец нашей внезапно возобновившейся дружбе?

Вайолет, теперь уже в пеньюаре, вновь появилась в комнате: она извинилась, разожгла камин и села в кресло, подперев кулаком подбородок. Было очень душно, но ее бил озноб. Некоторое время мы молчали, наверное, в который раз уже думая об одном и том же.

— Скажите, вы ненавидели Льюисов… так же, как я?

Вопрос застал меня врасплох. Я заговорил смущенно о том, что они, в общем-то всегда были очень добры ко мне, и заслужил косой презрительный взгляд.

— Они не добры были, а… чудовищны! — Вайолет откинулась в кресле, скрестив изящные пальцы. — Просто чудовищны, другого слова не подберу. Есть ли смысл притворяться сейчас — и что от этого изменится? Даже эта их доброта была как-то насквозь порочна. Не лукавьте: думаю, вы даже тогда кое-что вокруг себя все-таки замечали.

— Они действительно были очень стеснены в средствах?

— Что вы, — она презрительно фыркнула, — весь этот нищенский спектакль разыгрывался исключительно ради сына; точнее, ради того, чтобы получше подцепить его на крючок. Они ведь и мысли не могли допустить, что придет время, когда он уйдет от них — в Хартон, в Оксфорд, к новым друзьям, вроде вас, а там и к новой, свободной жизни. Вот и приготовили для него этот дьявольски хитрый двойной капкан: с одной стороны — бесстыдная игра на сыновьих чувствах, с другой — непрерывное нагнетание чувства долга.

Я заметил, что Льюисы — народ простой, могли и не осознавать всей опасности такого своего обращения с сыном. Вайолет снисходительно отмахнулась.

— Ну уж, чтобы Мэри этого не понимала, — никогда не поверю. Зря мы, что ли, психологию в колледже изучали? Даже я не раз потом с благодарностью вспоминала те уроки. В чем-то вы правы: девчонки невротически зависели от матери, на все смотрели ее глазами. Бедные дурочки: они и не подозревали, что в основе родительского конфликта — всего лишь борьба за безраздельное пользование любимым сыночком!

Мне, признаться, никогда прежде мысль эта не приходила в голову. Вайолет помолчала, собираясь с мыслями.

— Лицемерие в доме Льисов разрослось до невообразимых масштабов. Людям рациональным, вроде нас с вами, просто не дано постичь всю его глубину. Такой порок не виден невооруженному глазу: он живет внутри — вросшим, всепожирающим червем. Они и сами, наверное, ужаснулись бы, если бы только смогли взглянуть на себя со стороны. Арнольд, к счастью, проявил невосприимчивость к этой врожденной болезни, его иммунитетом была природная доброта, но именно она его в конце концов и сгубила… Вам, может быть, кажется, будто я слишком сгущаю краски? Ничуть. Больше ничего и не связывало чету Льюисов: только этот гадкий червь взаимной ревности, невидимый им самим, — червь, который выел из родительской любви все человеческое, все живое.

— И вы всегда знали об этом? — я вспомнил о том, с каким уважением Арнольд всегда отзывался об уме Вайолет Эндрюс.

— Догадывалась. У миссис Льюис и ее верных девочек метод был прост: заарканить любимчика узами его же сыновьей любви. Ведь это элементарно: заставить на каждом шагу страдать человека, для которого нет ничего мучительнее, чем боль, причиненная близким. Но мистер Льюис — тот был хитрец: вот кто здесь главный злодей-то!