Алексей Петров
Голуби на балконе
Она понимала, что этот заброшенный людьми балкон — не самое лучшее место для её птенцов. Но среди хлама, который неизбежно скапливается на любом балконе, птицы чувствовали себя в безопасности. Потемневшие от сырости доски и покоробившийся картон с выцветшей на солнце наклейкой «Холодильник «Наст» надёжно укрывали голубей от нескромных взглядов и берегли от недобрых помыслов. Мамаша–голубка почти не покидала своего гнезда, лишь иногда улетала ненадолго за кормом. Собственные дети казались её верхом совершенства, подарком судьбы, единственным смыслом существования, лучшим творением матушки–природы. Эти невзрачные, ещё не оперившиеся уродцы, дёргающие недоразвитыми крыльями, некоординированные, вечно голодные, то и дело оставляющие сероватые лужицы помёта — верх совершенства? Но голубка знала: пройдёт совсем немного времени, и птенцы уверенно встанут на крыло и превратятся в молодых красивых сизарей. И тогда небо распахнёт перед ними свои лазурные покрывала и будет принадлежать только им, и её повзрослевшие дети узнают, наконец, что такое бездонная высота и как сладок в лёгких чистый воздух, как упруг под крыльями встречный ветер и как кружится голова от радости полёта над крышами города…
Мы приехали в город Щукин в августе восемьдесят второго. «Мы» — это я, Игорь Градов, врач–гинеколог, только–только со студенческой скамьи, в кармане пусто, в голове негусто… и моя жена Ирина, учительница английского.
Поженились мы сразу после московской Олимпиады. Чуть позже поняли, что поторопились. Побоялись, что будет у нас, как в песне: «Дан приказ ему — на запад, ей — в другую сторону…», — и разбежимся кто куда и уже не увидимся больше. Выпускников Иринкиного курса отправляли на север, в деревенские школы, а нас, медиков, сватали в Центрально–чернозёмный район. «Потом ведь не наездишься, — думал я. — Захочу, допустим, погостить у неё, а начальство не отпустит, сошлётся на «производственную необходимость». Говорят, у них производственная необходимость круглый год. А если удастся встретиться, то только во время отпуска. Но до отпуска — целый год, а за это время многое может случиться… И потом, что значит — «встретиться». Не хочу я встречаться с Ириной раз в год! Мы уже лет пять — муж и жена, только без штампа в паспорте…»
Дураки. Нужно было сделать наоборот: она поехала бы к себе, я — к себе. Там осмотрелись бы, определили, где лучше, у кого начальство умнее и где дают квартиры быстрее, а там уж и о свадьбе подумать можно было…
В общем, зарегистрировались мы в столичном Дворце бракосочетания № 1, который почему–то именовался «грибоедовским». Помнится, в те годы его частенько показывали в телевизионной программе «Время». Видимо, это было образцово–показательное учреждение: старый особняк с высокими, исполненными державного величия дверями, у входа — чистенькие тачки с куклами на бампере, а иногда даже иномарки, хотя в брежневской Москве их было довольно мало. Мы с Иркой тоже не постеснялись, наняли чёрную «Чайку», на этой же машине потом и уехали оттуда.
Стены в зале, где совершалось таинство бракосочетания, были обиты полированным деревом, а в углу стоял импортный рояль. Играл на нём пожилой лысеющий дядюшка во фраке, рядом такие же сверчки пиликали на скрипках что–то лирическое, умиротворяющее — создавали должный настрой и усыпляли бдительность…
Пышная дама с широкой лентой на груди говорила нам о том, как важно супругам любить друг друга всю жизнь, музыканты под сурдинку играли что–то из Шумана, а мы с Иркой стояли и угорали от нервного смеха, с трудом сдерживаясь, чтобы не заржать, пинали друг дружку незаметно локтями и — «да тише ты! ну, помолчи же ради бога!» — пытались успокоить сами себя.
Свадьбу устроили у чёрта на куличках, в банкетном зале на окраине Москвы, но оказалось, это даже неплохо, что далеко: ехать туда было приятно и легко. В куполах церквей сияло майское солнце, прохожие щурились и прикрывались ладонями от света, в лужах купались воробьи, было тепло и как–то, чёрт побери, благостно, а мы — гей–гоп! — мимо Манежа и Александровского сада, оставляя чуть в стороне Кремль и Красную площадь, окольцованные уже, юные и счастливые, мчались на Сходню бражничать и веселиться…
А потом, когда банкет, наконец, кончился, уселись мы в такси и снова через всю Москву, по прекрасному, пылающему вечерними огнями городу поспешили к себе на Юго–запад, в общагу. Ну а там любовью заниматься не стали, потому что Ирку в такси укачало, к тому же и день был не совсем подходящий, да и не в новинку оно нам. Тут как раз ребята–соседи подоспели, поздравили нас, по–студенчески оборжали с головы до ног, намекнули о легализации наших с Иришей отношений (всё ведь знали, всё видели, черти!..). Новобрачную свою уложил я спать. Вскрыли мы с мужиками бутылку «Варны», включили тихонько дуэт «Баккара», достали из загашника картишки, уселись поудобнее и так за префом и болгарским вином ночку скоротали. Первую нашу с Ириной супружескую ночь.
Были мы молоды и легкомысленны, считали себя почти москвичами и сами не понимали, что счастливы. Нам было всё интересно, мы жили напряжённой духовной жизнью. Музыка, театр, кино, живопись, литература — всё принадлежало нам и только нам. Весь мир лежал у наших ног. Мы черпали из этого источника глубокими горстями и совсем не удивлялись щедрости и красоте жизни.
Могли, например, отстоять длинную очередь в Манеж на выставку Ильи Глазунова — зато потом разговоров–то было!.. Очереди на художественные выставки и в концертные залы были «нормой жизни».
Регулярно ходили на Малую Грузинку к «авангардистам», на регулярные выставки «20 московских художников» (подумать только: в первое время вход туда был бесплатным! ну а потом началось — очереди, очереди…), и там, к примеру, неизменно поражались филигранной технике живописца Смирнова, просто «Смирнова», имени же его не помнили. Такая простая фамилия, но в Москве знали, что это именно тот Смирнов, с Малой Грузинки, «один из двадцати», который удивительно точно пишет «обманки»: предмет так и хочется взять рукой с холста, поднести поближе к лицу, рассмотреть получше. Восхищались дерзостью и мудростью Виталия Линицкого (спустя годы ставшего «отцом Стефаном»), который создал удивительные циклы полотен «Времена года» и «Апокалипсис». Это сегодня о нём пишут много и заумно: «Амплитуда чувств В. Линицкого колеблется от осознания недостоинства созерцать тайны Царствия Божия до дерзновенного свидетельства о Вседержителе, Который был, есть и грядёт. Простершись крестом по лицу земли (как предписывает исповедный устав) Тайнозритель желает охватить четыре стороны света, что указывает на глобальный подход к Откровению». Теперь можно об этом писать… тогда же просто увидеть работы этого живописца (а мы видели и самого художника и слышали его импровизированные «проповеди») считалось немыслимой удачей. Для нас, выросших без Бога и без церкви, и слово–то было едва знакомо — «апокалипсис»… Зато о сюрреализме знали много. С весёлым ужасом и лёгким недоумением рассматривали мы наполненные адскими видениями, сексуальными откровениями (по тем временам–то!..) и анатомическими подробностями картины религиозного мистика и оригинального толкователя библейских сюжетов Владислава Провоторова. Благоговейно умолкали, глядя на затейливо–ажурные и одновременно очень прозрачные, очень воздушные работы Владимира Петрова — Гладкого. Выставочный зал на Малой Грузинской, в «доме Высоцкого», был тогда нашей Меккой.
Если обламывались с билетами, скажем, на «Boney M» или Чеслава Немена, смертельно завидовали мальчикам–мажорам, которым удавалось–таки проникнуть в концертный зал, ненавидели их всей душой. «Зачем им Чеслав Немен? Ведь ни хрена не поймут, уйдут с концерта через двадцать минут!..»
Горячо обсуждали ленкомовские постановки Марка Захарова, изучили весь репертуар театра — видели и «Тиля», и «Иванова» с Евгением Леоновым в главной роли, и «Хоакина Мурьетту»… Самым везучим удавалось попасть в «Современник» и в Театр на Таганке. «Стреляли» лишние билетики у МХАТа и Театра сатиры. Обожали Никиту Михалкова и Владимира Высоцкого, Андрея Тарковского и Андрона Кончаловского…
Знаменитостей узнавали по иномаркам:
— Гляди, гляди! Вон, вон! — кричали мы, тыча вслед затылку в шикарной иномарке.
— Кто, кто это?
— Высоцкий!
— Ах, чёрт, прозевал, не разглядел…
Со звёздами кино и эстрады сталкивались в метро и продуктовых магазинах (довольно редко, впрочем) и долго потом хвастались этим. Высшей доблестью считалось проникнуть в Дом композиторов или в Дом актёра на полузакрытый просмотр ещё не порезанного, еще не дублированного… какого–нибудь «Синьора Робинзона».
