— Этого мы в школе не проходили, — буркнул тот, не отрывая взгляда от главных альбиносов.
А тем временем среди людей, вместе с которыми наши путешественники пришли из храмового сада, послышались сперва тихие, а затем всё более громкие рыдания и вопли. Плакали мужчины, женщины, дети, словно на похоронах.
— Что случилось? — удивился Максим. — Почему они плачут, Поля? Ты не можешь узнать у этого белобородого, который следит за нами?
— Он молчит и не отвечает ни на один мой вопрос, — сказала девушка.
— Придётся ждать и смотреть, — вздохнул Максиме — Но что-то мне эти пышные церемонии перестают нравиться.
— А они тебе нравились? — спросила Поля.
— Не будем вспоминать о том, что было минуту назад, — отмахнулся Кочубей.
Чашеносцы с наполненными соком чашами подошли к толпе. Главные альбиносы в один голос крикнули: «Бгур бгувас свас!», и белобородые потащили к чашеносцам женщин, детей и мужчин, приведённых из садовых беседок. Начали подталкивать туда же и наших путешественников.
— Мне кажется, что нас хотят напоить этим соком! — сказал Максим.
— Помнишь, в надписи на щите черепахи сказано, что белые, братья готовят из цветов Неба напиток забвения, от которого люди спят долгие годы? — напомнила ему Поля.
— Спать долгие годы — это, очевидно, означает умереть, — пожал плечами Кочубей. — Но ведь не разыскивали же мы эту проклятую долину только для того, чтобы так бесславно закончить свои дни!
Но их тянули к чашам, несмотря на все протесты Поли и на сопротивление Увайса. Те, что попробовали уже напитка забвения, становились неестественно оживлёнными, они больше не плакали, а пускались в пляс, горланили песни, хохотали, и, глядя на них, смеялись довольные альбиносы.
Максим, Поля и Увайс отказались взять в руки чаши с напитком. Когда им попробовали влить напиток насильно, из этого ничего не вышло, кроме того, что Увайс выдернул у одного белобородого добрый клок волос.
— Мы не будем пить! — выкрикнула Поля, обращаясь к главным альбиносам. — Мы свободные люди с гор, и вы не смеете заставлять нас.
Альбиносы молча замахали руками, и к путешественникам сквозь толпу обезумевших от напитка людей начали пробираться суровые воины с широкими мечами.
— Кажется, мы попали в скверную историю, — сказал Максим. — Как ты думаешь, Увайс?
Но Увайса возле них не было. Он незаметно исчез, должно быть, вспомнив общеизвестную истину, что прятаться всегда легче там, где много людей.
— Ты не видела, куда девался Увайс? — спросил
Максим девушку.
— Нет, — ответила та и громко позвала: — Увайс! Увайс!
Сверкающее кольцо мечей сомкнулось вокруг них.
Третий день свирепствовала в горах метель. Ветер стонал, ревел, завывал, высвистывал, крутился и вытанцовывал на одном месте. Спасательная экспедиция, ничего не найдя, возвращалась назад из пещеры, в которой были изображены цветы Неба.
Лежали в спальных мешках, время от времени бросались ловить ту или другую палатку, сорванную свирепым порывом ветра, молчали и думали каждый о своём.
Старый Токтогул, убедившись, что внук его дошёл до пещеры и исчез без следа в белом молчаливом просторе, сразу как-то обмяк, утратил всю свою решительность и выдержку и теперь всё время вздыхал, шмыгал носом и бормотал:
— Ох, Токтогул. Совсем старый стал Токтогул, умирать пора.
Андрейка, — которому было, должно быть, страшнее всех и который ночью вспоминал, как хорошо было в Киеве и как часто он не ценил этого, — днём, когда никто не спал, притворялся весёлым и бодрым и даже пробовал стыдить чабана.
— Да что это вы, дедушка Токтогул, говорите, — смеялся он, — вот утихнет ветер, так разве ж мы не помчимся вниз! А там уже, наверно, и наши путешественники возвратились,
— Ох, — стонал Токтогул, — глупый ты мальчик, как чабанская герлыга. Когда я был такой маленький, как ты, я перед старшими даже рот открыть боялся…
— А я не маленький, — не соглашался Андрейка. — Какой же я маленький, если не побоялся идти в такие горы?
— Ох, Увайс тоже не боялся… Батыр был. Глупая моя голова отпустила его. Теперь умру, кто его будет искать?
А профессор лежал тихо, ни с кем не разговаривая, и всё думал, думал. Он уже не обвинял себя в том, что не помешал вовремя своим ученикам пуститься в такое опасное путешествие. Возможно, он где-то просчитался, да где именно, не знает. Петрюк? Но Петрюка они отправили назад. А может, он лучше знал, где следует искать Максима и Полю? Но остаётся же фактом, что все трое — Максим, Поля и Увайс — добрались до пещеры с цветами, о которой Петрюк ничего не знал. Выходит, что они были здесь уже после того, как Петрюк их оставил. Следовательно, о нём можно не думать. Остаётся пещера. Они там спали. Весьма возможно, что успели перерисовать изображение цветов, начертили план местности. Это не могло занять много времени. А дальше? Что они делали дальше?
И тут Иван Терентьевич вспомнил о стрелках и иероглифах, которыми кончались стебли цветов. Что должны означать эти стрелки? Они указывали куда-то вниз, в том направлении, куда круто обрывался заснежённый склон. Иероглифов профессор ещё не расшифровал. Не смогли их, разумеется, прочитать и Максим с Полей. Но неужели они спустились по этому склону? Может, решили узнать, куда ведут эти стрелки?
Профессор подполз к Токтогулу и крикнул старику в самое ухо:
— Уважаемый Токтогул, приходилось ли вам когда-нибудь ночевать в пещере с цветами?
— А? Ночевать? — переспросил чабан слабым голосом. — Немножко ночевал.
— А сколько раз, не помните?
— Может, пять раз, а может, десять, — ответил Токтогул. — Ночевал.
— А что ты думаешь, профессор? — в свою очередь спросил его Токтогул.
— Да ничего особенного. Думаю, что нам нужно вернуться в пещеру.
— В пещеру? — удивился чабан. — Она же пустая.
— Вы лучше скажите мне, пожалуйста, долго ли ещё будет продолжаться метель? — спросил профессор. — В такую погоду туда, наверное, не доберёшься.
— Не знаю, — простонал Токтогул. — Уже осень спускается с Хан-Тенгри. Теперь метель может быть очень долго.
Но наутро ветер утих. Заблестели чистые снега, показалась каменистая громада хребтов.
Андрейка повеселел. Он хитро подмигнул Токтогулу, погладил Битку, побегал с ней по снегу. Всё-таки приятно, когда у тебя над головой светит солнце, когда не сбивает с ног бешеный ветер и, самое главное, когда ты идёшь на такое почётное дело, как спасение товарищей.
И Андрейка пошёл рядом с Токтогулом, который уже забыл о том, что ему нужно умирать, и снова вёл отряд через снежную целину.
История мертва, люди — живы
Их заперли в одну из боковых башен храма, в ту самую, которая была построена из чудесного белого нефрита.
Темнота, царившая внутри храма, не дала им возможности осмотреть свою новую тюрьму, но и во тьме легко было установить, что они попали в огромное помещение.
Страшно хотелось пить, беспокоила судьба Увайса, который исчез неизвестно куда. О собственной судьбе тоже, по-видимому, лучше было не думать. Максим и Поля попробовали задремать, устроив из своих рюкзаков постель на плитах пола, но сон лишь на короткие мгновения касался их глаз и снова отлетал, лёгкий и неуловимый, словно ветер.
Так миновала ночь. Сквозь невидимые отверстия в стенах внутрь храма начали вливаться серые волны рассвета. Из тьмы выступали высокие яшмовые колонны с крылатыми львами и слонами на капителях. От главного нефа храма, где находились Максим и Поля, отшлифованные узорчатые ступени вели к боковым алтарям, которые утопали в причудливых извивах каменной резьбы.
— Как ты думаешь, Максим, есть здесь выход? — спросила Поля.
— Сейчас будем искать, — ответил Кочубей. — Пока что нас, наверное, считают почётными узниками, если заперли в таком роскошном помещении.
— А может, тут ещё кто-нибудь есть? — высказала предположение девушка.
— Вряд ли. Ты слышишь, как отдаются наши голоса под сводами. Если бы здесь кто-нибудь был, мы бы уже давно услышали.
Не успел он выговорить последние слова, как в одном из боковых алтарей обрисовалась высокая человеческая фигура, и тихий, но чрезвычайно красивый голос долетел оттуда до удивлённых Максима и Поли.
— О, снег моих гор!
Фразу эту поняла только Поля и сразу же перевела Максиму.
— А ты, — сказал Максим, — отвечай ему так: О ты, око разума, красоты и справедливости!
— Оставь шутки! — сурово глянула на него девушка. — Я тебя совсем не узнаю с того момента, как мы попали в Долину долгих снов.
— Я сам себя не узнаю, — буркнул Максим.
К ним приближался высокий, величавый старик. Смуглое, оливкового цвета лицо его было старательно выбрито, пышные волосы густой седой гривой спадали почти до плеч.
