Фани приподняла плечики — не ее вина.
Поехали на автобусе, вышли на пыльной дороге среди виноградников. Солнце пекло, как в августе. Под ногами стлалась пыль. Выгоревшая трава, зеленые виноградники — кое-где уже свисали спелые гроздья. Вокруг царила безмятежная тишина. Инжир и миндальные деревья замерли в знойной тишине. Что-то прошелестело среди веток, притихло. Фани прикоснулась к нему локтем.
— Змея?
— Вероятно, черепаха.
Он не смотрел в ее сторону. У Фани была белая накрахмаленная шляпка, которую она купила в уличном киоске. Шляпки подчеркивают недостатки, но в то же время подчеркивают молодость (и укорачивают длинное лицо).
Серые плиты, из которых была сделана крыша дома, излучали стальной блеск. Дом был построен в добрые старые времена, на самом берегу, квадратный и устойчивый, как крепость. Маленькие окна побелели от соленого ветра, низенький дымоход на крыше зарос колючей травой.
— Дом запущенный, — сказал человек, стоящий рядом с ней, и перекинул пиджак на другое плечо.
Ключ, такой же внушительный, как и замок, то заедал, то проворачивался в замочной скважине, точно насекомое, которое ищет удобное гнездо. Он молча взял у Фани ключ и без усилия открыл дверь, потом толкнул ее коленкой.
Сумерки внутри были такими же старыми, как и сам дом. Мебель, сдвинутая в кучу, столы все в таком виде, словно в доме была конфискация. Или хозяева неожиданно бежали…
Фани нажала на выключатель. Лампа в форме старинной амфоры, с бледно-зеленым колпаком, похожим на медузу, зажглась. Запахло пылью. Они поднялись по крутой каменной лестнице, покрытой дорожкой, связанной из крепких веревок. Наверху царило то же запустение. Открыли окна. Ставни сопротивлялись, жалобно скрипя.
— Хорошо, что вы пришли, — сказала Фани. — Моя приятельница будет вам признательна.
— Передайте ей привет, — сказал он без тени любопытства.
Фани вспомнила, что все еще в шляпке, быстро сняла ее. У нее были густые блестящие каштановые волосы. Но его взгляд проходил сквозь нее не задерживаясь.
— Какая прелесть, — воскликнул он, беря в руки какую-то окаменелость. На ней были шипы бело-розового цвета. Он разглядывал ее, как специалист. — Наши воды слишком холодные, чтобы изваять такую. Такой нежный цвет… Драгоценность времен сотворения мира. Вероятно, она из Средиземного моря.
— Может быть, — сухо ответила Фани.
Стилиян Христов осторожно положил раковину на стол.
Оставив окна и двери распахнутыми, спустились в сад. Уселись на низеньком теплом заборе. Внизу простиралась водная бездна, однообразная, гладкая и чешуйчатая, чудовищно тихая. Повсюду море оставило могущественные знаки — венки из высохших водорослей, слизистые тела медуз, блестевшие, как кучки серебра. Дырки в заборе, на котором они сидели, тоже сохранили форму мягкотелых, которые скрывались веками в податливом известняке.
— Давайте поедим, а?
Он открыл сумку, и Фани почувствовала запах вареного мяса. Она сглотнула слюну — на обед у нее была одна сосиска. Он вытащил цыпленка, завернутого в чертежную бумагу.
— Тощенький, правда, но, думаю, хватит.
И по-братски разделил пополам белую булочку.
Они жевали с удовольствием, не разговаривая. Очень хотелось есть.
— Скажите, — подала голос Фани. — Вы бы смогли взять в жены богатую девушку? Ну, скажем, такую, как моя подруга?
— Если буду ее любить.
— А если нет?
Он промолчал.
— А ты сколько зарабатываешь?
— Средне, — запнулась Фани.
Он смотрел на ее накрахмаленную шляпку. Потом стал рассматривать тонкие белые пальцы, не знавшие тяжелого труда.
— Приходи в мою бригаду, — сказал он. — И я тебе обещаю много денег. И перчатки, чтоб руки сберечь… У тебя красивые руки.
— А с чем работает бригада?
— С железом. Работа как раз для молодых людей.
Он вытер руки чистым платком, достал листок бумаги и ручку и мелким, каллиграфическим почерком написал адрес стройки и свой домашний адрес. Стилиян Христов, инженер…
— Может, и приеду, — промолвила Фани, глядя на четкие, красивые буквы.
— Не ошибешься.
Они были уже не одни — рядом девушка лет пятнадцати, в купальнике, с важным видом подбрасывала легкий, как воздушный шарик, мяч. Фани услышала вздох и вопрошающе повернулась к инженеру.
— Моей дочери столько же, вероятно, — сказал он. — Может, это она?
Фани молча раскрыла рот: дескать, он бы знал, если б это была дочь!..
— Нет, — сказал Стилиян Христов и сдул со своего острого колена зеленую гусеничку. — Я бы ничего не знал, потому что мы с ней незнакомы. Она родилась, когда мне было семнадцать лет. У меня была сумасшедшая любовь с одной девушкой из соседнего класса. Мы встречались в доме ее тети. Потом моя девушка исчезла, испарилась. Я был в отчаянии. Пошел к ее родителям, но они спустили меня с лестницы еще до того, как я вошел в дверь…
Он рассеянно играл камушками. У него были сильные руки и волосатые запястья. Фани слушала, широко раскрыв глаза. Девушка без устали продолжала бросать свой мяч.
Море застыло, точно отлитое из металла.
— Прошло много времени. Я встретил нашу покровительницу — ее тетку, и она мне сказала, что я разбил жизнь Ольги… Она родила девочку. Позже кончила институт и вышла за какого-то хорошего и способного, по словам тети, человека. Однако он ревниво относится к прошлому своей жены. Вампир… Так и говорит — вампир. Я бы забыл Ольгу, меня уже давно не трогало все, что ее касается. Но ребенок… Значит, тогда она убежала, чтобы родить. Чуждаясь меня и всех на свете. Тетка назвала мне городок, и я отправился туда, вооружась надеждой и деньгами. Я был готов на что угодно, лишь бы напасть на след своего ребенка…
Где-то затрещал сверчок. Незаметно взошла луна — ярко-белая, словно кружевная.
— И ни-че-го, — медленно, тяжело сказал Стилиян. — Люди молчали как рыбы… Как спруты. Акушерка умерла, а тогдашний врач уехал работать в Анголу… Документы отсутствуют: речка, разлившись, протекла в подвал, где хранились документы, касающиеся детей… Пригласили меня пообедать, а когда я отказался, выставили за дверь. Вот так-то…
Фани смотрит на своего знакомого. То, что он поверяет ей свое, сокровенное, может значить только одно: для него она — чужая девчонка, он исповедуется, потому что наболело, а потом, верно, забудет. Навсегда…
— А ваша жена… — проговорила Фани.
Он покачал головой.
— Нет у меня жены. Знакомых женщин много, а настоящей — ни одной.
Девушка с мячом исчезла. Море, внезапно пробудившись, гнало волны вдоль пляжа, и они одна за другой раскрывались в огромные, роскошные паруса.
— Ну, встали?
Он вскочил и бросил взгляд на ее голые руки. Она запахнула свой смешной синий пиджачок. Фани слышала, как он закрывал окна и двери и как, скрипя, сопротивлялись ему старые ставни.
— Вот возьми, — он подал ей большой ключ, черный, словно воронье перо. — Пойдем, мы опаздываем… У меня ужин с главным инженером.
Она сразу стала какая-то ничья — несчастная, случайная девушка. Одна из многих.
В автобусе Фани оглядывалась с любопытством: неужели вон та девушка еще не знает, что станет матерью? А вот те двое парней, еще такие молодые, несмотря на свои буйные бороды, может быть, они тоже — будущие отцы? Не подозревают, что кто-то готовится вырастить их ни в чем не повинных детей. Фани рассматривала незнакомые лица, глаза, брови, прически — какие тайны кроются в этих головах, в этих жилищах подлых замыслов — но и великих озарений, будничных планов — но и великодушия, равного подвигу?
Стилиян Христов, повернувшись к ней, молчал.
Он то и дело поднимал руку и смотрел на часы. Глаза его — карие, спокойные — были уже совсем чужими.
7Драга Митрова пришла к следователю с опозданием на полчаса, вся надушенная и румяная, в шубке с пышными рукавами и совсем чистых, без единого пятнышка, сапогах.
— Дорогу тут надо сделать, — сказала она. — Иначе не только люди, но и вся техника увязнет.
Она села, скрестив ноги по-мужски, и закурила, не спросив разрешения. Сбросив красную шубку, подбитую мехом, осталась в юбке и кофточке, с ожерельем, на котором поблескивала маленькая серебряная подкова.
— Тепло-о-о, — протянула она, — да, я от тепла отвыкла. Давно не грелась у огонька.
Она держалась спокойно и уверенно, и Климент, хоть и усталый и измученный, заметил и ямочку на ее щеке, и белую кожу, нежную, точно яблоневый цвет, к которому так и тянет прикоснуться. Встретив взгляд — ясный и недвусмысленный — ее ярко-синих глаз, он подумал, что губы ее почему-то плотно сжаты.
— В каких отношениях вы были с инженером Христовым?
Она ответила спокойно:
— Вы спрашиваете, спала ли я с ним?.. Нет. Чрезмерно честолюбивые мужчины — не для постели… Они и в постели хотят чего-то необыкновенного, но думают только о собственном удовольствии.
