Так кого же он будет рекомендовать? Кого ему выбрать? Сабира? Мир-Исмаила? Мюрсала? Вопрос серьезный.
«Надо найти свободную минутку, обстоятельно все продумать, все взвесить и решить!»
Ахмед Назар сказал:
— Хорошо, закончили. Через полчаса я должен быть в Совете Министров. Фуад, ты у себя?
— Сейчас у меня будет летучка. Затем я еду в аэропорт. Поручение райкома: встретить делегацию из ГДР. В четыре — похороны.
— Да, да… — Ахмед Назар вздохнул, покачал головой. — Бедный Салахлы! Редко мы с ним виделись, но… действительно был благородный, честный человек.
— Вы тоже будете на похоронах, Ахмед-муаллим?
— Постараюсь. В четыре, говоришь? Мда, эх-хе-хе… А вечером открытие? Ты выступишь?
— Да.
Они внимательно посмотрели в глаза друг другу. Первым отвел взгляд Ахмед Назар. Кроме них, никто из присутствующих не понял тайного смысла этого диалога: «Ты выступишь?» — «Да».
Вечером должно было состояться открытие выставки архитектурных проектов. Выставка называлась: «Баку сегодня и завтра». На торжественном собрании, естественно, должен был выступить начальник, но три дня назад им позвонили (и Ахмеду Назару, и Фуаду) и сказали, что желательно, чтобы выступил Мехтиев. Оба догадались, что это значит. Судьба Ахмеда Назара была решена. Выставка, посвященная перспективному планированию городского строительства, — весьма ответственное мероприятие, поэтому посчитали целесообразным, чтобы слово на открытии сказал не «почти бывший», а будущий глава управления.
Шовкю, узнав об этом, вызвал Фуада к себе.
— Ты понимаешь, что это значит? Все там будут. Все! — Он многозначительно помолчал. — Это твое последнее испытание перед назначением на должность. Вопрос, разумеется, решен, но ты ведь знаешь: одно неудачное слово, одно неудачное выражение могут все изменить. Не думай, что Ахмед Назар — так, простачок. Старый волк. Лезет вон из кожи, нажал на все кнопки, не брезгует никакими средствами, чтобы удержаться. Само собой, ничего у него не выйдет, мы тоже не сидим сложа руки, тем не менее и от твоего выступления многое зависит. Ты должен так выступить, чтобы ни у кого в душе не осталось ни малейшего сомнения, чтобы каждый понял: место — твое!
Фуад ничего не сказал Шовкю, только улыбнулся. Он сам хорошо понимал значение этого выступления на мероприятии, проводимом на столь высоком уровне.
Все разошлись. В кабинете остались Ахмед Назар и Фуад.
«Самый подходящий момент, — подумал Фуад. — Удобнее случая не будет. С этим делом нельзя больше тянуть».
Словом, была у него просьба к Ахмеду Назару. Личная. Точнее говоря, он хотел, чтобы Ахмед Назарович до своего ухода помог ему в одном деле. Именно он, только он — Ахмед Назарович! — должен был приложить руку к этому делу. Фуад хотел построить гараж по соседству с домом. Было место. Было разрешение на застройку. Нужны были строительные материалы. Фуад хотел приобрести их на складе одного СМУ до того, как его назначат на новую должность. Сейчас Ахмед Назар мог помочь ему в два счета — тихо, без шума, без огласки.
«С поганой овцы хоть шерсти клок».
Фуад знал, как улаживать подобные личные дела с начальством. Помогали мудрые советы Шовкю. В свое время тесть объяснил ему: «Представь себе такую ситуацию: есть начальник, есть подчиненный; подчиненному надо решить какой-то личный вопрос, и все зависит от начальника. Подчиненный идет к нему на прием. Но кроме личного вопроса у подчиненного есть еще и служебный вопрос, который тоже требует решения. Как поступит человек неискушенный, неумелый? Он начнет со служебного вопроса. Будет говорить с жаром, страстно, заливаться соловьем: мол, смотрите, какой я общественник, какой я хороший, и так далее, затем, под конец разговора, смущаясь и заикаясь, обратится с личной просьбой. И просьба-то — тьфу, чепуха какая-нибудь. Так сделает человек неопытный. Так делать нельзя. Почему? Да потому что, как только он изложит начальнику свою пустяковую просьбу, начальник подумает: „Ага, друг, ты вот зачем пришел ко мне. Общественное дело для тебя только повод, предлог, — ты о себе печешься“. А теперь смотри, как поступит человек мудрый. Он смело, мужественно начнет с личного вопроса. Чего стесняться? Зачем лицемерить? Это — жизнь. У всех есть свои проблемы, то нужно, это нужно: одному — жилье, другому — машина, третьему — дача, четвертому — телефон, или пианино, или мебель, и так далее. Так вот, умный человек сначала обратится с личной просьбой, а затем скажет: „Впрочем, это не главное, это все мелочь. Получится — получится, не получится — бог с ним, я к вам пришел, в сущности, не за этим“. И тут он переходит к серьезным общественным делам, говорит страстно, с жаром. Ты понимаешь? Совсем другое впечатление. Начальник думает: „Человек есть человек, жизнь есть жизнь. Он пришел ко мне по личному делу, — вполне понятно, но ведь заботит-то его не столько личное, сколько общественное, наше, общее, об интересах народа думает…“»
Возможно, рецепты Шовкю не были универсальными, на все случаи жизни, тем не менее многими из них Фуад неоднократно и успешно пользовался.
На этот раз ему не удалось вновь испытать мудрость тестя. Ахмед Назар неожиданно сказал:
— Фуад, сынок, у меня к тебе небольшое дело, просьба одна.
«Вот я и решил проблему кирпича для гаража, черт побери! Как в басне Крылова: мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел».
— Пожалуйста, Ахмед-муаллим.
— Говорят, нет худа без добра, Фуад, — начал Ахмед Назар. — Ты ведь знаешь, у меня почки… замучился прямо. Да еще эта гипертония. К тому же — возраст. Словом, все одно к одному. Короче, я давно хотел поговорить с тобой. Устал я, Фуад, хочу уходить на отдых. Пора вам, молодым, засучить рукава. Настало ваше время. Мы свое сделали. Не так давно я заикнулся об уходе, сам понимаешь — где. Меня начали уговаривать: зачем, то-се, кто тебя сможет заменить? Я назвал тебя, Фуад. Сказал: вот вам готовый кадр, вырос у меня на глазах, вполне созрел. Молод, но мы и дальше поможем ему, где надо — подскажем, посоветуем. Короче, хвалил тебя, как мог. Хочу, чтобы ты знал это…
«Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!»
Фуад кивнул:
— Спасибо, Ахмед-муаллим. Очень признателен.
Получилось немного сухо, но он не мог заставить себя лицемерить больше этого. Слова Ахмеда Назара были сплошным враньем. Больше того, он делал все возможное, чтобы удержаться на своем месте, даже копал под Фуада в последнее время.
«Я тебя вижу насквозь, — думал Фуад. — Сейчас наконец ты понял, что песенка твоя спета, и начал пудрить мне мозги. Дурака нашел! Нет, дудки! Я тебе не простак, не ребенок, чтобы верить твоим словам. Ладно, все это чепуха, говори наконец, что тебе надо?»
— И теперь, Фуад, сынок, — продолжал Ахмед Назар, — есть у меня к тебе большая просьба. Единственная! Иншаллах, сядешь за этот стол, так и должно быть. Приходит время — старики уступают место молодым. Это закон жизни. Да… словом, сядешь за мой стол. Прошу тебя, возьми под свое крыло Ниджата…
Фуад почувствовал, как к горлу подступил ком. Да, были и у него слабые стороны, уязвимые места. Человеку, стоящему во главе большого, трудного дела, руководящему сотнями людей, не годится быть сентиментальным. А в нем, Фуаде, эта сентиментальность осталась. Вот и сейчас слова Ахмеда Назара задели какую-то чувствительную струнку в его сердце. Ему стало грустно. Неожиданно этот некрасивый, нескладный мужчина, к которому он всегда относился если не с чувством неприязни, то, по крайней мере, неуважительно, небрежно, стал ему ближе, роднее. «Ближе», «роднее», возможно, не те слова. Но, во всяком случае, Ахмед Назар представился ему, как говорится, в ином свете. Словно Фуад вдруг увидел в обличье пустотелого манекена живого человека — со своими заботами, бедами, болячками и, главное, благородного. На какой-то миг ему показалось, что перед ним сидит его отец Курбан, хотя внешне Курбан-киши и Ахмед Назар нисколько не походили друг на друга.
До Фуада заместителем у Ахмеда Назара был некто Гараш Гусейнов. Проработав в управлении семь-восемь месяцев, Гараш начал цапаться с Ахмедом Назаром. Тот написал на этого, этот — на того. Фуад не знал всех перипетий интриги, однако слышал, что в последний раз Гараш накатал на Ахмеда Назара жалобу на тридцати двух страницах и отправил ее в пять-шесть вышестоящих инстанций, а также в добрый десяток газет и журналов. Ахмеда Назара можно было обвинить в безграмотности, некомпетентности, «несоответствии» и тому подобном, но и Гараш недалеко ушел от него: в своей пространной жалобе, говорят, сделал около семидесяти грамматических ошибок. Да, Ахмед Назар отнюдь не мог считаться образцовым руководителем, но всем была известна его кристальная честность, моральная чистоплотность и крайняя щепетильность в вопросах кумовства, местничества, семейственности. Именно в последнем — в семейственности — Гараш обвинил его, приведя единственный достоверный факт: Ахмед Назар устроил на работу в одно из проектных бюро системы управления своего сына. Разумеется, из кляузы Гараша ничего не вышло. Вмешался Шовкю, защитил Ахмеда. Да и брат его Ашраф еще прочно сидел на своем месте. Гараша с позором изгнали из управления: «поборник истины» (именно так он именовал себя в своей знаменитой жалобе) оказался взяточником и хапугой. Как только Гараша уволили, Шовкю начал проталкивать Фуада на его место. Ахмед Назар оказывал содействие, так как Шовкю только что помог ему. Фуад не очень рвался в заместители Ахмеда Назара, но Шовкю объяснил ему: «Самое большее через два года Ахмед уйдет на пенсию, и ты займешь его место».
