Ознакомительная версия.
— Поручик, прикажите всем бунтовщикам выйти из‑за возов и построиться!
Не прошло и часа, как черноморцы выстроились близ берега Кубани. Они стояли хмурые и подавленные, окружённые со всех сторон солдатами и донцами. Прямо им в лица смотрели жер ла пушек.
Подкатила коляска. Полковник поднялся, оглядел ряды черноморцев.
— Продали нас! — донёсся до Михайлова голос из рядов.
— Наших послов, мабуть, тоже уже повязали!
По строю прокатилась волна возмущения.
— Прекратить разговоры! — резким фальцетом выкрикнул полковник.
К нему подбежали штабс–капитан и два прапорщика.
— Каждого десятого! — лицо Михайлова покрылось красными пятнами.
Капитан и прапорщик двинулись вдоль ряда.
— Первый… второй… третий… пятый… восьмой… десятый… Выходи!
Тот, на кого указывал капитан, выходил из строя. Наконец штабс–капитан и прапорщики закончили обход. Полковник отдал команду, и три роты оцепили две сотни казаков, выведенных из строя.
— Черноморцы! — Михайлов вытер потное лицо платком. — Эти двести бунтовщиков мы возьмём как заложников. Вам же немедленно разойтись по куреням. Прежние куренные атаманы с сегодняшнего дня вновь приступают к своим обязанностям. Вам надлежит их слушать, как отцов своих! Ваш наказной атаман генерал Котляревский поставлен над вами его императорским величеством государем Павлом Петровичем. Возмущенней беспорядки, вами учинённые, вызвали гнев его, государя нашего, и он велел наказать вас достойно! Ваши зачинщики тоже арестованы и будут осуждены! — полковник умолк.
— Сбрехали! Продали! — загудели черноморцы.
— Молчать! — гневно заорал Михайлов. — Увести их! — Он махнул перчаткой в сторону арестованных заложников.
Черноморцы задвигались, готовые броситься на выручку товарищей, но солдаты по команде вскинули ружья, а канониры подняли горящие фитили. И казаки поняли: все кончено, сопротивление бесполезно.
•
До начала следствия закованных в кандалы казачьих посланцев посадили на Петербургскую гарнизонную гауптвахту. Низкая камера с сырыми стенами и одним оконцем, затянутым глухой, из толстых прутьев, решёткой, была полутёмной и сумрачной. У стен нары, на нарах казачьи свитки. В углу кувшин с водой…
— Вот она, царская милость, — бросил Дикун.
Он вспомнил, как всё случилось. Когда казаки подъехали к петербургской заставе, их уже ждало человек пятьдесят конных драгун. С ними был и адъютант Пузыревского. Казаков окружили и, разоружив, препроводили на гауптвахту.
— Леонтий как знал! Напрасно его не послушали! — сокрушался Осип. — Больше всего обидно, что сманул нас, света белого лишил эта жаба-полковник…
— Да где ж оно видно, что черт черту око выколол, — равнодушно сказал Собакарь.
Он лежал на нарах, укрывшись свитками. От сырости и голода его второй день била лихорадка.
— И что теперь будет? — уныло спросил один из казаков, сидевший в углу.
— Царская ласка, — не падая духом, ответил Половой. — Тебе ж её обещали…
— Требовать надо, чтоб нас выслушали, если не царь, так хоть кто‑нибудь из министров, — проговорил казак, стоявший рядом с Дикуном, и сейчас же, подойдя к двери, забарабанил кулаками.
В дверной глазок заглянули. Вслед за этим дверь распахнулась. В камеру вошёл караульный офицер с чёрными пушистыми усами и шашкой на боку.
— Чего стучишь? — сердито спросил он.
Усы у него зло встопорщились, а зелёные навыкате глаза немигающе, по–птичьи, упёрлись в казака.
— Хотим, чтоб царь нас выслушал! — казак шагнул к офицеру, звякнули кандалы.
Тот раскатисто захохотал.
— К царю, к царю он захотел! Да знаешь ли ты, смутьян, что вас ждёт? — При этих словах он провёл вокруг шеи и указал на потолок. — Станет ли с вами, бунтовщиками, государь говорить? Как же, ждите!
И выйдя из камеры, он с силой захлопнул дверь. Слышно было, как лязгнул замок и, постепенно замирая, затихли шаги в коридоре.
— Добрый, добрый ливентарь[6], — покачивая головой, вымолвил Половой. — Чем не пан! И фигура пышная, и голос, что у протоиерея.
— Эх, Леонтий, — вздохнул Дикун. — Не поверил я тебе… А, выходит, ты лучше моего царскую милость знал.
Казаки понуро уселись на нары. Только Осип Шмалько, напрягая могучие мускулы, с проклятиями пытался разорвать кандалы.
— Эх, теперь коли б довелось вернуться к своим, то не то что полковник, а сам царь бы не обманул меня, — проговорил Дикун.
— Век живи, век учись, — спокойно сказал Собакарь. — Только не доведётся нам вернуться, не за тем нас такими цацками наградили.
Он звякнул кандалами.
В окошко виден был только край блекло–голубого неба. Вечерело. Слышно стало, как, топая башмаками по булыжникам, прошёл караул. Он остановился у ворот, затем разводящий принял рапорт, и солдаты затопали дальше.
— Да, тут не убежишь, — вздохнул Шмалько. — Светлица у нас крепкая, охрана надёжная, кайданы железные.
— А може, ещё разберутся? Може, нас занапрасно повязали? Оклеветал нас полковник тот перед царём! — с надеждой проговорил один из казаков.
— Только о тебе там и думают, — повернулся к нему Половой.
— Как наши там? Знают ли, что с нами? — задумчиво проговорил Осип.
— Откуда им знать!
— А может, и их уже повязали!
— Не всех, — уверенно возразил Ефим. И, вздохнув, принялся мечтать: — А что, как мы вот тут сидим, а там Леонтий собрал войско, да такое, какого ещё ни у кого не было. И перед тем войском никакая сила, никакая чёрная хмара не устоит. И с тем войском идёт Леонтий на Петербурх. Царь бежит, солдаты его бегут, а Леонтий приходит в Петербурх и нас вызволяет…
— Ну, а чтоб ты тогда делать стал? — с добродушной усмешкой поинтересовался Собакарь.
— Первым–наперво нашему ливентарю усы сбрил да в эту каталажку посадил бы. На наше место. Пускай бы и он клопов покормил, каких мы кормим!
— У него кровь благородная, — вставил Шмалько, — он долго не выдюжит.
— А может, Леонтия уже и нет в живых? Может, Котляревский навёл москалей да переловил и Малова, и всех, кто с ним ушел… — сказал Дикун.
Открылся дверной глазок, и часовой солдат зашептал:
— Завтра вас переведут в Петропавловскую крепость… От офицера слышал… Вот, братцы, какое то дело, — вздохнул он и отошёл от двери.
Петропавловская крепость! Страшные слухи о ней доходили и до Кубани. Знали казаки, что только тех, кого царь считал своим смертным врагом, бросали туда.
— Час от часу не легче, — вздохнул Осип.
Молчаливо, один за другим улеглись казаки на нары, и теперь тишину нарушал лишь писк мышей да возня крыс, вылезших из углов.
•
Несмотря на то, что лагерь повстанцев удалось разгромить и главари восстания были в Петербурге арестованы, наказной атаман не чувствовал себя спокойным. Его тревожила мысль, что часть казаков–бунтовщиков и пришлые из Закавказья укрылись в низовьях и могли в любое время, накопив силы, снова двинуться по станицам.
Правда, Михайлов, которому за подавление восстания присвоили чин генерал–майора, обещал со дня на день послать в низовья пехотный полк, но Котляревский понимал, что изловить бунтовщиков в плавнях будет делом нелёгким. К тому же наказного атамана заставляли задуматься и команды на кордонах. Имелись достоверные слухи, что во время восстания казаки, нёсшие кордонную службу, были заодно с бунтовщиками, и только боязнь оголить границу помешала им примкнуть к бунту. Да и по станицам не было ещё нужного порядка и спокойствия. На виду казаки будто смирились, но чувствовалось, что стоило лишь подуть ветру, как искра смуты снова вспыхнула бы жарким пламенем.
Нет–нет да и прорывалось это пламя то в одной, то в другой кубанской станице. В Ирклиевской атаманский дом спалили, видать, за то, что тамошний атаман добывал подводы для Вятского полка. В Брюховецкой атамана так измолотили, что он богу душу отдал. У старшины Гулика на хуторе скирды сена подожгли…
Военно–полевой суд при Черноморском войске, прензусом которого был назначен все тот же новоиспечённый генерал Михайлов, начал следствие над казаками, брошенными в Екатеринодарский острог.
После того, как Котляревский преподнёс Михайлову черкесскую шашку в серебряных ножнах и пистолеты с чеканной отделкой, между ними установилась крепкая дружба. И теперь наказной атаман не опасался, что на следствии вскроются какие‑либо компрометирующие его материалы.
Котляревский торопился побыстрей уладить все свои дела на Кубани и выехать в Петербург, чтобы обвинить главных бунтовщиков, дабы они паче чаяния своими речами ему, наказному атаману, вреда не причинили.
А если‑кто из петербургских вельмож и заинтересовался бы жалобой казаков, то этот интерес Котляревский думал притушить ценным подарком. Недаром в Ачуеве уже старались самые лучшие икорщики. Не случайно из‑за Кубани один князь — кунак Котляревекого— привёз наказному десяток драгоценных кинжалов работы знаменитого черкесского умельца.
Ознакомительная версия.
