— Правда.
— Из-за чего?
— Так. Поругались, и все. Раньше дружили, а теперь… В общем, поняла я, что он за человек. Дружбе конец.
— А может, зря? — не совсем уверенно спросил Жутаев.
— Борис… Боря, я хорошо его узнала…
— Нет, подожди…
— Не уговаривай, ничего не выйдет, — прервала его Оля и начала снова перебирать лепестки цветка. — Боря!
— А?
— Ты на меня не сердишься? Только по правде скажи — я не обижусь, вот даю слово!
— Нет. А за что?
Побледневшие щеки Оли вдруг покрылись густым румянцем:
— Я тогда насмехалась над тобой… Помнишь? Конечно, помнишь. Ох, и дура же я тогда была! Не сердись, Боря!
— Да нет, Оля, нет! Это же все было несерьезно.
Оля продолжала теребить цветок.
— Я только потом поняла, какой ты… хороший…
— Оля! — прервал ее Жутаев.
— Нет, подожди, Боря. Ты самый… ну, такой простой, откровенный…
Она оторвала взгляд от тюльпанов, посмотрела на Жутаева. и он впервые заметил, что глаза у нее синие и… красивые.
— Знаешь что, Боря? Давай будем с тобой дружить! А? Надолго-надолго. И пока ремесленное кончим, и на заводе, и потом… Ладно? Как настоящие друзья…
А Мазай в это время стоял на карнизе за окном, прижавшись к стене, и слышал весь разговор. Когда Оля предложила Борису дружбу, Мазай стиснул зубы, спрыгнул на землю и начал раздумывать, куда идти.
Вдали показалась группа молодежи. Узнав форму трудовых резервов, Мазай спрятался за куст акации. Это были ученики третьего училища, среди них Бакланов, Коля, Сережа, Наташа и Надя. Они прошли мимо Мазая, почти касаясь ею. И, когда ребята скрылись за дверью, Васька снова подошел к окну и прислонился к стене.
Из палаты донеслись веселые голоса. Сережа что-то рассказывал, смеялась Надя. Мазаю стало грустно. Одиночество становилось невыносимым. Его потянуло к друзьям, в палату. «А какие они мне друзья?» — подумал Мазан и тихо побрел от окна.
Он живо представил себе всех, кто был сейчас в гостях у Оли, ясно видел знакомые лица, слышал их разговоры. «Дурак я, дурак! — обругал он себя. — Поссорился с Ольгой. Ушел. Да разве только с Ольгой? Со всеми перессорился: и с Сергеем, и с Баклановым, и с Колькой… Вон Жутаев, тот ни с кем не ругается, со всеми в дружбе. Ну и пускай…» Он даже вздрогнул от неожиданности, услышав голос Батурина:
— Ты что здесь бродишь?
— Я?.. В больнице был, товарищ секретарь.
— У Писаренко?
— Да.
— А сейчас что же, у нее никого нет?
— Почему? Полна палата.
— А ты бродишь один? Странно, — удивился Батурин. — Пойдем к ребятам. В коллективе, как говорится, и работать спорен и отдыхать веселен.
— Спасибо. Идите. А мне к одному пареньку сбегать еще нужно.
— Ну, это другое дело.
Батурин пошел в больницу, а Мазай не спеша побрел в общежитие.
В первый же день после праздника Мазай выбрал удобный момент, когда рядом никого не было, и подал Селезневу сложенный вчетверо тетрадный лист. Селезнев прочитал, посмотрел на Мазая долгим, испытующим взглядом:
— А вы, Василий Мазай, серьезно продумали все это?
— Думал, товарищ мастер.
— Не зря затеваете?
— Не зря, товарищ мастер. Надоело.
— Ну-ну, смотрите, — сказал Селезнев и положил лист в карман. — Будем решать.
Мазай смутился. Он ожидал, что, прочитав его заявление, мастер будет возражать, станет уговаривать взять заявление обратно, а он, Васька, немного поломается для виду и выставит свои условия.
— После обеда соберите в красном уголке свою подгруппу. Посоветуемся с ребятами.
— А зачем, товарищ мастер? Я же не им заявление пишу, а вам и директору. Больше никого это дело не касается.
— Старостой подгруппы вас выбирали не мы с директором, а ребята. Так-то.
Когда Мазай объявил о собрании, кто-то спросил, какой вопрос будет обсуждаться, но Васька ответил, что не знает — он решил поразить всех неожиданностью.
В красный уголок Мазай пришел пораньше. Ему сказали, что сегодня вышла из больницы Оля, и в красном уголке он надеялся увидеть ее до начала собрания. Разговаривать с Олей Васька не собирался, ему просто хотелось взглянуть на нее, чтобы убедиться, продолжает она сердиться на него или слова, сказанные в больнице, были вызваны минутной вспышкой.
Все праздничные дни Васька думал о своей ссоре с Олей. Он и верил и не верил, что дружбе их конец. Иногда ему казалось, что Оля, как это не раз бывало с ней и раньше, просто погорячилась, а немного остынет, успокоится — и будет относиться к нему по-прежнему.
Мазай не ошибся. Оля была в красном уголке. Она сидела на стуле в центре небольшого кружка ребят и девушек. Рядом с ней стоял Сережа. Он играл на гитаре, а все пели «Кто сказал, что надо бросить песни на войне». Батурин и Жутаев сидели за шахматами у окна.
Поймав на себе взгляд Оли, Васька помахал рукой. Оля ответила чуть заметным кивком головы.
Мазаю показалось, что Оля уже не только не сердится, но смотрит даже дружески и ласково. Этого было достаточно, чтобы Васька снова почувствовал себя в роли победителя. Он пробрался в середину кружка и с насмешливой улыбкой уставился на Сережу:
— А ты вроде ничего бренькаешь. Только не поймешь, гитара у тебя или разбитый барабан. Шумит здорово, заглушает голоса, даже толком и не разберешь — не то Наташа поет, не то козленок пищит.
— Нечего смеяться! — резко ответила Наташа. — Пою, как умею, а твоя критика меня не волнует. Да, правду сказать, это и не критика, а так себе, болтовня.
Сережа протянул Мазаю гитару:
— Не нравится — сам сыграй. Я не возражаю.
Но Мазай гитары не взял.
— Была нужда! — насмешливо ответил он, опуская руки в карманы.
В разговор ввязалась Надя:
— Вася, сыграй «Ах ты, сердце», а мы с Олей споем. Знаешь, сколько времени мы не пели вместе! Сыграй!
— Настроения такого нету, чтоб играть. Не хочется.
— Ну, сыграй! — продолжала уговаривать Надя. — Тебя же просят.
— Разучился. С тех пор как своей гитаре расставанье устроил, не играю. Других послушаю, поучусь маленько.
— И зачем вы, Надя, просите, кланяетесь ему? — не выдержал Батурин, слышавший, этот разговор. — Не хочет— и не надо. Что, на Мазае свет клином сошелся?
— Правильно, товарищ Батурин, — подтвердила Наташа. — Воображала ты, Мазай! Сережка, играй! Без кривляк обойдемся.
Сережа взял аккорд.
Входя в комнату, Мазай не заметил Батурина и увидел его, только когда секретарь комитета вмешался в разговор. Васька понял, что переборщил и Батурин им недоволен. Этого Мазаю, да еще перед сегодняшним собранием, никак не хотелось, и он, желая хотя немного оправдаться, решил выдать все за шутку:
— С тобой, Наташка, разговаривать можно только по конспекту, как бы что с языка не слетело. — Он почти вырвал из рук Сережи гитару: — Пошутил я. Давайте, певицы! Закручивайте!
В умелых Васькиных руках струны дружно запели.
Оля, слегка опираясь на палку, поднялась со стула и вплотную подошла к Мазаю.
— Отдай гитару Сережке! — негромко сказала она.
— Ладно, Ольга, давай затягивай, — примирительно ответил Мазай, не прекращая игры.
— Под твою музыку петь не стану. Понятно? Отдай Сережке, тебе говорят! Подумаешь, знаменитость!
В комнату вошли Колесов и Селезнев. Разговоры мгновенно прекратились, ребята встали и подтянулись. Сунув в руки Сереже гитару, Мазай отрапортовал:
— Товарищ директор, моя подгруппа в полном составе!
Колесов поздоровался и пригласил ребят сесть.
— Собрали мы вас, ребята, затем, чтобы посоветоваться и коллективно найти правильное решение. О чем будет идти разговор — вы, наверно, знаете… Не говорили? Мазай подал в дирекцию заявление, его-то и нужно нам разобрать. Расскажите, Мазай, о чем вы просите.
— А там, в заявлении, все написано, товарищ директор.
Селезнев сделал Мазаю замечание:
— Заявление — заявлением, а если директор просит рассказать, то не переговариваться нужно, а делать то, о чем просят.
Мазай поднялся с места:
— Пожалуйста, не трудно. Я прошу, чтоб перевели меня в другую подгруппу. А то и совсем в другую группу. Если меня нельзя, как я, значит, староста, то пусть переведут Жутаева. Работать с ним я не хочу.
— Скажите, Мазай, из-за чего вы так не любите Жутаева? Что он сделал вам плохого? В чем он мешает вам?
— Ничего не мешает, товарищ директор. А работать с ним я не стану. Вот и все.
— Нет, так не пойдет, — не выдержал Батурин. — Комитет комсомола, например, ценит Жутаева и рекомендует его комсоргом вашей группы. Расскажи, Мазай, в чем дело. Может, ты знаешь о нем такое, чего все мы не знаем. Говори.
— Нечего мне говорить. Что я знаю, то и все знают.
Оля подняла руку:
— Товарищ директор, я хочу сказать.
Мазай обернулся в ее сторону и по суровому взгляду из-под сдвинутых бровей понял: Оля будет выступать против него.
