Таких было много в то время. Мы выезжали на море с шашлыками, с самогоном. Пели песни под гитару. Наташа любила, кода песни поют. Причем песни, которые она сама знает. Ну, допустим, «Так вперед за цыганской звездой кочевой…». И вот мы каждый вечер, когда у нас туса, как выпьем, поем одни и те же песни.
С закусью было все просто: все есть, все растет. Черешня, персики. Идешь по улице в частном секторе мимо домиков, а прямо на улице растут вишня, яблони, груши. Виноград лезет прямо из-за забора и свисает гроздьями. В каждом доме есть железные ворота, по которым сползает этот виноград. Идешь по улице, рвешь, ешь. Ты мог пройти улицам по трем, и у тебя в руках мог оказаться здоровенный пакет с фруктами. Даже останавливаться не надо. Абрикосы еще. Грецкие орехи, когда осень. Все есть — подножный корм.
А с неподножным были проблемы. У меня из параллельной группы в училище была девушка, танцовщица. Она танцевала какие-то бальные танцы… фифа, короче. Как-то была очередная самодеятельность в училище, мы вместе все там выступали, а потом пошли на пляж: Черный, Иван с Наташей, эта девушка сумасшедшая. Она забежала домой, взяла бутылку самогона литровую. А тогда появились все эти «сникерсы», «баунти». Мы купили на закусь батончик «натс». И на пляжу этот литр самогона под один «натс» уничтожали. У нас осталось порядком самогона, мы закопали его в песок, потому что больше не могли уже пить, типа обязательно сюда вернемся еще раз. А у нас барабанщик появился, очень хороший парень — Игорь из Тбилиси. И он чего-то замечтался, выпивает и такой в раздумьях откусывает пол этого «натса», что-то рассказывая. И мы такие смотрим на него: «Игорь, что ты делаешь?! Мы там чуть ли не по пол-орешка оттуда достаем, а ты?!» — «Ой, извините, я задумался…»
Вообще, на море ходили нечасто. А море — это отстой. Лохи ходят на море. Ночью еще ладно, где-нибудь вдалеке от пляжа, с костерком, а так море — только для приезжих. Оно для местного жителя, живущего на море, ничто. Это всем известный факт. Потому как к хорошему привыкают, к тому, что у тебя всегда под боком. Поэтому море для меня было таким местом, где можно было разве что развести костерочик, неподалеку от пляжа, и вечером бухануть и, может быть, изредка покупаться. За все лето, может, раз-два побывать на море. А что романтика? Романтика есть всегда. Понимаешь, когда романтика всегда, романтики нет. Ты к этому привыкаешь. К красоте. И ее не замечаешь. Романтика была абсолютно в другом: бухнуть, уехать куда-нибудь, познакомиться с какой-нибудь девушкой, поцеловаться. Что-нибудь устроить. Найти денег. А еще замутить какой-нибудь концерт.
Или в Мариуполе, когда я к Лехе приезжал, мы ставили палатку у него во дворе, в саду. И в этой палатке пили. Нам было кайфово: костер разжигали, сосиски жарили. Его мама все время говорила: «Зайдите домой. Холодно!» А нам было классно.
За романтикой мы ездили. Куда? В Танаис, например. Между Ростовом и Таганрогом есть такое древнее поселение. Там сейчас деревня, а вообще-то там древние скифы жили. Чуть ли не амазонки. Реально. Там все время проводились раскопки. Туда немцы приезжали, итальянцы. Вся тусня. Летом всегда собираются барды, художники-хуежники. Все отрепье, которое не хочет работать, а хочет тусить. Ну, тогда это было круто. Мы ездили, знакомились с людьми, пили медовуху, дешевое вино. И были счастливы.
Или выезжали компанией с палатками на пруд. Море — не кайфово. Вот на рыбалку — это да. На нее не хватало времени. Постоянно был занят какими-то делами. И для полного кайфа с удочкой не хватало времени. Как обычно: то деньги надо было зарабатывать, то учеба. Музыка. А рыбалка была очень редким событием. Идешь на выходных к морю на рыбзавод. С доночкой. Донка-то что такое, знаешь? Донка — это такой груз большой, леска и на ней крючка два-три. Ты раскручиваешь ее, забрасываешь. Без поплавка, без удилища. Она натянута, сидишь, смотришь, она дергается — клюет, и ты вытаскиваешь. Можно было наловить бычков. Бычки — это рыба такая. Наловишь десятка четыре-пять, пожаришь и кушаешь.
Мы любили ходить на рыбалку, но не часто у нас получалось. Однажды пошли. Иван, Леша Черный, я — Рома Белый, решили пойти на утренний клев. Я приготовил удочки, рюкзак с едой. Мы решили собраться с вечера, пойти к бабушке Леши Черного, которая жила у старого вокзала, переночевать и утром от нее уже на электричке поехать на рыбалку. Я собрался, говорю: «Мама, я поехал!» Пятое-десятое. А мама говорит: «Меня тоже сегодня не будет, так что бери обязательно ключи». — «Хорошо», — говорю, а сам думаю: «Вот жалко-то! Квартира пустая, а я на рыбалку». Но я очень люблю рыбалку, поэтому не сильно расстроился. Я прихожу к Ивану: «Ну че, давай до Черного, а от него к бабушке». Мы собрались, еды какой-то набрали, шашлык: маринованное уже мясо, я сам приготовил все. И вот мы с большими рюкзаками с едой, с выпивкой пошли. С собой удочки, донки, червяки, приманки — все, что надо. Вещи какие-то старые, чтоб не жалко пачкать. А уже достаточно поздно, часов одиннадцать-двенадцать ночи. Приходим на старый вокзал, где живет его бабушка. А у бабушки, надо сказать, был волшебный подвальчик. Погреб. Там у нее стояло два ящика старой водки, еще в «Чебурашках». На этикетках было написано «Русская водка». И пробки не завинчивающиеся были, а из алюминия с таким козыречком. Как-то она называется смешно, вроде «кепка». Старая водка, чуть ли не 80-го года, брежневская. Мы частенько оттуда тягали эту водку. Бабушка лазала туда за соленьями, а эти ящики стояли в углу — стратегический запас. Она-то не пила эту водку. И накануне мы были у нее, то ли помогали, то ли что, залезли в погреб и натырили этой водки. Леша стучится типа: «Ба, это мы!» — «Какие еще мы?! Ночь на дворе, идите, откуда пришли!» Он ее не предупредил, что мы придем. А может, обиделась, что водку из погреба утащили. Короче, мы стоим и понимаем, что бабушка нас не пустит. Реально не пустит. Ночевать негде.
На дворе ночь. Иван говорит: «Я домой не пойду! Что за глупость! Мы собрались, отпросились, а тут такой облом — прийти домой, лечь спать, и ничего не будет!» Ну и что делать? Стояли, что-то думали, что с этим делать, куда идти. И я говорю: «У меня свободная квартира. Пойдемте, поспим, а утром поедем на рыбалку». И мы такие радостные от старого вокзала пытаемся добраться до меня. Денег нет, троллейбусы не ходят, трамваи тоже. И мы идем пешком на край света, на ПМК. Идти достаточно долго, часа полтора-два, наверное. Мы идем по дороге, по улице Дзержинского. Такие радостные, нам прикольно. Мы в походе, в походе ко мне домой. Сейчас сядем, выпьем. По пути еще прикладываемся чуть-чуть. Так чтобы для настроения — тонус не терять. Останавливаемся периодически возле колонок, пьем воду — запиваем водку. И вдруг кто-то из нас говорит: «Смотрите, троллейбус!» Мы видим какие-то огни. Номер, естественно, неизвестно какой, но мы-то знаем, что идти он может только в мою сторону.
Мы выбегаем на дорогу, орем: «Остановите, пожалуйста!!!» Он подъезжает ближе, и мы видим большой ЗИЛ с кузовом. А на табличке, которая нам светила из темноты, написано: «милиция». Это оказалась большая милицейская машина, на которой в кутузку отвозят. Милиция, прикинь! Мы — в кусты. Все разбежались в разные стороны. Я никого не могу найти, блин. Машина спокойно себе проехала. Мы кое-как собрались. Смеялись очень долго. С горем пополам дошли до моей квартиры. Проголодались жутко, решили поесть. Пожарили шашлык на сковородке.
Черный начал какое-то блюдо готовить. Он, короче, все, что у нас было: сыр, какие-то остатки чего-то, колбасу, овощи — все это покидал на вторую сковородку и засыпал сыром, какими-то соусами залил, майонезами. И назвал это блюдо «Асимме-труха». Мы достали все, что у нас было, нам же надо было закусывать — молодым организмам. Мы выпили, просидели до утра. Я помню прекрасно, у меня был магнитофон — кассетник «Весна». Черный тогда очень любил группу «Чайф». У него была кассета с песней «Внеплановый концерт на кухне». И вот мы эту песню на кухне, пьяные все, распевали до утра…
