– О, ровно никакого, – отвечал Селлерс, украдкой подмигивая Гаукинсу, который подоспел вслед за ним. Затем он произнес, понизив голос и делая ударение на каждом слове: «Я, вы знаете, кто…»
К изумлению обоих сообщников, эта фраза не произвела ожидаемого потрясающего действия, и посетитель отвечал самым невинным тоном, без всяких признаков смущения:
– Нет, извините, пожалуйста, я не знаю, кто вы. Я только могу с некоторой вероятностью предположить, что вы тот джентльмен, чье имя выставлено на дверной доске.
– Верно, совершенно верно. Прошу садиться. – Окончательно сбитый с толку, Росмор чувствовал, что у него голова идет кругом. Гаукинс стоял в сторонке, выпучив глаза на вошедшего, которого он считал выходцем с того света. При виде пораженного товарища у Росмора мелькнула новая идея.
– Тысяча извинений, дорогой сэр, – внезапно спохватившись, сказал он Трэси, – я совсем забыл требование вежливости по отношению к гостю и незнакомцу. Позвольте мне представить вам моего друга – генерала Гаукинса, нашего нового сенатора, делегата от замечательнейшей страны, только что присоединенной к лучезарной плеяде Соединенных Штатов. Мой друг – делегат от Чироки-Стрип. – «Уж наверно молодчик ошалеет при такой рекомендации», – мысленно прибавил он. Однако Трэси не моргнул глазом, а полковник, заметив, что его речь не произвела ожидаемого ошеломляющего эффекта, внезапно упал духом и договорил уже совсем изменившимся тоном: – Сенатор Гаукинс, мистер Говард Трэси из… из?..
– Англии.
– Из Англии? Но это невозмож…
– Да, оттуда; я англичанин родом.
– И недавно приехали?
– Совсем недавно.
«Однако привидение врет, как эксперт, – сказал сам себе полковник. – Видно, людей такого закала не очистить и огнем. Надо пощупать его еще, дать ему случай выказать свой талант во всем блеске». И вслед за тем он прибавил вслух, голосом, полным глубочайшей иронии:
– Вот как! Вероятно, вам вздумалось посетить нашу великую страну ради отдыха и развлечения? Конечно, вы нашли путешествие по необозримым равнинам нашего дальнего Запада…
– Я вовсе не был на западе Америки и, смею вас уверить, не искал развлечений. Жизнь художника не забава, а, напротив, упорный труд, если он обязан зарабатывать свой хлеб.
«Художника! – мысленно повторил Гаукинс, вспоминая ограбленный банк. – Уж чего лучше такого художества!»
– А вы – художник? – спросил Селлерс, думая в то же время: «Теперь я тебя, голубчика, поймаю».
– Да, в очень скромном смысле.
– По какой отрасли? – допытывался ловкий ветеран.
– Я живописец; пишу масляными красками.
«Попался», – мысленно торжествовал полковник.
И он заговорил опять самым невинным тоном:
– Вот счастливая случайность! Могу я предложить вам заняться реставрацией некоторых из моих картин, заслуживающих внимания?
– С большим удовольствием. Покажите мне их.
Ни уверток, ни отговорок, ни замешательства.
Полковник терялся в недоумении. Он подвел Трэси к одной хромотолиграфии, пострадавшей в руках прежнего владельца, которому она заменяла подставку под лампу.
– Вот этот Дель-Сарто… – заговорил он, указывая на картину рукой.
– Будто бы это Дель-Сарто?
Хозяин бросил на гостя укоризненный взгляд и, помолчав немного, продолжал как ни в чем не бывало:
– Этот Дель-Сарто, пожалуй, единственный оригинал великого мастера во всей Америке. Вы понимаете, насколько бережно следует обращаться с таким сокровищем, а потому… я попросил бы вас показать мне сначала образец вашего умения, прежде чем…
– О, с удовольствием! Я сниму копию с одного из этих чудес искусства.
В гостиную были принесены водяные краски – воспоминание школьной жизни мисс Салли, – и хотя Трэси заявил, что рисует лучше масляными красками, но решился попробовать и акварель. Затем гостя оставили одного. Он принялся за работу, однако новизна места развлекала его. Посетитель с любопытством осматривался вокруг, точно в заколдованном царстве, где все казалось ему таким необычайным.
Тем временем граф Росмор и Гаукинс разговаривали между собою в отдельной комнате, смущенные и сбитые с толку случившимся.
– Что меня интригует, – сказал граф, – так это вопрос, где он достал себе другую руку?
– Да, и меня это удивляет также, – отвечал Вашингтон. – А потом еще странность: каким образом привидение оказалось англичанином? Что вы об этом думаете, полковник?
– Говоря по чести, Гаукинс, я поставлен в тупик. Все это до того необъяснимо, что невольно оторопь берет.
– Ну, как мы с вами по ошибке воскресили не того, кого нужно, а совсем другого?
– Другого? А как же костюм-то?
– Ну, костюм тот самый; нечего и сомневаться. По платью он. Однако что же нам делать? Арестовать его мы не можем. Ведь награда обещана за однорукого американца, а это англичанин с обеими руками.
– А, может быть, это пустяки? Ведь мы представим не меньше того, что требовалось, а даже больше, следовательно…
Но он увидал всю несостоятельность своего аргумента и запнулся. Приятели сидели некоторое время в тягостном раздумье. Наконец лицо графа засияло вдохновением, и он заговорил с большим чувством:
– Видно, материализация духов оказывается на поверку более великой и благородной наукой, чем мы осмеливались мечтать с тобою, Гаукинс. Мы сами не воображали, какое непостижимое, поразительное чудо совершилось нашими руками. Ключ к этой загадке найден мною в настоящую минуту. Весь секрет для меня ясен как день. Каждый человек создан из унаследованных им элементов, давно существовавших атомов и частиц своих предков. Наша настоящая материализация не полна. Мы довели ее, пожалуй, только до начала нынешнего столетия.
– Что вы хотите сказать этим, полковник? – вскричал Гаукинс в смутной боязни, вызванной таинственным тоном и странными словами старика.
– А вот что: мы материализовали предка этого мошенника.
– Ах, нет, не говорите, ради Бога, таких ужасных, отвратительных вещей.
– Но это верно, Гаукинс, – я знаю. Рассмотрим факты. Наш призрак – англичанин, заметь это; он говорит совершенно правильно и литературно; он художник и, наконец, джентльмен по своим манерам и обращению. Где же твой ковбой? Ну-ка, скажи!
– Росмор, это ужасно, у меня волосы становятся дыбом!
– Очевидно, мошенник не воскрес, воскресло только его платье…
– Полковник, неужели вы в самом деле полагаете?..
Селлерс понизил голос и произнес с ударением:
– Я полагаю вот что: материализация удалась не вполне, она не дозрела, мошенник от нас улизнул, а перед нами явился его предок, осужденный за грехи на том свете.
Он встал и начал прохаживаться по комнате в явном волнении.
– Этакая досадная неудача, – жалобно промолвил Гаукинс.
– Знаю, знаю, сенатор! Мне самому тошнее всех. Однако делать нечего, надо покориться судьбе в силу нравственных принципов. Мне нужны деньги, но, Бог свидетель, при всей своей бедности и убожестве я не согласен покарать предка однорукого Пита за преступление, совершенное его потомком.
– Полковник, – взмолился Гаукинс, – будьте осмотрительны, не поступайте опрометчиво; вспомните, что это единственное средство для нас обоих раздобыть деньжонок, и, кроме того, даже в Библии сказано, что потомство наказуется за грехи предков до четвертого колена, хотя бы оно было ни в чем невиновато; мы же обратим этот закон в другую сторону, применив его по восходящей линии.
Полковник был поражен несокрушимой логикой этих слов. Он бродил по комнате в мучительной нерешительности и наконец произнес:
– Твои доводы отчасти резонны, и хотя мне жаль подвергнуть каре этого когда-то жившего на земле беднягу за мошенничество, к которому он не причастен, но если того требует долг, то мы обязаны выдать его властям.
– Я непременно сделал бы это, – сказал Гаукинс, повеселев и оживившись, – я выдал бы его, если бы даже в нем одном сосредоточилась целая тысяча предков.
– Господи Боже, да ведь это так и есть, – подхватил Селлерс, причем у него вырвалось нечто вроде стона, – он сохранил в себе частицу от каждого из них. В этом призраке вмещаются атомы священников, воинов, крестоносцев, поэтов и милых, очаровательных женщин – наследие людей всякого рода и сословий, какие только попирали землю в давным-давно прошедшее столетие и исчезли с нее целые века назад, а теперь мы своей магической силой вызвали их из состояния блаженного покоя, чтобы заставить отвечать за грабеж, совершенный в каком-то злополучном банке на окраинах Чирокской равнины. О, какое это жестокое оскорбление!
– Не говорите так, полковник, прошу вас, у меня сердце переворачивается, мне стыдно подумать о том, что я предложил…
– Постой, я придумал штуку!
– Вы подаете мне надежду. Говорите скорее, я погибаю!
– О, это совершенно просто и могло бы прийти в голову ребенку. Материализация этого субъекта удалась вполне, в нем нет никакого изъяна, и, насколько я мог подвинуть дело, оно сделано хорошо. Теперь же, если мне посчастливилось довести материализацию до начала нынешнего столетия, что же остановит меня на дальнейшем пути? Следует только продолжать начатое, и тогда дойдешь до нынешнего времени.
