В самом деле, под слоем шуточек насчет адюльтера в «Физиологии брака» различима эта вторая линия, исполненная глубокого сочувствия к женщине (да и в рассказах о женских изменах сквозит восхищение женским умом и женской изобретательностью). Бальзак бесспорно выступает на стороне женщин, когда критикует женское образование, оглупляющее девочек и не позволяющее развиться их уму. Или когда призывает мужчин: «Ни в коем случае не начинайте супружескую жизнь с насилия», – мысль, которую он на разные лады повторяет в «Брачном катехизисе»:
Судьба супружеской пары решается в первую брачную ночь[28].
Лишая женщину свободы воли, вы лишаете ее и возможности приносить жертвы.
В любви женщина – если говорить не о душе, а о теле – подобна лире, открывающей свои тайны лишь тому, кто умеет на ней играть (с. 133–134).
Свою позицию Бальзак объяснил 5 октября 1831 года в письме к маркизе де Кастри, шокированной отношением автора «Физиологии брака» к женскому полу, которое показалось ей грубым и циничным. Он разъяснял своей корреспондентке, что взялся за сочинение этой книги ради того, чтобы защитить женщин, и выбрал шутовскую форму, надел маску женоненавистника лишь для того, чтобы привлечь внимание к своим идеям. «Смысл моей книги в том, что она доказывает: во всех прегрешениях женщин виноваты их мужья»[29], – писал он. Кроме мужей, Бальзак возлагает вину и на общественное устройство; он убедительно показывает его несовершенство, губительное прежде всего для женщин. Он пишет о женских изменах: «Открыто назвав ту тайную болезнь, что подтачивает устои общества, мы указали на ее истоки, среди которых – несовершенство законов, непоследовательность нравов, негибкость умов, противоречивость привычек» (с. 157).
Тот факт, что, составляя план «Человеческой комедии», Бальзак включил «Физиологию брака» в «Аналитические этюды», может вызвать недоумение. Казалось бы, остроумных афоризмов, пикантных анекдотов и водевильных сценок в этом тексте больше, чем анализа. Однако автор «Физиологии» не только рассказывает, но и размышляет, объясняет, ищет корни семейных неурядиц в истории нравов и устройстве общества; говоря словами одного из критиков, он преподносит миру не только зеркало, но и ключ[30]. Поэтому правы те исследователи, которые находят в «Физиологии брака» историю и социологию брака и адюльтера. Бальзак не случайно в одной из статей 1831 года причислил свою книгу, «разрушающую все иллюзии относительно супружеского счастья, первого из общественных благ», к той же «школе разочарования», в какую включил, например, «Красное и черное» Стендаля[31]. В его понимании «Физиология брака» – книга в высшей степени серьезная и важная (хотя серьезность эта скрашивается шутливой и шутовской манерой, унаследованной от Рабле и Стерна).
* * *
В «Физиологии брака» автор завещает потомкам написать несколько произведений, за которые сам сейчас не берется: 1) о куртизанках; 2) о семи принципах, на которых зиждется любовь, и о наслаждении; 3) о воспитании девушек; 4) о способах зачинать красивых детей; 5) о хирологии, то есть науке о соотношении между формой руки и характером человека; 6) о способах составлять «брачные астрономические таблицы» и определять «брачное время» (то есть ту стадию, в которой находятся отношения данных супругов). Таких трудов он не написал, но эти темы, а также и многие другие получили развитие в его дальнейшем творчестве, с которым «Физиология брака» связана многообразными узами.
Прежде всего Бальзак остался верен общим принципам, изложенным в книге 1829 года.
Если в «Физиологии брака» он восклицает: «Да погибнет добродетель десяти дев, лишь бы пребыл незапятнанным священный венец матери семейства!» (с. 152), то этому убеждению (девица имеет право согрешить, но изменившая законная жена – преступница) он оставался верен всю жизнь. В 1838 году он писал Эвелине Ганской: «Я всецело за свободу юной девы и за рабство женщины, иначе говоря, я хочу, чтобы до замужества она знала, на что подряжается, предварительно все изучила, испробовала все возможности, предоставляемые браком, но, подписав контракт, оставалась ему верна»[32]. Впрочем, сам он в своих отношениях с Ганской (замужней дамой) этому принципу не следовал, а в романах показал, что трагично складывается судьба не только неверной жены Жюли д’Эглемон («Тридцатилетняя женщина»), но и жены, сохраняющей верность нелюбимому мужу (госпожа де Морсоф в «Лилии долины»).
Если в «Физиологии брака» Бальзак настаивает на том, что образование должно развивать ум девушек и что им надо давать возможность достаточно близко познакомиться с будущим супругом, то и в дальнейшем быть счастливыми он позволяет только тем парам, где жены удовлетворяют этим условиям (например, заглавным героиням романов «Урсула Мируэ» и «Модеста Миньон»).
Если в «Физиологии брака» Бальзак утверждает, что девушек следовало бы выдавать замуж без приданого, поскольку в этом случае брак не был бы так сильно похож на продажу, то эту же мысль он повторяет и во многих других произведениях, например в уже упомянутом цикле «Тридцатилетняя женщина» или в повести «Онорина».
Если в «Физиологии брака» он пишет: «Поскольку удовольствие проистекает из согласия ощущений и чувства, дерзнем утверждать, что удовольствия суть своего рода материальные идеи», – и настаивает на необходимости исследовать способность души «перемещаться отдельно от тела, переноситься в любую точку земного шара и видеть без помощи органов зрения» (с. 134, 422), то это можно считать кратким изложением теории о материальности идей и «флюидов», которую он проповедовал всю жизнь и которая, в частности, обусловила присутствие в его романах и рассказах многочисленных ясновидцев и медиумов. Различаются только интонации и контексты, в которых описываются подобные явления: в «Физиологии брака» серьезные утверждения прячутся среди раблезианских и стернианских шуточек, а, например, в «Шагреневой коже», вышедшей двумя годами позже, материальность идеи становится основой трагического сюжета.
Если в «Физиологии брака» Бальзак замечает: «Наконец, дело совсем безнадежно, если ваша жена моложе семнадцати лет или если лицо у нее бледное, бескровное: такие женщины чаще всего хитры и коварны» (с. 156), – то это предвещает бесчисленные пассажи «Человеческой комедии», где автор, идя по стопам глубоко им почитаемого создателя физиогномики Лафатера, предсказывает характер персонажа по внешним приметам. Все это запрограммировано уже в размышлении «О таможенном досмотре», где Бальзак приводит многочисленные признаки, по которым проницательный муж может определить отношение холостого гостя к хозяйке дома:
Значения исполнено все: приглаживает он волосы или, запустив пальцы в шевелюру, взбивает модный кок ‹…› удостоверяется ли украдкой, хорошо ли сидит парик и каков этот самый парик – светлый или темный, завитой или гладкий; бросает ли он взгляд на свои ногти, дабы убедиться, что они чисты и аккуратно обстрижены ‹…› медлит ли он перед тем, как позвонить, или же дергает за шнурок сразу, быстро, небрежно, развязно, с бесконечной уверенностью в себе; звонит ли робко, так что звук колокольчика тотчас замирает, словно первый удар колокола, зимним утром сзывающего на молитву монахов-францисканцев, или резко, несколько раз подряд, гневаясь на нерасторопность лакея (с. 257–258).
Если в «Физиологии брака», в той же главе «О таможенном досмотре», описана богатая пожива, которую предоставляют для проницательных наблюдателей-фланеров парижские улицы, то сходные наблюдения можно найти едва ли не во всех «Сценах парижской жизни». Добавим, что и само определение фланирования – времяпрепровождения, которое Бальзак ценил чрезвычайно высоко, – дано уже в «Физиологии брака»:
О, эти блуждания по Парижу, сколько очарования и волшебства вносят они в жизнь! Фланировать – целая наука, фланирование услаждает взоры художника, как трапеза услаждает вкус чревоугодника. ‹…› Фланировать значит наслаждаться, запоминать острые слова, восхищаться величественными картинами несчастья, любви, радости, лестными или карикатурными портретами; это значит погружать взгляд в глубину тысячи сердец; для юноши фланировать значит всего желать и всем овладевать; для старца – жить жизнью юношей, проникаться их страстями (с. 92–93).
Наконец, в последующих произведениях находят продолжение и развитие не только общие принципы, но и отдельные мотивы. Например, использование в собственных интересах мигрени – недуга, который приносит женщине неисчислимые выгоды и который так легко симулировать, подробнейшим образом описано во второй главе романа «Герцогиня де Ланже» (1834). Сравнение плотской любви с голодом (с. 108–109) повторяется во многих романах и в особенно развернутой форме в «Кузине Бетте» (1846):
Женщину добродетельную и достойную можно сравнить с гомерической трапезой, приготовленной без затей на раскаленных угольях. Куртизанка, напротив, является как бы произведением Карема [знаменитого повара] со всякими пряностями и изысканными приправами[33].
