– А ты кто? – спросил Нашет.
– Я собираюсь быть любовником: я целую на шее ребенка местечко, где были её поцелуи.
– Что вы будете делать в тридцать лет, м-сьё Флориссак? – произнес с ударением Мальграс.
– О, я отлично сохранюсь, – отвечал Флориссак, играя кистью подушки на диване.
– А! Поммажо!.. Господа, настоящий светский Поммажо! – вдруг закричал Кутюра, увидав маленького человечка, довольно потертого, входившего в контору, подняв свою голову, точно святые дары.
Этого человечка сопровождал верзила-парень, длинный и худой, во всем существе которого, начиная с шляпы и кончая сапогами, проглядывало что-то ужасно жалкое и вместе с тем глубоко убежденное.
– Да здравствует Поммажо! Реализм был в Поммажо и Поммажо в реализме! Долой фразы! Сожжем поэтов! Да здравствует Поммажо! Поммажо, сын истины! Затмивший Бальзака! Этот господин твой друг? Это видно! Господа! Поммажо и его друг, Бог и его народ, так начинается Библия. Увенчаемся прозой и выполним эластические позы!
И Кутюра, танцуя, вертелся вкруг Поммажо…
– Ты кончил? – сказал Поммажо, и отстранив Кутюра, подошел к Монбальяру:
– Монбальяр, представляю вам человека будущего… мой друг Супарден.
Супарден поклонился спине Поммажо.
– Он принес вам маленькую новеллу. Я читал ее: это глубоко изученная вещь!.. Очень хорошо написана!
– Гм, гм! Новелла, это нам не подходит. А что это такое?
– «Любовные похождения подателя святой воды». Супарден знал их троих и все списал с натуры. Вы увидите, – сказал Поммажо, кладя рукопись рядом с Монбальяром.
– Если это вам не годится, он может написать что-нибудь другое: хотите, он принесет вам целую серию статей о фантазерах?
– Господин Супарден, – сказал Флориссак, вполовину повертываясь на диване и открывая один глаз, – я автор «Последней мысли жирного быка». Я пришлю вам своих секундантов.
Супарден остался недвижим. Он разглядывал воротник сюртука Поммажо.
– Сколько хочешь, – сказал Монбальяр, обращаясь к Поммажо, – ты знаешь, у меня нет литературных мнений.
– Есть у вас место в воскресном номере?
– Ты глуп! Место всегда есть… Зачем тебе?
– Вы меня через-чур поддели в прошлое воскресенье, знаете ли вы это?
– Я?.. Ах, да, это Шоз написал уже в типографии… Я не проглядывал… Я сказал ему.
– Дело в том, что я принес письмо в ответ и…
– Один столбец… Хорошо, – сказал Монбальяр, – я для тебя оставлю столбец.
– Ах, – вздохнул Поммажо.
– Не воображай, что я позволяю нападать на людей твоего таланта только для удовольствия уколоть!.. Ответ на нападки, да это лучшая статья журналиста! Он ее сглаживает, старается… и она всегда удается!.. И потом, платит не надо, понимаешь? О, я знаю как вести газету!.. Чёрт возьми, – прибавил он, пробегая глазами статью, – твой ответ это целый трактат о принципах. «Время воображения прошло», в «Судебной Газете» больше поэзии, чем у Гомера… «Стиль – вещь условная…»
– Что если он думает все это, – сказал Кутюра Бурнишу, – что если он думает? Пожалуй, он на это способен… Поммажо, неправда ли, ты думаешь…
– Я думаю, – произнес Поммажо оживляясь, – что всему этому ложному романтизму конец, я думаю, публике довольно сладких фраз; думаю, что поэзия есть бурчание живота; думаю, что любители словечек и эпитетов искажают национальный мозг; я думаю, что истина есть истина и все обнаженное есть искусство; что дагеротипные портреты походят…
– Это парадокс! – крикнул Флориссак.
– Я думаю, что не надо писать, вот!.. Я думаю, что Гюго и другие только испортили роман, истинный роман, роман Ретиф де-ла-Бретона, да! Я думаю, что надо засучить рукава и порыться в швейцарских и в идиотизме наших буржуа: талантливый писатель найдет там для себя новый мир; я думаю, что гений – это стенографическая память… я думаю… я думаю… вот что я думаю. Очень жаль, если это кому-нибудь не нравится.
И Поммажо сделал презрительный жест, который Супарден повторил за его спиной.
– Он говорит, как одна из его книг, – сказал Флориссак.
– Ах, знаешь, Нашет, – сказал Монбальяр, – я у тебя выкину двадцать строк.
– Скажите пожалуйста, вы только это и делаете! Вы мои статьи принимаете за ничто; это меня раздражает наконец! Потому что я прошлую неделю не протестовал… Что же будет на этот раз в газете?
– Во-первых, передовая статья Демальи…
– Это продолжение? Вот скучища-то! Статьями Демальи занимают публику!
– Все же ты ни за что не напишешь такой статьи, как его «Парижский порок…» Когда он выдохнется, будь покоен… Хотите я вам скажу правду: он вам мешает.
– Мне? – сказал Флориссак, – я не читаю его.
– Талант дилетанта, – проговорил Молланде.
– Он не знает французского языка, – сказал Нашет.
– Дело в том, – сказал Бурниш, – что у него есть изречения…
– Авторские изречения, – засмеялся Кутюра, – это правда, его слог напичкан авторскими изречениями.
– Он мог бы заняться чем-нибудь другим вместо литературы, – прошипел Мальграс в сторону.
– Ваш Демальи! – сказал Поммажо, – но все говорят, что у него ничего более нет, он весь выдохся.
– Вы говорили обо мне? – сказал Шарль Демальи, входя ни кем незамеченный. – В другой раз я кашляну при входе; так, по крайней мере, можно быть уверенным, что женщину застанешь одну и не услышишь похвалы друзей. На чем вы остановились? Продолжайте пожалуйста, не стесняйтесь! Смейтесь! Что вы говорили? Что я идиот, кретин, скотина… Но мы только и делаем, что говорим друг другу подобные комплименты!.. за глаза. Я знаю, где я: редакция мелкой газеты… и лакейская не конкурируют для академических речей. Да, я пишу в газеты… я пишу статьи и острю – я играю на органе и на кларнете… Есть вещи, которые я подписываю: подписывая их, я знаю, что в них меньше безнравственности, чем в воздушном пироге… Самое низкое ремесло, друзья мои! Вы совершенно правы; моя совесть уже давно мне твердит об этом; вы ей вторите, я вам очень благодарен. Чёрт возьми! Неужели вы думаете, я дошел до этого сразу?.. Я уже достиг лет, когда играют трагедии в Одеоне. Я хотел сидеть в своем углу, написать книгу… У меня были иллюзии, идеи… Скажите пожалуйста, вы меня принимаете за писателя? Полноте, я извозчичья лошадь! Коснитесь их, друзья мои, – и Шарль протянул обе руки, – коснитесь их, вы стоите меня!
– Милый мой…
– Но, Демальи…
– Уверяю тебя!..
– Кто? Ты? Ты, Флориссак? Но что же ты сделал? Долги, остроты и веревочные лестницы… Ты написал один роман в своей жизни, отлично, только я люблю больше Фоблаза! Ты, Нашет? А какие заслуги за тобой? Статьи; а перед тобой? Статьи!.. Только потому, что ты делаешь все, что касается твоего ремесла, нельзя быть таким строгим. Ты? несчастный – и Шарль повернулся в Поммажо, – прошлый раз я тебя изобразил великим человеком!.. Да, я бил в барабан перед твоими произведениями, чтобы посмотреть, сколько может собрать дураков такой парад… Их столько, сколько тебе нужно, друг мой!
– Чёрт возьми! – сказал Монбальяр, – вместо того, чтобы поместить все это в газету!
– Ты теряешь пять копеек за строку, – сказал Флориссак, поворачиваясь на диване.
– Правда, – сказал Шарль, – я глупец.
– Пойдем, – сказал Поммажо Супардену и оба как один человек с достоинством вышли.
– Право, – громко сказал Шарль, говоря сам с собою, когда Поммажо вышел, – я почти жалею, что сказал ему правду; он, по крайней мере, работает и верит.
– Вот как! – сказал Молланде, просматривая театральный листок, – в провинции открыли праправнучку Расина, умирающую с голода.
– Вот кому должна Comédie-Franèaise, – сказал Нашет, – как наследнице прав автора…
– Поставить могилу, – прервал Шарль.
– Передай мне газету, Молланде, – сказал Монбальяр. – Перепишите этот абзац, Мальграс… В неделю, когда номер будет неинтересный, мы откроем подписку… это всегда помогает. Скажите пожалуйста, из вас никто не бывает в свете? Это ужасно! Мне бы надо было иметь известия о балах, вечерах, концертах; это придает порядочность газете… Хоть вы, Демальи, у вас чистая сорочка…
– Я? Ах, вы удачно попали! Во-первых, «свет», как вы знаете, выдумка Эженя Гино…
Не договорив, Шарль взял со стола какую-то книгу, потом бросил.
– Как это надоело! Нельзя сделать шага, чтобы не слышать нападок на банкиров! Денежный человек становится «Кассандром» комедий и газет… Чёрт возьми! Есть дураки, у которых нет ни гроша! И притом я нахожу, во Франции чересчур выезжают на миллионе.
– Кто видел дворец нашего знаменитого водевилиста Вудене? – провозгласил Кутюра.
– Где? – спросил Молланде.
– В Пасси.
– Я видел его. Он очень хорош… – сказал Монбальяр, и направился в свои комнаты.
– Хотел бы ты иметь такой парк? – обратился Кутюра к Шарлю.
