– Хочешь кофе? – спросил он Адриана.
– Ох, с удовольствием, – ответил тот.
Милан не сразу поднялся с матраса. Было такое впечатление, что он экономит движения. Он работал укладчиком блоков. Дни напролет наклонялся, поднимал блок с земли, выпрямлялся и помещал его в кладку. Спина к концу дня отваливается. Когда ему доводится отдыхать, он потягивается, висит на притолоке двери или вытягивается на матрасе, позвонок за позвонком, и лежит так, глядя в потолок широко открытыми глазами.
– Хорошо съездил?
– Хорошо, только мало.
Милан не знал, куда ездил Адриан. Но догадывался, что тот ездит к женщине. Как-то раз он снял белый длинный волос с куртки Адриана. Но ничего спрашивать не стал. Ждал, что, когда нужно будет, тот сам расскажет.
Но Адриан молчал.
– Приходила Ванесса, тебя искала.
Адриан ничего не ответил.
– Ты должен сказать ей, что у тебя кто-то есть. Иначе она никогда не отстанет.
– В конце концов сама поймет.
– Не больно-то на это рассчитывай! Она серьезно настроена.
– Ты мог бы сам ей заняться.
Милан наконец встал, наполнил чайник, чтобы сварить кофе. Протер окно рукавом.
– Я для нее прозрачен, как стекло, – сказал он, смеясь. – Она живет в волшебной сказке, в которой ты – прекрасный принц.
Вода забулькала, Милан открыл банку «Нескафе», насыпал по порции порошка в каждую чашку, добавил кипятка, помешал и протянул Адриану чашку.
– А что ты, кстати, такой загадочный?
– Я не загадочный, я скромный, – ответил Адриан. – Не люблю рассказывать о своей жизни.
– Даже мне?
Адриан не ответил, попытался отхлебнуть из чашки и дернулся, обжегшись, напиток был слишком горячим.
– Ты мне не доверяешь?
Он почувствовал некоторое напряжение в голосе Милана, что-то похожее на упрек. Он знал, что обижает его, ничего о себе не рассказывая, но ничего не мог с собой поделать: опасался откровенничать с людьми, и все тут. Только Эдмон Куртуа знал его адрес в Париже.
– Ты с ума сошел или как? – ответил он.
– Значит, у тебя уже привычка такая… – протянул Милан.
– Да, как раз я и хотел сказать. Именно привычка.
– Грустно, что скажешь.
Нужно быстро загладить неприятный осадок, еще не хватало поссориться.
– Мы вместе живем, вроде неплохо получается, – сказал Адриан.
– Ну не до такой степени, чтобы рассказать мне о себе…
– Ну, не хочется вообще говорить об этом. Пусть это будет секрет.
– Она, что ли, замужем?
– Да, вот такие дела.
«Она замужем за кошмаром, – подумал Адриан. – И я хочу вытащить ее из этого всего. У Милана есть документы. Ему нечего бояться. Он живет в этой маленькой комнатке только потому, что у него нет средств на более дорогое жилье. Он не хочет жить в пригороде. “Хочется видеть в окне Эйфелеву башню, – говорил он, – я мечтал о ней ребенком, когда жил в Перми”. Пермь находится в четырехстах километрах к северу от Арамиля. Они практически земляки, парни с Урала».
– Понравилась ей песня Нила Янга?
Адриан улыбнулся, довольный тем, что Милан сменил тему разговора.
– Да.
– Хочешь, научу другую играть?
– Конечно, хочу.
– Сможешь тогда охмурить ее! Это ж надо! Замужняя женщина!
* * *
Он помотал головой из стороны в сторону, дескать, как такое понять? Столько свободных женщин ходят по улицам Парижа! А этому замужняя понадобилась.
Адриан закрыл глаза.
Он вспоминал вечер, который провел там. Так близко и одновременно так далеко. Сен-Шалан – это практически нигде. Дорога идет от вокзала в Сансе вдоль железнодорожных путей, потом поворачивает налево. Адриан прячет машину в кустах и, раздвигая высокие травы, входит в тоннель. Когда он выходит в углу фермы, ему надо быть осторожным. «Мало ли что, – шептала ему Стелла, – вдруг сосед пойдет за яйцами в курятник и заметит тебя». Он идет, подняв воротник, опустив голову, спрятав лицо. Как подпольщик. Месье Куртуа сказал, что скоро сделает ему документы. Но когда? Это он посоветовал ему ту работу на стройке. Он знает, как это делается. Он уже такое проделывал для иностранцев, которые в Сен-Шалане слишком заметны. А в Париже легче затеряться. Этим предприятием владеет один из его друзей. Он ремонтировал квартиры, офисы, дома, оплачивая черным налом. У него был кто-то в префектуре. Этот кто-то делал рабочим левые документы. Ну, конечно, не задаром. Всем это было выгодно. Рабочие сдавали внаем свою силу, а в результате могли официально поселиться во Франции. Иногда они исчезали, и никто никогда их больше не видел. Или находили себе другую работу. Все больше и больше времени теперь занимает процедура легализации для мигрантов. Нужно запастись терпением. Или записать ребенка в школу. Использовать его как разменную монету. Адриан отказался от такого плана. Он ждал. Терпеливо и осторожно. Скользил по стеночке. Ступал бесшумно. Не поднимал головы.
– Возьмемся за новую песню Дилана.
– Это было бы замечательно.
– А она, значит, говорит по-английски?
– Точно! Догадался, – улыбнулся Адриан.
– Не волнуйся, я все в конце концов узнаю. Я упорный парень. «I Shall Be Released»[2], как тебе?
Адриан подозрительно посмотрел на Милана.
– Зачем ты мне это сказал? – спросил он.
– Я ничего не сказал, это название песни, – ответил Милан.
– А…
– Ты на нервах, дружище!
– Я устал, и все.
– Называй это как хочешь…
Когда Адриан устает быть один, спать в одиночестве, трястись с другими рабочими в грузовичке, надрывать спину, отвечать на вопросы Милана, он хлопает дверью и идет гулять на Монмартр. Бегает с фуникулером наперегонки. Частенько Адриан побеждает, это поднимает его самооценку. Он не просто парень, который должен ходить по стеночке. Он быстрее фуникулера.
Потом он садится на скамью, окруженную зеленью, возле плакучей ивы или осины, закрывает глаза и дремлет на солнышке.
Он вспоминает тот вечер…
Это было вскоре после убийства Медка, он приехал на ферму и обнаружил Стеллу, свернувшуюся в клубок, ее сотрясали рыдания, подушка была мокрой от слез.
Он склонился над ней, погладил по плечу, прошептал:
– Ты объяснишь мне, что происходит?
– Не трогай меня.
– Стелла!
– Не трогай меня, сказала!
– Но скажи, в чем дело, черт подери! Ты никогда мне ничего не рассказываешь. Я тебе зачем вообще нужен, а? Просто тип, который приходит ночью и тебя трахает? Да? И с утра улетает на всех парах, чтобы его никто не увидел. Потому что наша история уже, в конце концов, так выглядит, заметь! Или ты мне объяснишь, в чем дело, или я свалю отсюда.
Она вжалась лицом в подушку и зарыдала пуще прежнего.
– Оставь меня в покое, мне не хочется ничего рассказывать, – всхлипнула она.
– Ну уж нет, ты должна мне рассказать. Поняла? А иначе пойми, нам нечего больше делать вместе.
Она обождала несколько секунд, потом отодвинула подушку, перевернулась и спросила:
– А тебе что нужно, Адриан? Ты хочешь поплакать, слушая про мое детство, про мать, которую избивали, и до кучи еще про мою собаку, которую прирезали?
– Я все это знаю. И еще много чего.
– Ничего ты не знаешь! Я тебе ничего не говорила!
– Я догадался, Стелла. Я видел, как кривятся твои губы, как скользит в сторону взгляд, я слышал, что ты говоришь вслух во сне, я слышу, как ты плачешь в голос… В какой-то момент тебе нужно поговорить со мной. А иначе что я такое? Племенной бык? Не самая шикарная роль.
Она шмыгнула носом и улыбнулась.
И прошептала: «Я знаю», – таким детским, таким беззащитным голосом, и протянула к нему руки, и они обнялись.
Через некоторое время, когда они лежали рядом бок о бок, она сказала просто:
– Это ведь был Медок, ты понимаешь, это был Медок… Они убили его, а я его любила. Я любила его.
Это была надгробная речь погибшему другу.
Сюзон сидела на кухне. Она утирала глаза краешком передника.
– Нянюшка! Что случилось? Что-то с Жоржем?
Сюзон помотала головой и произнесла сквозь слезы:
– С твоей матерью.
– Мама! Что с ней?
– Позвонила Амина. Он вновь пытался забрать ее силой.
– Кто он? Рэй?
– Я не знаю.
– И никого не было на страже?
Сюзон тряхнула головой, она не знала.
– Она сказала, что тебе нужно позвонить ей как можно скорее. Что Леони по-прежнему в больнице, но дело плохо, очень плохо. Она не могла тебе дозвониться, она звонила раз шесть, не меньше. Она была вообще вне себя.
– Я забыла включить телефон.
Сюзон свернула платок в пальцах, развернула, дернула за угол и нервно выпалила:
– А я вообще не знала, где тебя искать! Куда это ты все ездишь? А вдруг с тобой что-нибудь случится? Я не могу больше, не могу, это не жизнь!
Она подняла на Стеллу глаза и взмолилась:
– Надо что-то сделать со всем этим, деточка моя, для Леони все плохо кончится, а я этого не переживу. А если нам забрать ее к себе? Я бы хорошо о ней заботилась, ты знаешь.
– Не говори глупостей, нянюшка. Они тут же к нам явятся. И устроят бойню.
