В середине 1930-х гг. тему глубочайшего кризиса Российской империи и неизбежности революции подхватили авторы «Истории Гражданской войны в СССР», фактическим редактором которой выступил И.И. Минц. Россия, по их мнению, вступила в Первую мировую войну как «наемник англо-французского капитала» и «полуколония западноевропейских стран». В годы войны в стране нарастала экономическая разруха, обострялись межнациональные противоречия, власть не справлялась со стоявшими перед ней задачами, включая военные: «плохо вооруженная, руководимая бездарными генералами, обкрадываемая продажными интендантами армия терпела поражение за поражением». Все это радикализовало оппозицию и побудило буржуазию поставить вопрос об ограничении самодержавия. Чтобы покончить с оппозиционными настроениями, требовалось выйти из войны подписанием мира с Германией. Поскольку, по мнению Минца, царское правительство к этому и готовилось, буржуазия начала разрабатывать планы дворцового переворота. Однако переворот опередила народная революция{19}. В упрощенном виде та же схема двух неудавшихся заговоров была воспроизведена и в вышедшем немного позднее каноническом «Кратком курсе истории ВКП(б)»{20}.
Концепция Покровского, хотя и разваливалась под давлением постепенно накапливавшегося нового фактического материала, вплоть до 1950–1960-х гг. оставалась, в сущности, господствующей в советской историографии. Отход от нее сопровождался появлением теории «властебоязни» российской буржуазии, которую наиболее энергично отстаивал Е.Д. Черменский. По его оценке, правительство было вынуждено проводить «бонапартистский» курс лавирования между помещиками и буржуазией, которая, однако, не представляла собой самостоятельной величины и демонстрировала политическую беспомощность как в довоенные, так и в военные годы{21}. Крах царизма был неизбежен в силу «объективных обстоятельств» — в работах советских историков отмечались качественные изменения социально-экономической ситуации в России, которые предопределили массовое недовольство и привели к революции. В частности, А.Л. Сидоров писал о воцарившейся к 1916 г. экономической разрухе, что актуализировало немедленный вывод страны из войны и принятие комплекса мер хозяйственного оздоровления{22}. Л.М. Гаврилов и В.В. Кутузов отмечали истощение людских ресурсов в русской армии к 1917 г., что, по их мнению, также «явилось отражением кризиса буржуазно-помещичьего строя России»{23}. Схожим образом оценивал ситуацию и Э.Н. Бурджалов: по причине экономических трудностей нарастало рабочее и соответственно революционное движение; буржуазия в лице Прогрессивного блока пыталась предотвратить революцию, но в сложившихся обстоятельствах она (как, впрочем, и всегда) оказалась беспомощной{24}. По словам Бурджалова, «в конце 1916 — начале 1917 г. революционный пролетариат России вел авангардные бои с самодержавием», затем революционный кризис охватил всю страну, «дошел до крайней черты», и именно пролетариат, ведомый большевиками, сыграл ключевую роль в событиях Февраля{25}.
О том, что буржуазия, «вдохновительница» дворцового переворота, призванного одновременно предотвратить революцию, опоздала с осуществлением этого своего замысла, писал и В.Я. Лаверычев. В его интерпретации российская (прежде всего, московская) буржуазия в годы Первой мировой войны была настроена весьма оппозиционно и была готова зайти довольно далеко в противостоянии с властью. Московская буржуазия была подлинной вдохновительницей «проектов» дворцового переворота, который должен был предотвратить надвигавшуюся революцию{26}.
Со своей стороны, А.Я. Аврех усматривал главную причину падения монархии в том, что самодержавие «изолировалось» даже от собственной социальной базы, но и «рахитичная» российская буржуазия в военные годы продемонстрировала свое политическое бессилие. Мысль о роковых колебаниях власти проводилась во многих других исследованиях Февраля{27}. Если Аврех рассматривал внутриполитические процессы практически вне связи с обстоятельствами военного времени{28}, то Старцев активизацию оппозиции в годы войны объяснял как раз неудачами русской действующей армии. Думских лидеров этот исследователь считал самостоятельной политической силой, которая сыграла немалую роль в падении царизма{29}.
Позднее группа ленинградских историков к анализу причин внутриполитического кризиса в России накануне 1917 г. впервые применила системноинституциональный подход{30}. По мнению В.С. Дякина, судьба режима была предрешена до войны. Он балансировал над бездной, и едва ли это могло продолжаться долго. С началом же войны система приближалась к своему краху с нараставшей скоростью. Ее социальная база стала более ограниченной, возможности для маневра — меньше{31}.
Еще в советские годы в историографии утвердилась своеобразная отчужденность военной истории России 1914–1917 гг. от «гражданской» — ход боевых операций изучался независимо от событий внутри страны, и наоборот. Россия в условиях войны не стала объектом исследования ни для генерала
A. М. Зайончковского, ни для его коллеги, военного историка И.И. Ростунова. В оценке внутриполитического положения России первый ограничился трафаретным набором ленинских цитат{32}, второй — констатацией неприязни генералитета к царю и его окружению и планов дворцового переворота, которые вынашивала буржуазия (ключевую роль в падении самодержавия Ростунов, разумеется, отводил рабочим и крестьянам во главе с партией большевиков){33}. Политическая, экономическая и социальная история России военных лет по сей день редко «вторгается» в историю войны. Характерно, что в сборнике, изданном по случаю 90-летия ее начала, большинство статей вновь оказалось посвящено чисто военной стороне дела{34}. Современный исследователь
B. К. Шацилло в книге «Последняя война царской России» прямо сообщает, что оставляет внутриполитическую проблематику (в том числе революционные потрясения 1917 г.) «за скобками» своей работы{35}.
Экономические сюжеты, в отличие от внутриполитических, всегда были ближе военным историкам — как известно, война потребовала мобилизации людских, финансовых ресурсов, производственных мощностей и перестройки системы управления народным хозяйством. Одним из первых к этим проблемам обратился А.А. Маниковский. Главный вывод, к которому пришел этот отставной генерал, состоял в неспособности русского правительства мобилизовать промышленность и предотвратить экономический развал страны. Причину этого он усматривал в управленческом кризисе, охватившем в том числе и военное ведомство{36}. Заметим, что в годы самой войны Маниковский как начальник Главного артиллерийского управления Военного министерства в снабжении действующей армии предлагал ориентироваться преимущественно на казенные военные предприятия с тем, чтобы умерить ценовые аппетиты частных поставщиков, что вызвало резкое недовольство этих последних. И сегодня специалисты расходятся в оценке программы Маниковского — проблема рационального привлечения казенной и частной промышленности для снабжения армии требует дополнительного исследования.
О неудаче правительственных мобилизационных мероприятий и неэффективности казенных регулирующих органов писал и И.В. Маевский. Важнейшую предпосылку Февраля этот исследователь видел в усилении эксплуатации рабочих, их «обнищании» и, как следствие, — в росте стачечного движения{37}. А.Л. Сидоров, чьи книги благодаря уникальному фактическому материалу до сих пор не утратили своей актуальности, отмечал предрешенность экономического краха России в годы Первой мировой войны ее промышленной отсталостью{38}, слабость отечественного военно-промышленного потенциала акцентировал и Л.Г. Бескровный{39}. По оценке К.Н. Тарновского, Россия вела войну за счет расхищения основного капитала промышленных и транспортных предприятий, что, естественно, не могло продолжаться долго{40}. Схожие взгляды высказывают и современные авторы. Так, по мнению А.В. Островского, Первая мировая война поставила Россию на грань финансового банкротства, решение этой проблемы требовало перестройки управления экономикой, в первую очередь — введения жесткого государственного контроля над частным предпринимательством. Однако царизм оказался не в силах его обеспечить{41}.
В 1980-е гг., и особенно в постсоветские времена, отечественные и зарубежные исследователи стали все чаще обнаруживать конструктивные элементы в финансово-экономической политике правительства предвоенных и военных лет{42}. В новом прочтении в годы войны государство методом проб и ошибок искало эффективные механизмы взаимодействия с предпринимателями{43}, пыталось упорядочить работу железнодорожного транспорта{44}, вместе с кооперативными организациями стремилось улучшить продовольственное снабжение армии и тыла{45}. Однако перевод части промышленности на военные рельсы привел к падению выпуска гражданской продукции и ее вздорожанию — с неизбежно негативным социальным откликом.
