Кент сообщал о потерях германской армии на острове Крит, о высадке парашютистов вермахта под Ленинградом, о возможном использовании противником химического оружия, о том, что германской контрразведке удалось раскрыть английскую агентуру на Балканах.
В Центр передавалось сообщение о дислокации ставки верховного главнокомандующего вермахта в Виннице.
Но особую ценность составляла информация о том, что гитлеровское командование изменило план своих боевых действий на 1942 год. Отказавшись от прежней идеи повторного нанесения удара по Москве, оно решило направить войска в сторону Кавказа, в район Майкопа. Ставилась боевая задача по уничтожению группировки войск Красной армии западнее Дона, в направлении Сталинграда. Цель – завладеть богатым нефтью районом, поскольку нефти, получаемой Германией из Румынии, было крайне недостаточно для обеспечения горючим германской военной техники.
...Кент тепло распрощался с Харро и его гостеприимной женой. Теперь все его мысли были только об одном: скорее передать донесение в Центр. Уладив дела, он отбыл в Брюссель. Попутчики были милы и ненавязчивы, пограничники внимательны и не придирчивы.
В Брюсселе его встречала Маргарет. Приехав на виллу, они тихо и уютно отпраздновали его возвращение.
Оставшись один, Кент решил, не откладывая, приступить к подготовке шифровки донесения в ГРУ. Он достал из чемодана заветный блокнот, открыл его и с ужасом обнаружил, что симпатические чернила каким-то неведомым образом проявились! Вся информация – строчка за строчкой – была видна четко и ясно. Только от одной мысли, что пограничники и сотрудники гестапо могли проявить большее усердие и проверить содержание записей в блокноте, Кенту стало не по себе. Но удача на этот раз была на его стороне.
Вскоре, в первых числах ноября 1941 года, все зашифрованные донесения о результатах поездки Кента в Прагу и Берлин были отправлены в Москву. Через несколько дней, 11 ноября, Гитлер подписал директиву Главному командованию сухопутных войск Германии о начале подготовки операции в южном стратегическом направлении.
Советская разведка, таким образом, сумела опередить даже гитлеровский приказ. Такого еще не бывало!
Этот факт, делающий честь советской военной разведке, в печати до сих пор либо замалчивается либо извращается до неузнаваемости. В советских изданиях допускались в связи с этим грубые ошибки. Например, в фундаментальном труде «История Второй мировой войны, 1939–1945» отмечалось: «23 марта 1942 г. органы госбезопасности сообщили в Государственный Комитет Обороны: “Главный удар будет нанесен через Ростов к Сталинграду и на Северный Кавказ, а оттуда по направлению к Каспийскому морю”»[31].
Но при чем здесь органы НКВД и почему сообщение датировано концом марта 1942 года? Военная разведка страны доложила об этом факте советскому руководству на четыре с половиной месяца раньше.
На шифровки Кента, в которых он отчитывался о поездках в Чехословакию и Германию, Центр ответил неожиданно быстро. В ответе говорилось, что переданная им информация была доложена лично Главному хозяину. Разведчик знал, что речь идет о И. В. Сталине.
Кенту сообщалось, что за выполнение особо важного задания ему объявлена благодарность от имени Сталина и что он представлен к высокой правительственной награде.
После возвращения из Берлина Кент вновь окунулся в привычную для него жизнь: напряженная работа в фирме и не менее энергичная разведывательная деятельность. Любого из этих дел в отдельности хватило бы для того, чтобы уставать безумно, а совмещать их – было вдвойне тяжело. Возвращаясь из офиса на виллу в конце дня, Кент знал, что впереди вместо отдыха предстоит та невидимая часть работы, которая важна особо: обобщение, классификация и систематизация поступивших от агентов разведсведений, шифровка донесений в Центр. До поездки в Прагу и в Берлин Кент никому не доверял ключ от шифра – сам выполнял обязанности шифровальщика, но, отправляясь в ту поездку, был вынужден ознакомить с этим шифром Хемница (Михаила Макарова). Об этом просил Жильбер. Но дело было не только в его просьбе. Просто положение было безвыходным: брюссельская и парижская резидентуры не могли оставаться без связи с Центром на время его отсутствия.
Вскоре после возвращения Кента из Берлина в Брюссель наступило 7 ноября 1941 года. Для него это был двойной праздник. Это – день Октябрьской революции 1917 года и день его рождения. Разведчику исполнилось 28 лет. Для резидента – возраст мальчишеский. Для мужчины – пора подведения первых итогов зрелой жизни.
На сердце накатывалась тоска. Поводов для нее было предостаточно. По уругвайскому паспорту он «родился» 3 ноября 1911 года. В этот день его поздравляли с «тридцатилетием» в основном не те люди, от которых бы хотелось принять поздравления. Большинство из них в действительности были не друзьями, а врагами. Да и кем еще могли быть ему фашистские офицеры? Накануне двое из них намекнули, что война ложится на них и их семьи тяжким бременем. Винсенте намек понял и в мягкой, щадящей офицерское самолюбие форме стал давать им взятки. Интенданты были довольны, а дела «Симекско» пошли еще лучше.
28 лет... Кент, при его обаянии и умении нравиться женщинам, еще ни разу в жизни не был близок ни с одной из них! Издержки профессии? Но от понимания этого было не легче. Кент знал, что с некоторыми разведчиками рядом находятся их жены. У некоторых, как, например, у Хемница, были интимные отношения с другими женщинами, хотя Центр это строго-настрого запрещал. У Жильбера была Джорджи де Винтер, имевшая от него сына[32], но Кент ни на что подобное решиться не мог. Дисциплинированность, педантичность в соблюдении правил конспирации до поры до времени брала верх над могучим зовом природы.
Пережить все это, быть может, было бы намного проще, если бы рядом не было Маргарет. Уехав от нее на несколько недель, Кент отчетливо понял, что давно уже любит эту добрую и милую женщину, которая своей красотой и редкими душевными качествами покорила его. Заботясь о ней и ее сыне Рене, живя с ней в одном доме, он давно уже подсознательно ощущал себя ее мужем. И ему безумно нравилось это ощущение.
Кент был вынужден использовать Маргарет в своей работе «в темную», не посвящая ее в свою истинную деятельность разведчика. Ему и без того было страшно, что он когда-нибудь сделает ее «заложницей» своей профессии.
И вот однажды это «когда-нибудь» наступило. Поводом для начала беспокойства стали, как ни странно, события, развернувшиеся вдалеке от Бельгии.
Как известно, 7 декабря 1941 года японская палубная авиация бомбила и практически сравняла с землей крупнейшую военно-морскую базу США Перл-Харбор. На следующий день Япония официально объявила Соединенным Штатам войну. Это привело к еще большему усугублению внешнеполитической ситуации, в результате которого войну США объявили союзники Японии – Германия и Италия.
На то она и Мировая война, чтобы втягивать в свою пучину все новые и новые обломки человеческих судеб, судьбы целых народов и государств.
Кент помнил о том, что его паспорт был выдан уругвайским консульством в Нью-Йорке. В новых условиях этот факт вполне мог вызвать подозрение у германских властей.
Все это было лишь мрачным, не лишенным основания прогнозом.
Предчувствие беды многим кажется выдумкой. Но Кент предчувствовал ее. И, как вскоре оказалось, не случайно.
12 декабря 1941 года, вечером, Маргарет позвонила с виллы Винсенте в контору и сообщила, что к ним из Парижа приехал Жан Жильбер. Приезд был неожиданным, и Кент поспешил домой.
Встреча с Жильбером мало чем отличалась от предыдущих. Разведчики долго беседовали, но разговор их больше касался коммерческих дел: деятельности «Симекско», ее филиала в Париже «Симекс» и недавно открывшегося в Марселе дочернего предприятия «Симекса».
О разведывательных делах, соблюдая профессиональную этику, почти не говорили. Вот уже полтора года они возглавляли разные резидентуры и не посвящали друг друга в детали своей работы. Это было не из-за взаимного недоверия, а в целях соблюдения конспирации, правила которой складывались долгие годы. Это было разумно. Если бы чья-то резидентура была раскрыта и резидента бы арестовали, то о деятельности «соседней» резидентуры – о ее агентах, связях, тайниках и прочем – он ничего бы или почти ничего не знал.
Кроме того, считалось непрофессиональным и просто неприличным делом без ведома резидента общаться с членами другой резидентуры.
Кент, бывая в Париже, этот закон соблюдал свято. Жильбер же – нет. Он часто злоупотреблял тем, что знал по предыдущей работе членов бельгийской резидентуры. Приезжая в Брюссель, он назначал им встречи, не спрашивая на то разрешения у Кента. Случалось, что Кент узнавал об этом. Тогда он в разной форме выговаривал Жильберу все, что думал по этому поводу. Жильбер, как провинившийся школьник, в таких случаях отмалчивался...
