…Нарочно для этого познакомился я с комиссаром, и как в то время дозволялось навещать караульных офицеров, то я всегда пользовался случаем, когда знакомый мне офицер был в карауле на каторжном дворе. Заключенные были смирны, молчаливы и боязливы, когда с ними обходились серьезно; но когда от них требовали разговорчивости и ответов на вопросы, когда ободряли рюмкой водки и обещали денежное награждение за откровенность, тогда они охотно выказывали свою прежнюю удаль. Стакан водки пробуждал зверские инстинкты. Лицо, обезображенное отметкой палача в знак исключения злодея из человеческого общества, принимало страшное выражение при воспоминании о прежней вольной жизни. В рассказах этих несчастных вырывались слова и выражения, приводившие в содрогание слушателя!»
Разумеется, любая каторга — это все же несколько милосерднее, чем удавка на шею, и в этом можно отметить отсутствие излишней кровожадности у российского адмиралитета. Однако вечная каторга с выдиранием ноздрей за две украденные рубахи, это, согласитесь, хотя и поучительно для остальных, но все же весьма сурово для виновного.
В целом, что и говорить, наказывали у нас на флоте куда с большей изощренностью, чем награждали. Что ж, кнут зачастую был для флотского начальства куда привычнее пряника…
Глава третья
ПОЛИТИКА ДЛЯ ПОЛИТИКОВ, А НАШЕ ДЕЛО МОРЯЦКОЕ
Вообще, во все времена морские офицеры старались по возможности держаться подальше от политики. Объяснялось это несколькими моментами. Прежде всего, изолированностью от внешнего мира, как в плавании, так во время нахождения в морских гарнизонах и невозможностью получать там регулярные сведения об изменении в политических делах; во-вторых, большой загруженностью служебными делами, а кроме всего этого, и традиционным флотским консерватизмом Увы, порой политика сама находила их. В силу специфики службы морским офицерам помимо их воли время от времени приходилось оказываться в центре больших политических событий.
Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал: «Политические убеждения моряков начала XIX века, а в частности участие их в тайных обществах и декабрьском восстании, по недостатку места, не удается разобрать, сколько-нибудь полно. По этому вопросу имеется значительный печатный документальный материал в американских библиотеках, и автор надеется посвятить впоследствии этому вопросу отдельное исследование. В настоящем же очерке проблема политических убеждений и революционного движения среди флотского офицерства времен Александра I будет обрисована лишь в самых кратких чертах.
Адмирал Н.С. Мордвинов, самый выдающийся по уму и широте государственных взглядов русский морской офицер начала XIX века, пользовался очень большим влиянием и популярностью во флотской среде своего времени. Эта популярность даже пережила его. В 1845 году на его похороны, по словам его дочери, «приходили толпою… особенно… моряки, большая часть совершенно незнакомая». Мордвинов был убежденный монархист. Он говорил: «Беда была бы России, если бы власть находилась в многих руках».
Однако, в своем известном «Мнении» о правах Сената он пишет «Правительства различествуют между собой правами и ограничениями действия властей, составляющих оное, кои суть: законодательная, исполнительная, судебная. Соединение сих трех властей в одном лице или одних лицах принадлежит деспотическому управлению и сим единым соединением различествует оно от монархического… Законодателя и судью соединить невозможно в одном лице без нарушения первых правил Правосудия… Желательно, чтобы Сенат сделался телом политическим Права, на некоторых только лицах основанные, не могут иметь твердости… Права политические должны быть основаны на знатном сословии весьма уважаемом, дабы и самые права восприняли таковое же уважение… настоящие обстоятельства, кажется, благоприятствуют ко введению избрания части сенаторов от каждой губернии… каждая губерния может присылать по два депутата в Сенат… право не может быть без свободы, и власть политическая не может существовать без прав; но право же свободного избрания есть существенное и коренное начало и основание тела политического или власти, содействующей в управлении царств земных». В этих фразах зерно проекта аристократической конституции — монархизма в отличие от деспотизма.
Как известно, Мордвинов намечался в число членов регентства декабристов, в коллеги Сперанскому. Есть также сведения, что кроме этого адмирала, «который приобрел себе репутацию русского Аристида», хотели также пригласить в регентство другого выдающегося моряка того времени, Д.Н. Сенявина. Семевский пишет. «По словам С. Муравьева-Апостола, князь Трубецкой одно время предполагал сделать членом временного правления вместе с Мордвиновым и Сенявина О том же рассказывал Пестель».
Граф Х.А. Бенкендорф в политическом обзоре, сделанном после декабрьского восстания, называет Мордвинова главою группы «русских патриотов». Эта группа, по мнению главы жандармов, «была очень сильна числом своих приверженцев… Все старые сановники, праздная знать и полуобразованная молодежь следует направлению, которое указывается им их клубом (cercle) через Петербург… с пафосом повторяются предложения Мордвинова, его речи… Это самая опасная часть общества, за которой надлежит иметь постоянное и возможно более тщательное наблюдение. В Москве нет элементов, могущих составить противовес этим тенденциям… Партия Мордвинова опасна тем, что ее пароль спасение России… осуждают мероприятия правительства, кричат против немцев и желали бы видеть Мордвинова руководителем административных дел… молодежь, т.е. дворянин от 17 до 25-ти лет, составляет… самую гангренозную часть Империи… мы видим зародыш якобинства, революционный и реформаторский дух… чаще всего прикрывающийся маской русского патриотизма… в массе… три четверти из них либералы».
Если даже скинуть с весов вероятное преувеличение влияния Мордвинова и дух либерализма среди дворянской молодежи того времени, все же намечается картина, что Мордвинов был лидером значительной части образованного общества, стремившегося обеспечить за дворянством определенные политические права. В том же рапорте Бенкендорфа есть любопытные указания на настроения флотского офицерства до декабрьского восстания и после. Видимо, шефу жандармов было очень трудно получить какие-либо точные сведения о политических взглядах тесно сплоченного флотского офицерства. Все же видно, что одной из причин недовольства моряков в конце царствования Александра I было то, что, по их мнению, флот превратился в жалкое «подобие флота». После вступления на престол Николая I моряки были недовольны тем, что от них требовали, «по их выражению, пехотной выправки, они говорят, что на это у них нет времени и что подробная выправка не соответствует роду из служб». Несмотря на это, очевидно, что внимание, уделенное Николаем I флоту, дало офицерам большое нравственное удовлетворение. Флот, словами того же рапорта Бенкендорфа, «благодаря особой заботливости Государя, представляет в настоящий момент внушительную силу», хотя «флотские офицеры много говорят о неосмотрительности, с которой строят суда». Очень возможно, что этот элемент профессионализма преувеличен Бенкендорфом. Однако он бросается в глаза и в случае декабриста капитан-лейтенанта Торсона. Поэтому не исключена возможность взгляда, что значительный процент флотских офицеров среди осужденных по делу тайных обществ находился в некоторой связи с пренебрежением флотом во вторую половину царствования Александра I. Как известно, флотские офицеры составляли четвертую часть осужденных по делу Северного общества. Если же прибавить к их числу еще осужденных бывших флотских офицеров — барона Штеингеля и М. Бестужева, то это отношение возрастет еще более.
Из трех строевых частей, принявших активное участие в Декабрьском восстании (имеется в виду восстание декабристов. —В.Ш.). Гвардейский экипаж был единственный, пришедший на Сенатскую площадь в полном составе, с ротными командирами и большею частью офицеров. Об этом Завалишин пишет в своих «Записках»: «Всем известно, что Гвардейский экипаж был приготовлен лучше всех других полков и был единственным войском, вышедшим на действие 14 декабря в совершенном порядке и полном составе, со всеми своими офицерами». Напомним, что роты Московского полка, вышедшие на Сенатскую площадь, были подняты главным образом бывшим флотским офицером М. Бестужевым Старшим в чине офицером в каре восставших был опять-таки флотский офицер — капитан-лейтенант Н. Бестужев. Создается, таким образом, впечатление, что флот принимал самое энергичное участие в восстании, при хотя бы пассивном сочувствии некоторых старших чинов, на что может указывать включение Н.С. Мордвинова в регентство, предложение включить Д.Н. Сенявина и участие адмирала Головина в Тайном обществе. Из этого можно вывести заключение, что в революционное движение была вовлечена значительная часть флотского офицерства. В пользу такого мнения можно привести заявление Завалишина, что «за исключением действующих на площади и взятых с оружием в руках, никто из других членов общества, которые имели непосредственные сношения только со мною, не были арестованы и только Феопемпт Лутковский был сослан на Черное море». Замечание Н. Бестужева в разговоре с Рылеевым, что «Кронштадт есть наш остров Леон», — намек на роль, которую сыграло восстание Риего в испанской революции, — можно также принять как указание на то, что декабристы имели основание рассчитывать на серьезную поддержку флотских офицеров кронштадских экипажей. Наконец, по словам М. Бестужева, Морской корпус прислал депутацию на Сенатскую площадь: «Я проходил фас моего каре, обращенный к Неве, и вижу приближавшихся кадет Морского и 1-го Кадетского корпуса. — Мы присланы депутатами от наших корпусов для того, чтобы испросить позволения придти на площадь сражаться в рядах ваших, — говорил, запыхавшись, один из них… Благодарите своих товарищей за благородное намерение и поберегите себя для будущих подвигов, — я ответил им серьезно и они удалились». Есть еще одно указание на сочувствие кадет и гардемарин декабристам. При первом посещении Николаем I Морского корпуса на его приветствие: «Здорово, дети», кадеты отвечали молчанием, а в коридоре, по которому царь проходил в столовый зал, они поставили миниатюрную виселицу с пятью повешенными мышами.
