Мы вернулись на три мили назад к передовому отряду индусов и рассказали их дряхлому, угрюмому полковнику, какой подарок подготовили ему арабы. Он, казалось, не испытывал особого желания нарушить великолепный порядок, в котором маршировали его люди, но наконец отделил один эскадрон и послал его через равнину против турок, направивших на нас легкие орудия. Один или два снаряда разорвались почти между рядами солдат, и тут, к нашему ужасу (ибо Насир пошел на большой риск, ожидая мощной подмоги), полковник отдал приказ к отступлению и быстро отошел к дороге. Мы со Стерлингом бешеными прыжками ринулись за ним, умоляя его не бояться горных орудий, огонь которых был не более опасен, чем выстрелы из дамского пистолета, но ни уговоры, ни наш гнев не смогли заставить старика сдвинуться хоть на дюйм. Мы помчались в третий раз обратно вдоль дороги в поисках высшего начальства.
Украшенный красными нашивками адъютант сообщил нам, что с другой стороны идет генерал Грегори.
Мы поехали за генералом, одолжили ему автомобиль, чтобы капитан Генерального штаба, прикомандированный к бригаде, мог доставить срочный приказ кавалерии. Один всадник галопом помчался к конной артиллерии, которая открыла огонь, как раз когда последний луч света скользнул по вершине горы и исчез в облаках. Подоспела миддлсекская вспомогательная кавалерия[103], и ее бросили на подмогу арабам, чтобы атаковать турецкий тыл.
К ночи неприятель пришел в полное смятение и, бросив орудия, транспорт и все снаряжение, устремился через низкий участок горной цепи по направлению к вершинам Манна, полагая, что за ними они найдут спасение в безлюдной стране. Однако в безлюдной стране находился Ауда, и в эту ночь своей последней битвы старик убивал одного врага за другим, грабил их и брал в плен, пока заря не положила конец сражению. Так погибла турецкая Четвертая армия, в течение двух лет являвшаяся для нас камнем преткновения.
Удача и энергия Грегори позволили нам не бояться встречи с Насиром. Мы поехали в Киеве, где условились встретиться с ним около полуночи.
Наша война была закончена — даже несмотря на то, что мы провели эту ночь в Киеве, ибо арабы сказали нам, что дороги небезопасны, а у нас не было никакого желания глупо умереть в ночном мраке у самых ворот Дамаска.
Австралийцы, любители спорта, рассматривали кампанию как азартную игру, в которой ставкой был Дамаск. В действительности же все мы зависели от руководства Алленби и победа являлась всецело логическим следствием его гения и трудов Бартоломью.
В соответствии с их тактическим планом австралийцы с севера и запада окружили Дамаск, перерезав железнодорожные пути, прежде чем южная колонна выступила на город.
Алленби надеялся, что мы, арабские вожди, будем присутствовать при вступлении в город, отчасти потому, что Дамаск являлся для арабов чем-то неизмеримо большим, чем просто военным трофеем, а отчасти из побуждений, согласных с законами благоразумия. Движение Фейсала превратило вражескую страну в дружественную союзникам, дав им возможность по мере их продвижения вперед пускать обозы без охраны, управлять городами без военных гарнизонов.
Окружив Дамаск, австралийцы могли оказаться вынужденными, вопреки приказам, вступить в город. Если кто-либо оказал бы им сопротивление, это могло бы испортить положение в будущем. Нам была предоставлена одна ночь, чтобы заставить жителей Дамаска встретить британскую армию как своих союзников.
Это означало настоящую революцию если не в убеждениях, то в поведении. Дамасский комитет сторонников Фейсала уже несколько месяцев готовился захватить бразды правления в городе, как только турки будут разбиты. Мы должны были лишь связаться с ним, чтобы известить о приближении союзников и о том, что от него требуется. Поэтому, когда сумерки сгустились, Насир послал в город всадников руалла, поручив им отыскать Али Резу, председателя нашего комитета, либо Шукри эль-Айуби, его заместителя, и сообщить им, что они могут завтра оказать нам действенную помощь, немедленно создав правительство.
Действительно, это и было сделано к четырем часам дня. Али Реза отсутствовал, так как в последнюю минуту был назначен турками, стремившимися привлечь его на свою сторону, командовать отступлением их армий из Галилеи, но Шукри эль-Айуби получил неожиданную поддержку от алжирцев, братьев эмира Мухаммеда Сайда и эмира Абд эль-Кадера. С помощью их сторонников арабский флаг зареял на городской ратуше еще до захода солнца, когда мимо дефилировали последние эшелоны немцев и турок. Говорят, что ехавший последним генерал иронически отдал флагу честь.
Я отговорил Насира от немедленного вступления в город. Для его достоинства было бы лучше, если бы он спокойно вошел в город на рассвете. К полуночи, когда мы расположились на отдых, четыре тысячи наших вооруженных людей уже находились в Дамаске.
Завтра мне предстояла работа, потому мне следовало бы заснуть, но я не мог. Ведь в течение двух лет Дамаск являлся пределом наших мечтаний!
Оставляя Дамаск, немцы подожги склады и запасы боевого снаряжения, и каждую минуту нас оглушали взрывы, пламя от которых окрасило небо. При каждом новом грохоте земля, казалось, сотрясалась. Устремив взгляд на север, мы видели, как по бледному небу рассыпались снопы желтых точек, так как снаряды взлетали при взрывах магазинов на ужасную высоту. Я повернулся к Стерлингу и проговорил:
— Дамаск горит!
Мне причиняла боль мысль о великом городе, ставшем пеплом в плату за свободу.
Когда рассвело, мы поехали к верховью горного кряжа, высившегося над городским оазисом. Мы боялись взглянуть на север, ожидая увидеть развалины. Но вместо развалин простирались безмолвные сады, застланные зеленым туманом от реки, и в оправе тумана маячил город, прекрасный, как и всегда, похожий на жемчужину под лучами утреннего солнца. От ночного смятения остался лишь одинокий высокий столб дыма, который, угрюмо чернея, поднимался от складов Кадема, конечной станции Хиджазской железной дороги.
Мы поехали вдоль прямой, окаймленной насыпью дороги через орошенные поля, на которых крестьяне начинали свой трудовой день. Скакавший галопом всадник замедлил шаг, увидав наши головные покрывала. Он весело приветствовал нас, протягивая гроздь золотистого винограда:
— Добрые вести: Дамаск приветствует вас.
Он прибыл от имени Шукри.
Насир следовал за нами. Мы передали ему, что он может с почетом вступить в город, он заслужил это исключительное право своим участием в пятидесяти битвах. Рядом с Нури Шааланом они в последний раз пустили своих лошадей вскачь и исчезли в клубах пыли вдоль длинной дороги. Мы со Стерлингом отыскали небольшой прохладный ручеек и остановились у него, чтобы помыться и побриться.
Несколько индусских кавалеристов уставились на нас, на наш автомобиль, на американские рейтузы и хитон шофера. Я был в полном арабском облачении. Стерлинг же имел костюм британского штабного офицера, и лишь на голове у него было арабское покрывало. Индусский сержант, бестолковая и злобная личность, решил, что он захватил нас в плен. Освободившись от его ареста, мы последовали за Насиром.
Мы совершенно беспрепятственно проехали вдоль длинной улицы к правительственным зданиям на берегу реки Барады. Путь был запружен народом, теснившимся на тротуарах, на мостовой. У окон, на балконах и на крышах — всюду стояли люди. Многие плакали, кое-кто посмелее выкрикивал наши имена. Но по преимуществу они лишь смотрели во все глаза, с сияющими от радости лицами.
У городской ратуши дело обстояло иначе. Ее ступени и лестницы были заполнены волнующейся чернью — воющей, обнимающейся друг с другом, пляшущей, поющей. Они расчистили нам путь в переднюю, где сидели сияющие Насир и Нури Шаалан. По обеим сторонам от них стояли эмир Абд эль-Кадер, мой давнишний враг, и его брат эмир Мухаммед Сайд. Я онемел от изумления. Мухаммед Сайд выскочил вперед и крикнул, что они, внуки эмира Абд эль-Кадера, с пашой Шукри эль-Айуби из дома Саладина образовали вчера правительство и перед посрамленными турками и немцами провозгласили Гуссейна «королем арабов».
Пока он горланил свой напыщенный вздор, я повернулся к Шукри, который не был политиком, но которого народ любил и считал почти мучеником из-за перенесенных им от Джемаля-паши страданий. Он рассказал мне, как алжирцы, единственные во всем Дамаске, помогали туркам до тех пор, пока не увидали, что те бегут. Тогда они ворвались в комитет сторонников Фейсала, тайно заседавший, и нагло захватили власть.
Они были религиозными фанатиками. Я повернулся к Насиру, надеясь с его помощью обуздать их наглость с самого начала, но меня отвлекло новое обстоятельство. Вопящая и напирающая на нас толпа разделилась, словно ее пробивал таран. Люди разбегались в стороны между изломанными стульями и столами. До нас донесся ужасный, торжествующий рев знакомого голоса.
