С отъездом посла, положение дел не только не улучшилось, но на всей нашей границе с Бухарою появились еще более многочисленные шайки, грабившие наших подданных. Для прекращения разбоев отправлены были на передовую линию, шесть сотен казаков, а эмир был извещен о действительных причинах такой меры и предупрежден, что вдоль северного склона Нуратынских гор, то есть, вдоль наших границ и по нашей земле, пройдет отряд от Джизака до Ухума, для введения между новыми нашими поддаными должного порядка и нашего управления. Отряд имел кроме того целью выбор пункта для предполагавшегося укрепления. В Ухумском ущельи отряд наш был однакоже остановлен войсками катты-курганского и чилекского беков, которых и разбил, но не последовал на южный склон хребта и следовательно, не перешел границы.
Даже и это нападение не было поставлено в вину эмиру бухарскому, а приписано самоволию пограничных беков. На политику генерал-губернатора имело влияние, конечно, желание довершить в мире гражданскую реформу а также — намерение отравиться в Петербург, где оставалось его семейство. Отъезд этот назначен был 9 апреля.
Накануне этого числа получены были известия о провозглашении, вследствие интриг бухарского духовенства, священной войны газата — против русских, а также о сосредоточении бухарских войск у крепости Кермине и намерении начать военные действия тотчас после отъезда генерал-губернатора. Донесения лазутчиков о сношениях эмира с правителями Кашгара, Кокана, Авганистана и Хивы, с целью составления огромной мусульманской коалиции, сделали ясным — почему, в течении семи месяцев, эмир уклонялся от ратификации трактата и старался затянуть переговоры. Генерал-губернатор отложил свой отъезд, тем с большею решимостью, что экстренные донесения с Нарына и с передовой линии ясно указывали на связь, существовавшую между приготовлениями бухарского эмира и движением войск в Алтышаре, отразившемся беспорядками в кочевьях дикокаменных киргиз.
Наученный горьким опытом предшествовавших неудач, эмир, как видно, не решался выступить еще раз против русских, не заручившись прежде союзниками. Искательства бухарского посланника, Могамед-Фариссаха, у ост-индского правительства и турецкого султана не повели ни к чему. Что касается остальных членов предполагавшейся коалиции, то один только Худояр-Хан коканский отклонился от участия, под предлогом, что, в случае неудачи, Кокану первому прийдется разделываться, а в случае удачи, он всегда успеет примкнуть к союзу. Желание эмира еще раз попытать счастия и боязнь новых неудач положили печать нерешительности на все его сношения с нами и, в то же время, вынуждали его быть всегда наготове, что; в свою очередь, влекло за собою непосильные для истощенной казны эмира, расходы. Под предлогом сборов на защиту мусульманства против неверных, эмир сделал, в течении последней зимы (конец 1867 и начало 1868 годов), два чрезвычайных побора с купечества, в размере произвольно определенном для каждого купца. Затем, он привел в действие следующую операцию: теньга, соответствующая нашим 20 копейкам, ходила прежде в 64 чеки {7}; эмир велел скупить ее на рынках и в караван-сараях и затем объявил, что она будет приниматься в уплату податей по курсу 132 чек; но как серебро уже было изъято из обращения, то курс тенег поднялся до 200 чек и размен скопившегося в казначействе серебра по такому небывалому курсу принес эмиру порядочный доход, но за то вызвал ропот в народе, и без того терпевшем от дороговизны, застоя торговли и поборов со стороны беков на тот же ненасытный газат. К довершению всего, эмир наложил руку на доходы мулл — преподавателей в медрессе. Это вооружило против него духовенство, которое обвиняло его в употреблении собранных на войну сумм не по назначению и прямо требовало войны, которая, вследствие разных поборов, сделалась уже для эмира как-бы обязательною.
Поставленный в весьма затруднительное, если не безвыходное, положение, эмир все откладывал объявление войны от одного праздника до другого; но когда прошел спокойно и курбан-байрам — праздник в память жертвоприношения Авраама, напоминающий правоверным о необходимости жертвовать всем, когда того требует вера, — тогда духовенство, пользуясь отсутствием эмира (на богомольи у Богуедина в окрестностях Бухары) составил ривояд {8} о газате против русских. Эмир был объявлен неспособным править народом и, в особенности, вести войну, так как в битве под Ирджаром, в мае 1866 года, он сам подал пример бегства после первых же русских выстрелов. В Самарканде муллы до того безчинствовали, что командовавший тогда войсками, Осман (из беглых казаков) должен был принять крутые меры: высланы были войска, которые и прекратили беспорядок, положив на месте 62 человека. — Эмир, возвращаясь в Бухару, был встречен весьма недружелюбно шумною толпою, осыпавшею его упреками и угрозами. Это заставило его повернуть назад и укрыться в городи Гиж-Дуван, опустевшем при его приближении. Здесь он узнал о деле под Ухумом и о переходе к нам 286 авганцев Искандер Хана, с отбитыми им у нуратинского бека 2-мя орудиями. Из Гиж-Дувана эмир направился в Кермине и там наконец провозгласил газат. Роковой шаг был теперь сделан.
31-го апреля 1868 г. наш действующий отряд выступил из Яны-Кургана по дороге к Самарканду и с этого же времени началась усиленная корреспонденция с собравшимися в Самарканде беками и эмирами: гонец за гонцом являлись в отряд с различными обещаниями и просьбами, но без ожидаемого трактата. 1-го мая, когда авангард наш уже встретился с бухарцами, явился новый посол, объявивший, что он привез утвержденные эмиром условия мира; но условия оказались не те, которые были предложены нами, а другие, составленные бухарцами. Посол и в этот раз оправдывался недоразумением и обещал привезти подлинные условия чрез два дня, прося до тех пор приостановить военные действия. Генерал-губернатор согласился на эту просьбу, но с условием, чтобы неумолкавшая со стороны бухарцев, во все время переговоров, перестрелка была прекращена, и чтобы высоты по ту сторону Зеравшана, были оставлены неприятелем. Когда эти условия были переданы бухарскому главнокомандующему Шир-Али, то это повело только к усилению неприятельского огня, направленного преимущественно на указанное послом место расположения штаба. Мы приняли бой и разбили бухарцев на голову.
Жители Самарканда заперли ворота и не пустили к себе бежавших с поля битвы бухарцев, а на другой день прислали к нам депутацию с просьбою принять город под покровительство России и защитить его от мести бухарцев, грозивших им за вчерашний поступок. Так-как достоинство России требовало поддержать сторонников ее, а не предавать их на жертву нашим врагам, и так как без занятия города победа была бы не полная, то и решено было занять город. 2-го мая совершилось торжественное вступление наших войск в летнюю резиденцию эмиров, древнюю столицу Тамерлана, центр мира и первопрестольный город бухарский!
Устроив, несколько, управление вновь занятого края и выждав прибытия небольших подкреплений из Ташкента, генерал-губернатор, 11-го мая, снова написал эмиру и предложил ему мир, почти на прежних условиях, с исключением некоторых статей, которые, без вреда нашим интересам, могли быть опущены и с изменением статьи первой, о границах, так как нельзя было решиться возвратить Самарканд из опасения за участь этого города.
Руководимый Высочайшею волею о нерасширении наших пределов новыми завоеваниями, а в то-же время не желая оставить эмира ненаказанным, тем более, что ослабление его влияния в Азии было совершенно в видах нашей политики, — генерал-губернатор, скоро по занятии Самарканда, вошел в сношения с Сеид-Абдуллою, племянником эмира, давно уже не ладившим с дядей и бежавшим от него в Шахрисябз. Предположено было образовать из Самаркандского района, под властью Сеид-Абдуллы, самостоятельное владение; но переговоры по этому предмету, показали нам, что Сеид-Абдулла подпал под влияние Шахрисябзских беков враждебных нам в равной степени, как и самый эмир, и потому комбинация эта была оставлена.
Так-как ответа на предложенные мирные условия не было, а гонец, доставивший эмиру эти условия, был, по его приказанию, зарезан, и так как повсюду стали чувствоваться результаты агитации, центром которой были Катты-курган и Кара-Тюбе, то решено было снова действовать оружием. Падение Кара-Тюбе, Ургута и Катты-Кургана подействовало, согласно ожиданиям, успокоительно на население, зеравшанской долины.
Преследуя и по занятии Катты-Кургана прежнюю цель — относительно составления такой политической комбинации, что бы, не расширяя наших пределов, извлечь, все таки, из своих успехов наибольшую для себя выгоду, в смысле спокойствия края, генерал-губернатор предложил на этот раз бухарцам одно из двух: или уплатить нам, в течении осьми лет, 1.150.000 тиллей {9} контрибуции, (4.600.000 рублей) с тем, что по выполнении этих условий, эмир получит обратно все, вновь завоеванные нами, земли, от Катты-Кургана до Яны-Кургана включительно — или же уплатит военные издержки (до 120.000 р.) и признает за Россией все ее завоевания с 1865 года. Предложение это, однако же бухарцами принято не было. Тогда генерал-губернатор решился присоединить завоеванный край к России, так как эта мера давала простор всевозможным комбинациям, не исключая даже и безусловного возвращения занятого края бухарцам, если бы на то последовало Высочайшее повеление.
