5
Примечательно, что еще в декабре 1943-го командующего Белорусским фронтом К.К. Рокоссовского срочно вызвал к аппарату Верховный Главнокомандующий, который сказал, что у командующего 1-м Украинским фронтом ситуация складывается неблагополучно.
— Противник перешел там в наступление и овладел Житомиром, — с тревогой и раздражением в голосе подчеркнул Сталин. — Если так и дальше пойдет, то гитлеровцы могут ударить и во фланг войскам Белорусского фронта.
— Какие будут приказания? — спросил Константин Константинович.
— Вам необходимо немедленно выехать в штаб 1-го Украинского фронта в качестве представителя Ставки, разобраться в обстановке на месте и принять все меры к отражению наступления.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
За считаные минуты подготовлена и соответствующая директива Ставки ВГК № 30 260:
«…Копия: командующему войсками 1-го Украинского фронта 9 декабря 1943 г. 00 ч 10 мин. В связи с прорывом противника в направлении Черняхов, Потиевка, Малин не исключена возможность распространения его вдоль р. Тетерев к северо-востоку и угрозы левому крылу Белорусского фронта. Ставка Верховного Главнокомандования приказывает лично Вам, в качестве представителя Ставки, немедленно выехать в штаб 1-го Украинского фронта (Святошино) с задачей: 1. Ознакомиться на месте с создавшейся обстановкой и мероприятиями командующего 1-м Украинским фронтом по ликвидации прорыва противника. 2. Совместно с т. Ватутиным наметить мероприятия по обеспечению стыка между Белорусским и 1-м Украинским фронтами. 3. Донести свою оценку обстановки на 1-м Украинском фронте, мероприятия, намеченные Вами по обеспечению стыка фронтов, и дать заключение по мероприятиям командующего 1-м Украинским фронтом…»
Перед самым выездом из-под Гомеля, где в одноэтажных домиках размещался командный пункт Белорусского фронта, Рокоссовскому вручили телеграмму с распоряжением Верховного: в случае необходимости немедленно вступить в командование 1-м Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний.
В своих мемуарах Константин Константинович вспоминает о встрече с Ватутиным не без легкого юмора:
«Штаб фронта располагался западнее Киева — в лесу, в дачном поселке. Ватутин был уже предупрежден о нашем прибытии. Меня он встретил с группой офицеров управления фронта. Вид у него был озабоченный.
Н.Ф. Ватутина я знал давно: в Киевском Особом военном округе он был начальником штаба. Высокообразованный в военном отношении генерал, всегда спокойный и выдержанный.
Как я ни старался, дружеской беседы на первых порах не получилось. А ведь встретились два товарища — командующие соседними фронтами. Я все время пытался подчеркнуть это. Но собеседник говорил каким-то оправдывающимся тоном, превращал разговор в доклад провинившегося подчиненного старшему. В конце концов я вынужден был прямо заявить, что прибыл сюда не с целью расследования, а как сосед, который по-товарищески хочет помочь ему преодолеть общими усилиями те трудности, которые он временно испытывает.
— Давайте же только в таком духе и беседовать, — сказал я.
Ватутин заметно воспрянул духом, натянутость постепенно исчезла. Мы тщательно разобрались в обстановке и ничего страшного не нашли.
Пользуясь пассивностью фронта, противник собрал сильную танковую группу и стал наносить удары то в одном, то в другом месте. Ватутин вместо того, чтобы ответить сильным контрударом, продолжал обороняться. В этом была его ошибка. Он мне пояснил, что если бы не близость украинской столицы, то давно бы рискнул на активные действия.
Но сейчас у Ватутина были все основания не опасаться риска. Помимо отдельных танковых корпусов, две танковые армии стояли одна другой в затылок, не говоря об общевойсковых армиях и артиллерии резерва ВГК. С этим количеством войск нужно было наступать, а не обороняться. Я посоветовал Ватутину срочно организовать контрудар по зарвавшемуся противнику. Ватутин деятельно принялся за дело. Но все же деликатно поинтересовался, когда я вступлю в командование 1-м Украинским фронтом. Я ответил, что и не думаю об этом, считаю, что с ролью командующего войсками фронта он справляется не хуже, чем я, и что вообще постараюсь поскорее вернуться к себе, так как у нас и своих дел много. Ватутин совсем повеселел.
Меня несколько удивляла система работы Ватутина. Он сам редактировал распоряжения и приказы, вел переговоры по телефону и телеграфу с армиями и штабами. А где же начальник штаба фронта? Генерала Боголюбова я нашел в другом конце поселка. Спросил его, почему он допускает, чтобы командующий фронтом был загружен работой, которой положено заниматься штабу. Боголюбов ответил, что ничего не может поделать: командующий все берет на себя».
То, что происходило по ту сторону южного крыла советско-германского фронта, достаточно достоверно изложил в своих мемуарах командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн:
«Развитие событий в первые дни января вынудило меня 4 января вылететь в Ставку фюрера, чтобы наконец добиться от Гитлера разрешения на переброску крупных сил с правого фланга группы армий на левый. Я начал с того, что охарактеризовал ему новую опасность, возникшую в Днепровской дуге, а также крайне критическое положение на участке 4 танковой армии.
Затем я подробно объяснил ему наш замысел: атаковать противника, наступающего на фронте этой армии с флангов, силами 3 тк 1 танковой армии с востока, а силами 26 та, перебрасываемого за северный фланг 4 танковой армии, с северо-запада. Я сразу сказал Гитлеру, что намеченные контрудары в лучшем случае временно устранят нависшую угрозу, однако ни в коем случае не могут укрепить на длительный срок положение на северном фланге группы армий. На всем южном крыле Восточного фронта нависнет смертельная опасность, если нельзя будет восстановить положение на северном фланге группы армий. Группа армий “Юг” и группа армий “А” очутятся тогда в Румынии или на Черном море. Если, таким образом, главное командование не может выделить в наше распоряжение крупные силы, отвод южного фланга группы армий для высвобождения сил, необходимых для имеющего решающее значение северного фланга, что, конечно, повлечет за собой сдачу Никополя (а следовательно, и отказ от Крыма), нельзя больше откладывать.
Я хотел бы здесь добавить, что оставление восточной части Днепровской дуги, но мнению командования группы армий, было лишь первым шагом по пути переноса главных усилий на северный фланг группы армий, что единственно отвечало общей обстановке.
Для того чтобы провести такую перегруппировку в необходимых больших масштабах, следовало значительно сократить фронт на юге. Командование группы армий поэтому предусмотрительно уже отдало приказ о разведке и начале оборудования оборонительной позиции на запад от занимаемой линии фронта, что, естественно, было известно Гитлеру. Эта позиция проходила от нижнего течения Буга в общем северном и северо-западном направлении, с использованием удобных рубежей рек, до южной границы района, в котором в настоящее время северный фланг группы армий вел ожесточенные бои. Занятие этой линии означало бы сокращение примерно наполовину фронта 6 и 8 армий, которые в результате удерживания Днепровской дуги растянули его на 900 км. Такое значительное сокращение фронта и связанная с ним большая экономия сил (в сочетании с переброской 17 армии из Крыма на континент) дадут наконец возможность сосредоточить необходимое количество сил на северном фланге. Несмотря на это, южный фланг сохранил бы достаточно сил для того, чтобы удерживать упомянутую выше линию даже против значительно превосходящих сил противника. Конечно, и противник высвободил бы силы. Однако сокращенный и достаточно обеспеченный войсками фронт на юге, на котором можно было бы создать устойчивую оборону, даже при массированных атаках противника мог бы доказать, что “оборона сильнее наступления”. С другой стороны, противник в связи с тем, что мы разрушили железнодорожную сеть, вряд ли сможет в такой же степени и теми же темпами перебросить силы со своего южного фланга в район западнее Киева, чтобы добиться здесь превосходства своих сил.
Естественно, лишь оставление Днепровской дуги создало бы предпосылку для такого значительного отвода сил на южном фланге германской армии. Просить о ней Гитлера сейчас уже было бы совершенно нецелесообразно. (…)
Так как в таком широком кругу, в каком обычно проходили “доклады об обстановке”, дальнейшая дискуссия с Гитлером не обещала успеха, я попросил разрешения переговорить с ним только в присутствии начальника Генерального штаба. С явным неудовольствием, недоверчиво ожидая, что я ему теперь преподнесу, Гитлер дал свое согласие. Представители ОКВ, Геринга, адъютанты, секретари Гитлера, а также оба стенографа исчезли. Последние обычно должны были записывать каждое слово, произнесенное во время этих докладов об обстановке. Так как перед ними не было карт, они, правда, часто совсем не могли попять, о чем идет речь. Я вылетел в Ставку фюрера, задавшись целью наряду с вопросом об обстановке на фронте группы армий еще раз поднять вопрос об общем руководстве военными действиями в этой войне.
