Вне зависимости от военного исхода битвы Вьетконг заранее обеспечил себе пропагандистскую победу.
— Что за черт там происходит!— бушевал в Нью-Йоркском радиовещательном центре Уолтер Кронкайт, знаменитый ведущий. CBS, срывая с тарахтящего телекса очередной лист.— Я все время пребывал в уверенности, что мы выигрываем эту войну.
Телевизионные начальники грызли от отчаяния ногти и последними словами крыли людей, находившихся в 9000 миль от «большого мира» — конечно же, в тех редких случаях, когда им удавалось установить связь со своими сайгонскими бюро. Население укутанного снегом Среднего Запада и солнечной Калифорнии, торговцы стиральным порошком из Делавэра и нью-йоркские биржевые брокеры — все они жаждали узнать подробности разгоравшейся битвы. Некий стареющий, но все еще популярный киноактер заявил на специально созванной пресс-конференции, что он нанимает самолет и летит в Сайгон, дабы «оказать моральную поддержку» [342]; один из слушателей, корейский ветеран, назвал актера мудаком, чем эта пресс-конференция и завершилась.
Самолеты, арендованные большими телевизионными компаниями, стояли наготове, однако лететь было некуда — все южновьетнамские аэропорты стали объектами атак Вьетконга. Руководители телевидения обивали пороги Пентагона, умоляя организовать доставку отснятого корреспондентами материала самолетами, которые вывозили раненых в Японию, на расположенную рядом с Токио авиабазу Йокота. Для этого требовалось привезти киноленту на какой-нибудь из аэродромов, с риском в любую минуту попасть под огонь вьетконговцев. Что еще важнее, прежде чем везти пленку на аэродром, ее должен был отснять оператор; требовалось немалое мужество, чтобы стоять с камерой среди всеобщей паники и смятения, фиксировать весь этот кошмар на узкой полоске целлулоида, не обращая внимания на пули, каждая из которых может попасть тебе в голову, или в сердце, или в почки. Зато имелось и облегчающее обстоятельство: оператору совсем не требовалось выискивать какие-то особые сцены, трагедии окружали его со всех сторон, куда ни поверни объектив.
«Новогоднее наступление» продолжалось уже третий день. Обстановку в Сайгоне никак нельзя было назвать легкой, однако она не шла ни в какое сравнение с кошмаром, который творился в Хюэ. Древняя столица Вьетнама заслуженно славилась своей красотой, тихими, плавно изгибающимися реками, цветущими лотосами и великолепными зданиями, окружающими Тхайхоа, «Дворец совершенной гармонии». До этого момента ужасы братоубийственной войны обходили Хюэ стороной.
Настырный оператор телевидения выбил себе место на санитарном самолете, летевшем в Хюэ за новой порцией раненых. Еще при заходе на посадку он заметил, что по всему городу бушует множество пожаров. Глядя, как санитары и команда торопливо загружают в самолет носилки с ранеными, заранее выстроенные на краю бетонки, первый пилот сказал оператору: «Знаешь, приятель, ты уж как хочешь, а мне бы не хотелось долго сидеть в этом месте. Мотать нужно отсюда, да поскорее».
Чуть отойдя от взлетной полосы, оператор остановил тяжело нагруженный грузовик; водитель без лишних споров взял его в кабину, сдвинув предварительно поближе к себе тяжелый ящик, стоявший на пассажирском сидении. Минуту спустя, он проявил совершенно неожиданную набожность, спросив:
— Слышь, киношник, а ты часто молишься?
— Молюсь?— смешался оператор.— А что?
— Да ты хоть посмотри, на чем едешь.
Только теперь оператор заметил, что сидит, небрежно облокотившись на ящик с ручными гранатами. Одна шальная пуля, и они разнесут его не то что в клочья, а в мелкий фарш.
— Когда я вербовался на второй срок, я что, просил о таком? — водитель ткнул пальцем в свой опасный груз.— Это ж чистая русская рулетка, едешь и молишься, чтоб ничего не угодило в это дерьмо.— Он врубил скорость и беззвучно зашевелил губами.
Грузовик вилял среди обгоревших остовов автобусов и машин, среди раздувшихся от жары трупов людей и животных. По этой дороге прокатилась битва. Сейчас тут никто ни в кого не стрелял, однако оператор ничуть не сомневался, что затишье долго не продлится. Так оно и вышло. Впереди показалась Хуанг Джианг, «Река благовоний». Два танка, стоявшие рядом с мостом Нгуен Хоанг, в упор лупили из своих 90-миллиметровых пушек по стенам древней Императорской крепости, вздымавшейся на противоположном берегу. Им отвечал редкий лай крупнокалиберного пулемета. Трассирующие пули, отскакивающие от танковой брони, крошили штукатурку на стенах церкви Жанны д’Арк, злобно жужжащими светляками уносились в затянутое дымом небо. Эта картина не совсем соответствовала последнему армейскому коммюнике: «Ситуация снова взята под контроль...»
Стреляют — не стреляют, а работать надо. Оператор попрощался с шофером, выскочил из машины и побежал, низко пригибаясь, вперед, к расположенному на берегу стадиону. Прямо над его головой промелькнул огненный шар, ракета В-40. Оператор бросился в канаву, ругая себя последними словами, это ж надо быть таким дураком, лезть на открытое место. Через несколько десятков секунд он осторожно приподнял голову над краем канавы. Над крепостью развевался красный флаг с желтой звездой — коммунисты имели свое мнение относительно того, кто контролирует ситуацию.
Теперь оператор находился в каких-то двухстах футах от крепости, со стен которой солдаты северновьетнамской армии поливали огнем каждый движущийся предмет. Пули горохом скакали по гудрону улицы Закона, оператор не мог отделаться от ощущения, что каждая из них предназначалась лично ему. Не решаясь больше высовываться, он поставил камеру на край канавы, развернул ее в сторону стоявших у моста танков и нажал рычажок. Не более чем через секунду в башню танка угодила ракета, град осколков буквально смел троих морских пехотинцев, укрывавшихся за танком, двое из них были убиты наповал, третьему, совсем молоденькому, оторвало ногу. Раненый страшно закричал и упал навзничь, вскинув вверх кровавый обрубок. Оператор был уверен, что танку пришел конец, однако тот неожиданно взревел мотором, двинулся назад, разворачивая одновременно башню, и выстрелил. Снаряд проломил в стене крепости большую дыру, в воздух взлетели три тела, одно из них с громким плеском упало в реку и тут же утонуло.
Оглушительный взрыв, фонтан огня и визг осколков; судя по всему, вражеские минометчики заметили какую-то цель. Оператор опасливо забился в канаву поглубже. Из-за угла высунулась голова в американской каске, солдат что-то кричал, но оператор не мог разобрать ни слова, у него заложило в ушах от взрыва. Теперь солдат — морской пехотинец — отчаянно махал рукой сверху вниз. «Пригнись, пригнись...» В воздухе мелькнули два, бешено несущихся, огненных шара, в стену врезались два снаряда безоткатной пушки. Три американца выволокли из-за угла 3,5-дюймовую базуку, нацелили ее на крепостную башню, выстрелили, снова выстрелили, снова... Три мощных взрыва, башня окуталась облаком пыли, однако пулеметный и автоматный огонь с нее ничуть не ослабел. Как только оператор попробовал поднять голову над краем канавы, рядом с ним звонко щелкнула
