Нина Вашкау - «…Хоть раз напишу тебе правду». Письма солдат вермахта из сталинградского окружения

За эти дни наше положение еще ухудшилось. Письмо от 15.11 я тебе писал на огневой позиции, теперь я на передовой позиции, где находится большая часть нашего подразделения. Я опять санитар. Перевязочных материалов нет, а больных — человек 50. В сущности говоря, мы все больны. Хуже всего вши. Кожи у меня скоро совсем не будет видно, всюду гнойная сыпь; если в ближайшее время не наступит улучшения, я покончу с собой. К тому же такое скудное питание. Утром и вечером по бутерброду, а на обед — водичка вместо супа. Это длится уже четыре недели; многие так ослабели, что не могут подняться и с трудом дышат, вдобавок делается все холоднее. Если нас скоро не сменят, то мы все подохнем. В животе бурчит, вши кусают, ноги обморожены. Я духовно и физически конченый человек. О нашем отступлении я тебе писать не могу, это завело бы меня слишком далеко… Какое у нас настроение, я думаю, ты можешь себе представить. На улучшение нет никакой надежды, более вероятно, что нас сцапают русские. Быть теперь больным или раненым ужасно, отсюда их не вывозят, а убежища в катастрофическом состоянии. Нас здесь, в маленькой комнатушке, величиной с нашу кухню, 20 человек; лежим на полу, совершенно завшивленные, шевельнуться невозможно, с нами вповалку раненые. А ночью являются русские бомбардировщики и поджигают оставшиеся несколько жалких лачужек; описать все это злополучие невозможно. Если бы хоть не было вшей и голода. Войне пора кончиться, но я в это мало верю; мы будем сражаться, пока последний человек не подохнет. Это у нас называется «героической смертью». Здесь делаешься таким грубым и бесчувственным. Мертвецы — повседневное зрелище; испытывать сострадание мы разучились, любви больше не требуется, остались только животные инстинкты, жрем мы и живем все, как свиньи. Рубаха у меня коробится от грязи и крови.

Муки мы здесь терпим неописуемые. Сегодня утром я сделал обычный обход: три человека лежат совершенно без сил и заговариваются. И все по уши в грязи, масса гнойных ран, а перевязывать нечем. Еще две недели, и мы все сдохнем. Сегодня нас обстреливают целый день. Надеюсь, что они не попадут в нашу жалкую хибарку. Несмотря на злополучное положение, в котором мы находимся, люди воруют друг у друга. Нет смысла писать тебе больше об этом; ты все равно не в состоянии себе представить, каково это в действительности. Я погиб. Вши, вши… Тысяча проклятий, это ад, хуже ничего быть не может. Так живем мы со дня на день и надеемся на освобождение. Завтра от нас опять отправляется один взвод в пехоту — изголодавшиеся люди должны воевать{97}.

Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появляться у немца. Но я опасаюсь, что о подобных вещах думают 90% сражающихся в России солдат. Это тяжелое время наложит свой отпечаток на многих, они вернутся домой с иными взглядами, чем те, которых они придерживались, когда уезжали. Что принесет нам новый год? Хоть бы какой-нибудь просвет, но на нашем горизонте заря и брезжит, и это действует на нас, фронтовых солдат, подавляюще{98}.

Ты удивляешься, как мне пришло в голову писать о плене. Видишь ли, я, по всей вероятности, тогда уже предчувствовал, что нам предстоит, а потому, как складываются сейчас обстоятельства, не исключена возможность, что мы действительно попадем в плен. Ты, конечно, совершенно права, надо молить всевышнего, чтобы он не допустил до этого, но не мешает думать обо всем, в особенности в теперешнем положении. А относительно того, что из плена никто не возвращается, скажу одно: не будем смотреть на вещи так мрачно. Вспомни, сколько народу было в плену в России в первую мировую войну, и они ведь вернулись{99}.

Сегодня я хочу тебе сообщить, как мне живется. Не знаю, дойдет ли до тебя письмо, ведь большая часть писем проходит цензуру, и если говорить правду, то письмо задерживается, и сам можешь за это поплатиться. Но сегодня мне все безразлично. Как я тебе уже сообщал, с 21 ноября мы окружены. Положение безнадежно, только наши командиры не хотят в этом сознаваться. Кроме пары ложек похлебки из конины, мы ничего не получаем, а если и выделяется иногда что-нибудь добавочного, то до нас это не доходит. Оно исчезает у начальника и его компании. Ты этому не поверишь, но это так. Вам в газетах и по радио рассказывают всякие небылицы, а в действительности пресловутое фронтовое товарищество выглядит совсем иначе. Если бы я знал, что в плену со мной будут обращаться хотя бы так, как с отцом в 1914-м, я сейчас же перебежал бы. Опытный прядильщик или техник-специалист по прядильным машинам нужен и в России. Дай бог, чтоб я вернулся когда-нибудь домой, тогда я постараюсь открыть людям глаза на то, что на самом деле происходит на фронте. А тебя прошу: в будущем при сборах пожертвований, с которыми к тебе приходят, вспоминай о моем письме. Это все, что я хотел сообщить тебе сегодня. Надеюсь, эти строки дойдут до тебя; если нет, значит, я покончил счеты с жизнью, значит, меня поставили к стенке{100}.

Написано 20.XI.1942

Дорогая жена, родители и дитя!

Хочу сегодня опять вспомнить вас и написать вам несколько строк, если даже нет никаких известий с родины. Наше положение опять ухудшилось, потому что русским опять удалось прорваться. Вероятнее всего, нас завтра введут в бой, и мне придется опять принять участие. Случилось что случилось, я хоть не могу сердиться, раз у нас такая судьба, все должны участвовать. Вы, может быть, на родине думаете, что на Рождество тут закончится война, но вы сильно ошибаетесь, здесь еще далеко до этого. Как раз наоборот, теперь наступает зима, и это очень на руку нашему врагу.

Погода не такая холодная, идет снег, идет дождь, как в таких случаях бывает. На сегодня хочу закончить свое письмо.

Много приветов и поцелуев.

Фриц и папа. До свидания на родине{101}.

Россия, 21.12.42

Дорогая мама! Вчера я получил ваше письмо от 12.11 и хочу сегодня же на него ответить. Вы жалуетесь, что я не пишу, я пишу вам каждую неделю. Марку на килограммовую посылку[7] я вам выслал 28 октября авиапочтой. Еще была марка на шестикилограммовую посылку и марка для письма авиапочтой. Поэтому жаль, что письмо не дошло. Постепенно вы справляетесь с работой.

Россия, 25.12.1942

Не было возможности отправить письмо, поэтому я сегодня пишу дальше. Вчера, накануне Рождества, я получил письмо от 30.11, которое написала Мини и 1-го 12-го твое, мама. У нас было печальное Рождество, вы, наверное, уже знаете, что с нами случилось. Тем более я был рад, что получил ваши письма в Сочельник. Посылки мы, конечно, не получили. Чтобы нам напомнить, что наступило Рождество, нашу роту кое-чем угостили. Было бы, конечно, очень кстати получить шестикилограммовую посылку. Я вообще не получил еще ни одной посылки, а так хотелось бы поесть мучного и чем-нибудь полакомиться.

Сегодня я праздную Рождество в помещении для больных, которое находится позади нашей роты, я обморозил пальцы на ногах. Представляю, как вы хорошо празднуете рождество дома, а меня нет среди вас. Если будете посылать посылки, пошлите что-нибудь сладкое, чтобы подсластить кофе, а главное, мучные изделия, здесь нет ничего такого, не возражаю и против рулета с маком.

Вчера я получил чин ефрейтора. Сегодня, в Святой день, у нас богослужение. Вспоминаю вас и думаю, что вы там в данную минуту делаете, 25 января в час дня?! Заканчиваю свой рассказ, шлю много приветов всем родным и знакомым.

Эрих

Высылаю этим письмом две марки на 2-килограммовые посылки и 3 авиамарки, сейчас многое теряется{102}.

Новый год, 1943

Дорогие!

Долго я не давал о себе знать, но хочу сегодня, в день Нового года написать несколько строк. Сначала хочу вас всех поздравить с Новым годом и пожелать хорошего Нового года и много счастья и прежде всего здоровья и быть довольными.

Прошу извинить мое долгое молчание. Сначала были особые обстоятельства, которые делали невозможным не только писать, но и отправлять письма. Кроме того, я должен вам сообщить, что я с 15.12 болею: воспаление почек. Несколько дней назад я уже был в дороге в лазарет. Меня не могли положить, потому что мест в лазарете нет. Тут занялся мною наш врач, чудесный человек, и действительно мне гораздо лучше. С сегодняшнего дня я провожу несколько часов на ногах. Через несколько дней я, думаю, буду опять в строю.