Янек зарядил винтовку. Шарик, прибежавший сюда с самого утра, возбужденный непрерывным грохотом выстрелов, нетерпеливо ожидал момента, когда его хозяин пустит в дело свое оружие, чтобы потом можно было принести ему добычу, которой он пока не чуял, но в существовании которой был уверен: где стреляют, там должна быть какая-нибудь дичь.
Янек прижался щекой к холодному прикладу, через прорезь прицела поймал на мушку черный кружок в центре мишени.
«Спокойно, спокойно, – приказал он мысленно себе. – Предположим, что это глаза тигра».
Вдох, выдох, спусковой крючок плавно нажимается, глаза широко открыты. Выстрел прозвучал, как и следовало, неожиданно, и Янек обрадовался, что оружие в его руках ведет себя спокойно, что отдача у него меньше, чем у штуцера Ефима Семеновича.
Янек выкинул пустую гильзу, снова закрыл затвор. Один за другим сделал еще два выстрела. Ждал, не вставая, пока не закончат соседи, а потом, после осмотра оружия, вместе со всеми направился к мишеням.
Шарик побежал впереди. За ним шагал Семенов, чуть сзади – Елень, а дальше – Саакашвили. Каждый старался издалека разглядеть черные пробоины на белом фоне. Янек отстал на несколько шагов от всех. Когда подошел, те уже стояли, склонившись над мишенью.
– Молодец! – похвалил поручник, выпрямляясь. – Две десятки. Если бы третью пулю в молоко не послал…
– Должно быть три, – возразил Янек.
«Ого», – мысленно произнес офицер и почувствовал себя задетым за живое: паренек, с виду такой симпатичный, оказывается, самоуверенный малый.
– Две десятки тоже неплохо, – успокаивал Янека Григорий.
Янек осмотрел мишень. В середине черного кружка было два отверстия: одно – прямо в центре, другое – чуть правее и ниже. Он молча зашел за мишень, где находилась обрывистая насыпь пулеуловителя, опустился на колени и стал просеивать землю между пальцами, тряся ладонью так же, как старатели в поисках золота трясут решетом.
Песок высыпался на землю, а между пальцами оставались сплющенные свинцовые пули. Янек отбрасывал их в сторону, отыскивая те, которые были нужны.
Шарик пытался помочь Янеку в его поисках: уносил палки, обнюхивал вокруг землю. Ему даже удалось стащить рулон бумажных мишеней; он очень этим гордился и долго не хотел их отдавать дежурившим на стрельбище солдатам.
Наконец Кос встал и подал на вытянутой руке три металлических, неравномерно разбитых кусочка – то, что когда-то было пулями. Поручник взял их на ладонь, поочередно ощупал пальцами и произнес:
– Да, ты прав, все теплые. Значит, две прошли одна за другой. Не знал я, что ты такой снайпер.
– Возьмете?
– Возьму.
– С собакой?
– С собакой. Только тебе еще нужно будет научиться петь.
– Как это петь?
– Твое место в танке будет внизу справа, рядом с механиком. Нам нужен стрелок-радист. Ты должен научиться петь по радио: та-ти-та, та-та-та, ти-ти-ти… – Семенов негромко пропел фамилию Янека сигналами азбуки Морзе.
Письмо шло долго. Оно было треугольное, сложенное из тетрадного листка наподобие того, как мальчишки складывают бумажного голубя. Голубь, выпущенный из руки, не долетит дальше, чем до противоположной стороны улицы, а с письмом было по-другому: получив марку и штемпель на почте, оно совершило путешествие в несколько тысяч километров, дойдя до самой Москвы.
Здесь, однако, случилась задержка. Письмо отложили, потому что помимо имени и фамилии на нем было только два слова, написанных крупными печатными буквами: «Польская армия». Потом на московском почтамте кто-то порылся в толстых секретных тетрадях и дописал на треугольнике в самом низу пятизначное число – номер полевой почты штаба.
Письмо продолжило путешествие до Селецких военных лагерей на Оке, но пришло в тот момент, когда солдаты уже оставили землянки и совершали марш к станции с винтовками, орудиями, танками и автомашинами. Письмо все же взяли, и вскоре оно очутилось в почтовом вагоне, в котором было много других почтовых отправлений, и допутешествовало до занесенной снегом деревушки под Смоленском. Здесь молодой солдат, прочитав на конверте фамилию, обратился к коллеге:
– Кто знает, где такой служит? Гражданин сержант 10 , может, отослать обратно?
Сержант, уже немолодой седоволосый мужчина, впервые надевший солдатскую форму со скрещенными рожками на воротнике, через руки которого прошло не одно письмо, ничуть не был обескуражен.
– Отослать? Письма так сразу не отсылают, а тем более так далеко, к самому Тихому океану. Написать «адресат не найден» легко, а принять на свою совесть мысли и заботы, доверенные почте, трудно. Нужно искать.
Вечером при свете бензиновой коптилки старый письмоносец написал несколько листков с запросом в 1-ю пехотную дивизию, во 2-ю пехотную дивизию, в 1-ю артиллерийскую бригаду, в 1-й отдельный минометный полк, в 4-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, в 5-й тяжелый артиллерийский полк и во многие другие части. Само собой, он писал не названия частей, ведь этого во время войны делать нельзя, а одни только номера полевой почты. И в каждом листке он спрашивал об одном: «Служит ли у вас?..»
Треугольник лег на полку дожидаться своего часа. Когда же пришел самый важный, подтверждающий ответ, вся почта была уже упакована, мешки погружены на машины: 1-я польская армия отправлялась на Украину, где фронт ближе всего подходил к польским границам.
Поэтому-то письмо дошло до места назначения только весной, когда уже деревья и поля оделись в зеленый наряд. Треугольный конверт с многочисленными штемпелями выглядел как мундир ветерана, украшенный орденами за десятки сражений. Письмоносец танковой бригады с удавлением повертел письмо в руках и собрался было отнести его обратно, но тут подвернулся удобный случай.
– Гражданин плютоновый, погодите минуточку, тут вам письмо.
– Мне? Маленькое письмо – большая радость, – удовлетворенно заключил Саакашвили, перекладывая в левую руку топливный насос, который он получил на складе роты технического обеспечения.
– Да не вам письмо – капралу 11 Косу. Но это ведь ваш экипаж, так что все равно. Вас ведь так и называют – четыре танкиста и собака.
– Благодарю от имени героического экипажа. – Григорий наклонился, взял письмо, положил его в нагрудный карман, чтобы не измялось, и пошел к своему танку.
В это время поручник Семенов и капрал Елень лежали под деревом, растянувшись на траве, и вели разговор.
– Дзенкуе, пани, бардзо дзенкуе.
– Дзенкую, пани, бардзо дзенкую, – старательно повторял Василий.
– Не «дзенкую», а «дзенкуе».
Рядом с ними лежал Шарик, держал в вытянутых лапах шишку и грыз ее. Кто не знал его, подумал бы, что это взрослая собака: такой он был сильный и большой. Но экипаж-то знал, что он еще щенок и любит поиграть.
Увидев приближающегося механика, Елень сел и закричал:
– Я думал, ты совсем пропал. Принес?
– Принес, только не новый. Новых насосов нет. Но этот не самый плохой. Поставлю, и машина будет на ходу. – Он посмотрел за танк, стоявший рядом с глубоким окопом, и, не увидев Коса, закричал на весь лес: – Янек!
– Тихо, не кричи. Собака здесь, а хозяина нет. Занят. – И поручник показал рукой назад.
У опушки леса виднелось распаханное поле, а дальше – перелесок на взгорке, над которым торчала антенна штабной радиостанции бригады. У перелеска на фоне голубого неба выделялись два силуэта – парня и девушки.
– Раз так, тогда все ясно, – кивнул Саакашвили. – Я предпочитаю смотреть за танком. Позаботишься о нем – он никогда не подведет тебя. Как это у вас по-польски говорится: «Машина – то не дивчина».
– Верно, так говорится, – важно, с профессорским видом, подтвердил Елень и предложил: – Тебе помочь надо, Гжесь, так я помогу. Пусть себе хлопец спокойно поговорит, а мы без него как-нибудь управимся.
Янек не слышал, как его окликнули. Может, потому, что было далеко, может, причиной было охватившее его волнение, а может, очень уж он задумался, так как искал слова и не находил их. Лидка стояла в двух шагах, вопросительно глядя на него. Она сейчас совсем не была похожа на ту, прежнюю, в ватнике. На ней была хорошо сидевшая юбка, ладные хромовые офицерские сапожки, из-под юбки выглядывали колени в шелковых чулках.
– Ты мне хотел что-то сказать. Я слушаю.
– Долго тебя не было, мы уже тоже курсы обучения прошли. У нас в экипаже Василий и Гжесь, ты их не знаешь, они прибыли, когда тебя уже не было. Василий – это наш поручник. Страшно интересный: один глаз у него голубой, а другой черный. Он метеоролог, по облакам гадает, погоду предсказывает… А Гжесь, он вовсе не Гжесь, его по-настоящему звать Григорий Саакашвили, но нам так больше нравится. Третий – Густлик Елень, тот, что с нами ехал, а я четвертый. Мы хотим, чтобы наш экипаж… Потому что наш танк в подчинении у командира бригады, у генерала.
Он говорил все быстрей, подобно тому, как сбегающего с крутой горы человека несет не собственная воля, а скорость. Он не знал, как остановиться, говорил не то, что хотел, и чувствовал, что девушка слушает безучастно.
