Замполита аж перекосило.
— Товарищ адмирал! Этого курсанта гнать надо из училища! Поганой метлой! Не зря партия и правительство.
Но из-под адмиральских погон, откуда-то изнутри, из глубины души командующего уже высунулся бывший курсант и такой же, как все, моряк.
— Послушай, гонщик. Если я каждого за глоток шампанского с флота гнать начну, то через год ты, что ли, корабли в море поведешь? Да я тебя за внеочередное звание даже на пять секунд к управлению баркасом не допущу.
И, по словам Дюши, они всей делегацией минут пять выслушивали монолог командующего о вреде твердолобых на флоте, полезности натуральных продуктов и прелестях послевоенного Севастополя.
Когда адмирал закончил, пунцовый штабной замполит вывел всех из кабинета, торопливо порекомендовал все же посадить Дюшу суток на десять на губу и стремительно убежал. Наверное, зализывать душевные раны. А Дюша после этого всегда говорил, что лично ему адмирал такой-то рекомендовал шампанским не увлекаться, а лучше пить домашнее виноградное вино. И приятно, и полезно!
Мимоходом. Кое-что о запахах
Все это происходило во времена все той же злосчастной антиалкогольной кампании, о которой мы только что вспоминали. Народ тогда насторожился, потом обмяк, плюнул на все, и худо-бедно начал крутиться: отраву всякую гнать, в очередях с 14.00 выстраиваться. Попросту говоря, научились люди жить в новых условиях. Потому что мы к любым новым условиям всегда готовы. А вот некоторая часть народа, облеченная доверием нашего главного рулевого, напротив, начала битву не на жизнь, а на смерть с поганым зельем и теми, кто его употребляет. Посредством всего доступного. Телевизор, радио, газеты — дело ясное. Но венцом атаки, острием удара, верхом всего были, конечно, партсобрания. Партбоссы местного значения наперегонки ударились в массовые форумы с главным лозунгом: долой алкоголь!
После достопамятного указа прошло совсем немного времени, и начпо моего родного училища решил собрать большой общеучилищный партийный хурал. Естественно, все по тому же, градусному, поводу. Сам каперанг Старунов вредностью и подлым характером не отличался, был честен, вот только линия партии порядком напортачила в голове каперага за годы партполитработы, оккупировала все извилины и властвовала там безраздельно.
В актовом зале собрали всех коммунистов. Сажали по рангам: впереди старшие офицеры, за ними помладше, следом мичманы и гражданские служащие и на галерке — курсанты (из числа тех, кто к этому времени успел осчастливить партийные ряды своим присутствием). За столом президиума по доброй большевистской традиции восседали — начальник училища с заместителями. На трибуну поднялся Старунов и начал поливать зал пламенными руладами о вреде и пагубности всего спиртосодержащего. Каперанг говорил горячо, убедительно, силу его словам добавляла безусловная личная вера в идею дезалкоголизации страны. Зал подавленно молчал. Бурное военно-морское прошлое выработало в большинстве присутствующих несколько иное отношение к поднятому вопросу.
В один из моментов своего пламенного выступления разгоряченный Старунов, полыхая праведным негодованием, привел в качестве примера один случай:
— Еду я в рейсовом катере, значит, в училище. Проверять прибытие увольняемых. Рано ехал, не стемнело еще. И представьте себе, товарищи! Выхожу на корму покурить, а там! Стоят три пятикурсника, с тремя мадамами расфуфыренными, разговаривают, смеются, а от них, товарищи начальнички, такой запашище! Кагор, по-моему. Закачаешься! И это наши выпускники! Я им, естественно, замечание, а они — пререкаться. Забрал документы, прекратил увольнение. Позор!
Зал подавленно молчал. Тишину нарушил одинокий голос ряда с третьего:
— Сергей Николаевич, разрешите?
Старунов перевел дух и посмотрел в зал. Голос принадлежал капитану 1 ранга Шору, бойцу старой флотской гвардии послевоенного воспитания. Проплававши все океаны, понюхавши пороху, Шор запретов не признавал, однако и службу любил. Любил, как любят вредную, злую жену, но мать своих детей. Он любил говорить, что офицер флота должен быть отутюжен, выбрит, пахнуть классическим одеколоном, хорошим табаком и лучшим коньяком. И самое главное — никогда, ни при каких обстоятельствах не быть пьяным. Аристократичный Шор с одинаковой степенью осведомленности мог говорить об искусстве, литературе, ядерных реакторах и проблемах вшивости матросов в условиях длительного отсутствия бани. При желании просоленный каперанг мог выдавать фразы, которые вгоняли в краску даже дворников и бомжей. Словом, знал и умел все, что обязан был знать и уметь офицер военно-морского флота. Старая гвардия, как ни крути!
— Сергей Николаевич! Дорогой! Молодые люди вели себя прилично, не буянили?
Старунов не сразу понял, к чему клонит Шор.
— Попробовали бы только! Беспардонные, безответственные разгильдяи!
Шор развел руками.
— Извольте, Сергей Николаевич! К чему же такое аутодафе? А если я, извините, пущу газы, то, простите еще раз, это ведь не значит, что я обосрался и наделал в штаны!
Зал пару секунд переваривал услышанное, а потом взорвался громовым смехом и аплодисментами. Тема алкоголя умерла от одной лишь фразы матерого каперанга. Правда, ненадолго.
Мимоходом. Идеальный солдат
Вы можете представить себе идеального военнослужащего? Ну, не такого, который обвешан мускулами хлеще, чем Рэмбо, косит всех вокруг из пулемета и непобедим никакими силами. А идеального военного с точки зрения мирного времени и строевых начальников. Так вот, такой военнослужащий обязан быть с выстриженной до лысины головой, в начищенных до нечеловеческого блеска хромачах, в форме на два размера больше, чем тебя наделила природа, и в фуражке, которую сдерживают от сползания до плеч только уши. Но это еще не предел. Все предметы туалета должны быть подписаны. Об этом я, кстати, уже рассказывал. Излишне говорить про чистоту бритья, грязь в ушах и прочие мелочи. Ясно и без слов. На самом деле все это фантастика. Но мы же рождены, чтоб сказку сделать былью! И вот эту титаническую задачу призваны прежде всего решать высшие военные учебные заведения.
Был у нас в училище такой заместитель начальника факультета каперанг Плитнев. Личность вселенского масштаба, требующая отдельного описания. Устав Плитнев знал наизусть, чем доставал гардемаринов неустанно, не щадя ни себя, ни окружающих. Даже, презрев училищные традиции, стал проверять белье у пятикурсников, отыскивая на нем номер военного билета и фамилию владельца, как будто без пяти минут офицеры воровали трусы друг у друга из-под подушки. Правда, осматривал, отводя строй пятикурсников метров на десять от общего строя. Но от этого унижение не становилось меньше. Ну так вот, однажды, проводя очередное показательное увольнение в город курсантов факультета, Плитнев забыл отвести старшекурсников в сторону. А может, просто не захотел. Но когда каперанг, лучезарно улыбаясь и не обращая внимания на сконфуженные лица «пятаков», уже осмотрел у всего факультета подписку брюк и ремней, произошло неожиданное. Один пятикурсник привлек внимание победоносного замначфака фуражкой, чрезвычайно низко надвинутой на глаза. Заметив непорядок и нарушение формы одежды, каперанг круто изменил курс движения. Приблизившись к намеченной цели, Плитнев остановился и замер, словно бультерьер перед броском. Курсант же невозмутимо представился:
— Главный старшина Мельников.
Каперанг, мысленно пролистав Строевой устав, строго указал нерадивому военнослужащему на его внешний вид.
— Мельников! Ты что же, не знаешь, что головной убор носится так, чтобы козырек был примерно на ширине двух пальцев над бровями. Поправляйте! Да, кстати, покажи-ка мне подписку фуражки!
Мельников с готовностью сдернул головной убор и невозмутимо протянул каперангу. Тот протянул было руку, но, подняв глаза, остолбенел. Под козырьком низко надвинутого головного убора скрывалась наклеенная во всю длину лба широкая лента белоснежного лейкопластыря. На ней ярко-синим фломастером была выведена фамилия хозяина лба, а чуть пониже номер военного билета.
Плитнев попытался что-то выдавить из себя, но слова не получались, только в горле негромко рокотало. Пятый курс находился в общем строю, среди остальных курсантов, и лобная вывеска Мельникова сразу стала предметом внимания всего факультета. От самого сопливого первокурсника до последнего командира роты, присутствующего на построении. Строй начал потихоньку похихикивать, а уже через пару секунд просто открыто хохотать. Каперанг набычился, побагровел, собрался с силой и негромко, но очень убедительно скомандовал:
— Вон!
Мельников, поняв по интонации сказанного, что шуткам уже нет места, быстренько испарился в направлении казармы. А оттуда, не дожидаясь репрессий и роспуска увольняющихся, — прямиком в город. Опыт подсказывал ему, что ни сегодня, ни завтра его из города за такое никто вытаскивать не будет, а к понедельнику, глядишь, буря и поутихнет. Плитневу же настроение испортили так сильно, что он даже впервые не пришел проверять увольняемых на следующий день, в воскресенье, чего за ним раньше не наблюдалось. Потом-то все опять пошло по-прежнему, правда старший курс стали на всякий случай отводить от греха подальше, чаще попросту за казарму, чтобы ни одна собака не видела фокусов оборзевших и обнаглевших «пятаков».
