нефть — главное их богатство.
— Вонючие собаки! — возмутился генерал. — Приведи этих братьев шайтана сюда! Я прикажу отрезать у них уши и посадить их на кол!
— В том-то и дело, — возразил Гоша, — что в открытом бою нам пока не одолеть нашего общего врага, как и ему не одолеть нас, ибо силы примерно равны. Сначала надо выиграть войну тайную… По роду службы ты ежедневно знакомишься с такой информацией, которая не может стать достоянием гласности. Я имею в виду сведения секретного характера. Я бы бы весьма признателен тебе, если бы ты согласился знакомить меня с такой информацией. Конфиденциальность гарантируется. Наша дружба будет залогом нашей общей работы…
Ванюшкин мельком взглянул на генерала. Тот смотрел на Гошу странным обволакивающим взглядом и сально улыбался. От этого взгляда и от этой улыбки Гоше стало не по себе. Он стушевался и осекся. Али Гасан поднялся, медленно подошел к Гоше и обнял советского друга за плечи так, что у него хрустнули кости.
— Дашь в задницу — буду на тебя работать!
Гоша задохнулся от ужаса. Он молчал, как молчит кролик в объятиях удава.
— Ну, чего ты дрожишь, дурачок? — удивился Али Гасан. — Америкашка дает, а чем ты лучше его?
Гоша не смог выдавить из себя ни звука. Приняв его молчание за согласие, генерал попытался одной рукой расстегнуть штаны, другой продолжал обнимать Ванюшкина. Наконец, Гоша собрался с силами, рванулся и, оставляя в руках Али Гасана клочья сорочки, отпрянул в сторону. Оценив в мгновение ока расстояние до ограды и высоту ее, он разбежался, перемахнул через двухметровую металлическую изгородь и, не оглядываясь, понесся по проспекту имени шейха Хуссейна в сторону посольства. Говорят, что Али Гасан гнался за ним на «мерсе», но так и не смог догнать.
У Ванюшкина хватило мужества доложить резиденту все, как было. Сорокин, хохоча в душе, но, напустив на себя серьезность, внимательно его выслушал, а выслушав, заметил презрительно, что разведчик, который ставит интересы своей задницы выше интересов Отечества, — не разведчик.
— Так вы полагаете, что я должен был?.. Нет, если вы прикажете, я…
Пролепетав это, Гоша с недоумением уставился на шефа.
— Я ничего не полагаю и ничего не буду приказывать. Пускай все это остается на твоей совести… Я вот о чем думаю. Али Гасан веселый малый. Он не обременен никакими комплексами, и ему неведомо, что такое порядочность, поэтому завтра о твоих приключениях будет знать весь Эль-Джихар. Как тебе после этого будет здесь работаться?
— Право, не знаю…
— А я знаю… Вчера твоя супруга говорила, что плохо переносит жару. Показан ли ей тутошний климат, а?
— Вас понял, — тихо сказал Гоша и понуро поплелся в свой кабинет писать рапорт об откомандировании на родину в связи с ухудшением состояния здоровья жены.
Первый день последней командировки
Первого февраля 1982 года кадровик с Лубянки вручил мне синие загранпаспорта, сказав при этом пару расхожих напутственных фраз, и я тут же отправился за железнодорожными билетами для себя и жены. На билетах тех было пропечатано: «Конечный пункт назначения — станция Берлин Белорусской железной дороги».
Второго февраля предстояло проститься с отделом, в котором я трудился последние четыре года. Возлияния в «лесу» были в то время строжайше запрещены. Все знаменательные события отмечались за чаем с тортом. Вот и я приобрел в магазине «Чебурашка» два здоровенных торта, съездил в Ясенево и напоил прощальным чаем родной коллектив.
А вечером следующего дня скорый поезд № 17 «Москва — Вюнсдорф» умчал нас на Запад. В Минске, однако, случилось несчастье. Я задремал на нижней полке, и тут электровоз чересчур энергично рванул с места. От неожиданного толчка я полетел на пол, ударившись головой об откидной столик. Левая бровь была рассечена, кровь залила рубашку, забрызгала пол. С трудом жена, плача, остановила кровотечение и заклеила рану пластырем. Я успокаивал ее как мог.
Ранним утром пятого февраля поезд «причалил» к знакомому перрону Восточного вокзала в Берлине, а через несколько часов я предстал перед своим новым непосредственным начальством Иваном Николаевичем. Тот хорошо знал меня по прежним командировкам, поэтому, скользнув по моей физиономии критическим взором, заявил, что рад мне всякому. При этом шеф сделал неопределенный жест правой рукой. Эту отмашку можно было трактовать двояко: то ли «горбатого могила исправит», то ли «хрен с ним, заживет до первой вербовки».
— Иди принимай дела, — закончил аудиенцию Иван Николаевич, — да не забудь представиться Ивану Алексеевичу.
Иваном Алексеевичем звали первого заместителя руководителя нашего представительства в Берлине, которое насчитывало несколько сотен сотрудников и скромно именовалось Представительством КГБ при МГБ ГДР. Противник же называл его просто Карлсхорстом, имея в виду микрорайон столицы ГДР, в котором оно располагалось и где проживали все мы.
Иван Алексеевич, который тоже знал меня по работе в «лесу», был человеком неординарным. Он любил находчивых и острых на язык. Для него я припас домашнюю заготовку. Просочившись в генеральский кабинет и вытянувшись в струнку, отрапортовал:
— Товарищ генерал-майор, подполковник Ростовцев прибыл в ваше распоряжение!
Произнеся эту уставную фразу, замер в ожидании указаний.
Иван Алексеевич поднялся из-за стола, подошел ко мне и окинул меня хитроватым взглядом.
— А что это у тебя с рожей-то? — спросил он вдруг.
Смиренно опустив незаплывший глаз долу, я ответил:
— Иван Алексеевич, если я скажу, что это не по пьянке, вы ведь все равно не поверите.
Генерал облегченно вздохнул:
— Вот молодец, что правду сказал. А то некоторые плетут околесицу разную. С полки, мол, упал, кот-де, поцарапал и все такое прочее. Ничего трудись. Удачи тебе.
Он крепко пожал мою руку и вернулся к своему столу. Аудиенция была окончена.
Однако мне предстояло еще стать на партийный учет. Секретарь парткома Иван Карпович приветствовал меня веселой матерщиной, давая тем самым понять, что по социальному происхождению он такой же тертый битый-перебитый опер, как я, и устанавливая со мной бесхитростный человеческий контакт. Потом его ни с того ни с сего потащило на исторические параллели:
— Учителя наши великие и основоположники Маркс с Энгельсом тоже не дураки были выпить. Как-то в одной лондонской таверне учинили дебош, а когда их выставили наружу, побили все фонари на прилегающей улице. Только хорошее знание проходных дворов спасло их тогда от каталажки… Да и Владимир Ильич, когда вновь избранные депутаты IV Государственной думы явились к нему в Поронино на доклад, поднял в корчме по стограммовому стопарю за каждого. А было их шестеро, депутатов-большевиков. И сдали они его в тот же вечер Надежде Константиновне тепленького… Да… Выпить не возбраняется. Главное — ума
