20 февраля наша компания вдруг сообразила, что через несколько дней праздник, 23 февраля — День Советской армии и Военно-морского флота. Как мы ни старались, выписаться до праздника нашей команде не удалось. Начальник медслужбы училища убыл в командировку до 24-го числа, а без его визы выписка была попросту невозможна. И тогда пришла нормальная военная мысль: отметить праздник в санчасти, невзирая ни на что! Инициаторами были, естественно, мы трое. Первокурсники по причине своего малого срока службы имели только право совещательного голоса, а водитель Дима не просто поддержал начинание, но и пообещал материально-техническую поддержку.
Это удивительно, но оказалось, что запастись самым главным — алкоголем, ему оказалось проще всего. Водители часто бывали в городе, причем в самое разное время, в самых разных местах. Нам оставалось только сброситься, и Дима отзвонившись в роту обеспечения, вызвал своего напарника и выдал ему деньги. Рота обеспечения свое название оправдала полностью, и уже 21-го числа вечером мы зашхерили в палате три бутылки знатного крымского портвейна и практически призовую бутылку водки. Дело оставалось за малым. За закуской. Но и тут проблем не возникло. Как раз 22-го числа наша рота, а точнее — чапаевский класс, заступила на камбуз, и в обед 23 февраля нам передали очень порядочный тормозок с жареным мясом, картошечкой и прочими непритязательными курсантскими радостями. Мы были готовы.
Весь праздничный день санчасть проверялась руководством всех факультетов и дежурной частью училища на предмет отсутствия безобразий, как и положено в уважающей себя воинской организации. Все эти проверки мы прошли играючи, так как умудрились перепрятать на это время алкоголь в кабинет растерянного окулиста, умудрившегося забыть ключ от своего кабинета в замке. Туда же был упрятан и тормозок, и еще кое-какие нелегальные вещички, в виде спортивных костюмов и прочей мелочи. Была даже идея и гульнуть там же, но от нее пришлось отказаться ввиду опасной близости дежурного врача. А на этот пост заступила, кстати, небезызвестная зубо-террористка Конкордия, которая в придачу ко всем прочим своим «достоинствам» обладала совершенно несговорчивым и вредным характером.
И вот, наконец, суета улеглась, училище практически в полном составе свалило в увольнение, дежурные по факультетам после ужина в очередной контрольный раз зашли и пересчитали своих больных. Конкордия, следуя особенностям своего характера, заперлась внутри санчасти не в 21.00, а в 20.00 и внутри нашей небольшой больницы снова воцарилось повседневное сонное состояние. Ближе к 22 часам наш оперативный запас молниеносным броском был перебазирован из кабинета окулиста в палату. В 23.00 Конкордия прошла строевым шагом по всему третьему этажу, гася свет и не обращая внимания на любые протесты; так же решительно затушила телевизор и убыла в свою дежурку. С ней никто особо не припирался, зная, что может выйти себе дороже, и уже около 23.30 на этаже воцарилась практически полная тишина. Настал час нашего праздника.
Стол накрывать не стали в целях конспирации, а вдруг та же Конкордия решит провести ревизию спящих курсантов. Разобрали ложки, а бачок с птюхой, просто передавали друг другу. Приоткрыли окно, чтобы выветривался сивушный дух. Вроде бы подготовились к любым неожиданностям. Вздохнули. И понеслось. Режим «Тишина» соблюдали довольно долго. Спервоначалу шикали друг на друга, если кто, не дай бог, начинал разговаривать в полный голос. Да и шикала наша тройка в основном друг на друга, потому что наши первокурсники, опрокинув по стакану портвейна, сразу пришли по слабости организма в некоторое аморфное и безмолвное состояние, которое, правда, не мешало им особенно шустро уминать закуску за нас троих. Зато вот Диму понесло на рассказы о родине, маме и папе, сестрах и братьях, рыбалке и охоте… и о своих девушках. А уж мы зацепились за темы и развивали их до умопомрачения. Надо заметить, что все тосты поднимались исключительно за Флот и все примкнувшие к нему вооруженные силы, хотя сразу же сворачивали на женщин и их роль в становлении будущих офицеров. Потом захотелось курить. Сначала совершали короткие перебежки в гальюн, где в дневное время курить как бы и не разрешалось. Где-то к половине первого ночи портвейн иссяк, а с ним иссякло и желание бегать на перекур. Решили курить по очереди у открытого окна. Первокурсники уже сладко чмокали губами во сне, а наша оставшаяся четверка готовилась к заключительному аккорду в виде бутылки «Сибирской водки». Тут-то все и произошло.
В палате неожиданно зажегся свет. Боб в это время курил в приоткрытое окно возле двери, восседая на спинке кровати. Первокурсники спали. Дима, на его счастье, непосредственно перед этим упал в койку и накинул на себя одеяло. Василий Иванович сидел на кровати по-турецки, в штанах и тельнике. Моя же кровать была как раз напротив двери, у противоположной стенки возле окна, и в это время я, держа во рту незажженную папиросу, открывал ту самую злополучную бутылку водки.
В проеме двери стояли двое. В памяти в первую очередь отпечатались две детали: курчатовская борода начальника нашего факультета капитана 1 ранга Тура и адмиральский погон Амира Имамовича, а уж за этим все остальное.
— Та-а-а-ак. Все ясно! Белов и компания.
Водка как бы сама выскользнула из моих рук и мягко съехав по брюкам мягко приземлилась между ног. Но не тут-то было! Туда же упала и папиросина.
— Белов! Бутылку сюда!
И не дожидаясь, пока я ее подам, начфак стремительно бросился между кроватей ко мне. Через секунду бутылка уже была разбита о подоконник и выброшена в окно.
— Конкордия Павловна, всех выписать! Всю палату! Сейчас же. Сию же минуту.
Подняв глаза, я натолкнулся на взгляд Бичурина. Тот молча стоял в проеме двери и смотрел на меня. В его злобно-презрительном взгляде я увидел, как падают с моих погон старшинские полоски, и еще я увидел конец своей так и не начавшейся партийной карьеры.
— Всем собрать вещи и через пять минут всем вниз. Конкордия Павловна, оформляйте выписку.
Ругающийся начфак и его молчавший заместитель-адмирал вышли из палаты.
За те несколько минут, пока мы собирались, нами было принято довольно благородное решение. Первокурсников не сдавать, их могут и отчислить. Стоять на том, что они ни при чем и вовсе не пили. Никто их ночью обнюхивать не будет, да и наши начальники сами видели, что мальчишки спали. Диму тоже решили не сдавать. Ему в отпуск ехать. Засвети его сейчас, так вообще все свои три года родных не увидит. Значит, на все наши четыре бутылки остались мы втроем. На том и порешили. Так нас и выписали в два часа ночи.
Когда мы спустились вниз, контр-адмирал Бичурин подозвал меня к себе и, заложив руки за спину, металлическим от злости голосом отчеканил:
— Тебе моя рекомендация, Белов, еще долго вспоминаться будет. И я сделаю все возможное, чтобы ты это училище не закончил. Ты меня опозорил!
И мы побрели в казарму.
Наверное, не надо объяснять, что после этого в ряды КПСС я в училище вступать даже и не решался. И потом на флоте я тоже не торопился этого делать, сам даже не знаю, почему, хотя меня настойчиво поторапливал наш замполит. А еще через пару лет, стало понятно, что в партию вступать уже и не нужно… она умирала. Причем не гордо и красиво, как положено такой огромной и сильной организации, а как-то мелко и противно.
А подвела нас тогда в санчасти, как ни странно, наша полная общественная несознательность. Я бы даже сказал, политическая близорукость. Мы все забыли, что на утро 24 февраля были назначены выборы в Верховный Совет СССР. И как, наверное, многие еще помнят, выборы в воинских частях проходили в одном режиме. Подъем на час раньше, и галопом голосовать, чтобы уже к 09.00 начальники могли доложить, что в такой-то в/ч. такого-то гарнизона, военнослужащие уже поголовно все проголосовали. И оставались начальники в такие дни ночевать в своих частях, и оставляли командиров ниже рангом, чтобы обеспечили они поголовную явку своих подчиненных. Вот и остались наши начальники в училище на ночь, и пошли со скуки свой факультет прочесывать. И уж не могу точно сказать, но показалось мне, что когда и начфак на меня кричал, и когда адмирал шепотом стращал, попахивало от них одинаково… вроде как коньячком. Хотя чего гадать, праздник-то ведь был, и они тоже нормальные люди. Погоны с меня тоже, естественно, сняли, но ненадолго. С меня их то снимали, то снова надевали не упомню уж сколько раз. Только один Сидоров, увидев меня в общем строю роты, подозвал меня к себе и как-то душевно и по-дружески пробурчал:
— Ну что? Обосрал старика? Иди… учись жить… мудило молодое.
Я и пошел. Конечно, он был абсолютно прав. Молодость, она ведь всякая бывает, главное чтобы зрелость достойной стала.
Гауптвахта. Вариант южный
