– Так вот, Николай Андрианович, стало быть, Сумцову у вас больше делать нечего. Направьте его к нам, в центр.
– Будет сделано. Желаю удачи, – завершил разговор Королев.
Генерал-майор Барышников, учитывая то, что на карте диверсанта указан город Молотов, и помня показания Таврина о замысле «Цеппелина» совершить крупные диверсионные акты в оборонной промышленности Молотова, направил в этот город Сумцова.
– Так что, лейтенант, жди гостей. А может быть, там уже кто-то из них есть. Конечно, через сито всех не просеешь, но, может быть, тебе повезет, и ты выйдешь на агента «Цеппелина», – напутствовал Барышников Сумцова.
«Иголку в стоге сена легче найти, чем этого агента. Но раз начальство считает, что можно найти, будем искать», – размышлял Сумцов.
Можно ли найти затаившегося вражеского агента в большом городе? Можно! Нужно! Местные чекисты проделали огромную работу по розыску вражеских парашютистов. Розыск шпиона подобен розыску крупинки металла в огромной массе песка. Для точности надо бы добавить: песка, неизвестно где находящегося. А это нужно было сделать, причем как можно быстрее. Среди тех, кто обратил на себя внимание чекистов, оказался военрук одной из городских школ. Не так давно он вернулся из действующей армии и, как значилось в его документах, был тяжело контужен. Медкомиссия по этой причине признала его негодным к дальнейшей службе в армии. Почему он приехал в Молотов (Пермь)? На этот вопрос был ответ: здесь находилась его жена. Она и теперь была в городе, работала бухгалтером. Местная медицинская комиссия подтвердила то, что было сказано в справке, которую ему дали в госпитале. В школе военрук держался обособленно. Ребята хотели послушать рассказы о боях, но он об этом говорил неохотно. Ну что же, наверное, ему малоприятно вспоминать трудные фронтовые дни. А может быть, он просто-напросто неразговорчивый или же скромный человек?
С формальной стороны личность военрука не вызывала ни у кого никаких сомнений. Люди радовались его возвращению, говорили: «Вот как бывает на свете: жена получила похоронку, а муж, оказывается, жив и даже приехал домой». В свое время жена военрука, получив похоронку – извещение о его смерти, погоревала о муже, а затем, выждав, не будет ли еще каких-либо сообщений, вышла замуж за старшину, тоже местного. Старшина воевал, получил серьезное ранение, его признали негодным к службе в действующей армии. Он вернулся в свой город, однажды познакомился с молодой женщиной, потерявшей мужа на фронте, и женился на ней. Этот старшина пришел в Управление НКГБ и рассказал:
– Мне понятно, что моя жена вернулась к первому мужу, возвратившемуся с того света. Я ее понимаю, осуждать не могу. Мы разошлись по-хорошему, мирно. В жизни всякое бывает – поторопилась человека похоронить! Кто тут виноват? Она правильно сделала, что вернулась к первому мужу. Но я пришел рассказать не об этом. Только не подумайте, что я жалуюсь или наговариваю на людей. Был у них. С военруком мы встретились по-хорошему. Очевидно, понимает: моей вины нет. Я поинтересовался, как ему удалось вернуться с того света. Говорит, что был тяжело ранен и контужен, попал в госпиталь, оттуда и вернулся в Молотов, демобилизовавшись. Думаю: как же так? Из госпиталя, а сам загорелый! Выходит, из госпиталя вышел он давненько. Госпиталь – не санаторий! Там не загоришь! Бледными мы выходили… По себе сужу. Но где же он тогда был после госпиталя? И если на самом деле был в госпитале, то почему не писал жене? Она ведь беспокоилась! Об этом не мог не знать! И вот еще что, угостили меня чаем… Я тоже был в госпитале, знаю, чем нашего брата снабжают в дорогу… Ну, пачка махорки, буханка черного хлеба, банка-другая консервов. Ну еще немного сахару выдадут, чтобы до первого станционного пункта снабжения хватило… Почему так – понятно: война, в стране с харчами напряженка. А этот навез из госпиталя и сахару, и печенья! На дорогу, говорит, дали. Врет! А почему? Провожал меня, смотрю – шинель словно специально на него сшита и новенькая. Увидел, что я на шинель уставился, пояснил равнодушно: «В госпитале выдали». Думаю, и тут врет: меня и моих товарищей не так снаряжали. С чужих плеч получали! Что-то тут не то… Подозрительно.
Слова старшины о военруке могли быть вызваны обидой – потерял молодую привлекательную женщину, завистью – военрука в госпитале снабдили печеньем… Шинель у того ладная. Но военрук окончил пехотное училище, офицер. У него и шинель офицерская. Обида, зависть старшины понятны. Однако возникло одно очень существенное обстоятельство. На вопрос, не заметил ли он чего-нибудь необычного в поведении военрука, ведь важны любые мелочи, старшина ответил:
– Вроде нет. Разве что в тот вечер, когда пришел к ним в гости… снял я головной убор, глянул в зеркало – волосы на голове растрепаны. Лап-лап по карманам… Расческу забыл или потерял… Попросил у него. А он вдруг сразу в лице изменился. Помолчал какое-то время, сказал: «Надо поменьше… и свою иметь». Не дал. Понимаю – гигиена. Но почему-то моя просьба его испугала…
И вот старшина повторил свой рассказ Сумцову. «Совпадение? Или же его величество случай? В жизни такое случается, что об этом рассказать или написать – не поверят. Понятно, жизнь богаче выдумки», – размышлял Сумцов, положив перед собой половину мужской расчески убитого агента СД.
Запросили госпиталь о военруке. Администрация госпиталя сообщила, что человека с такой фамилией (как у военрука) в списках поступавших или выбывших нет. Но ведь непригодность военрука к военной службе подтвердила местная медицинская комиссия. Решили послать запрос в госпиталь еще раз: может быть, там допущена ошибка?
В это же время под Молотовом был арестован вражеский разведчик, переброшенный в советский тыл самолетом. Назвал себя Назаровым. Он рассказал, что должен встретиться в городе со Сладковым и что у того в Молотове какие-то родственники, как бы не жена.
Сладков. Это же девичья фамилия матери военрука! Стало быть, прибывший с того света военрук школы – немецкий агент по кличке Сладков. Его нужно было брать.
Задержать подготовленного вражеской разведкой агента нелегко, не следует надеяться на то, что его можно застать врасплох. Во всех случаях нужно готовиться к этой операции со всей серьезностью, стараясь предусмотреть возможные неожиданности. Нужно знать точно не только план квартиры, где обосновался враг, но и все входы и выходы в доме. Необходимо знать точно, в какой из комнат находится подлежащее задержанию лицо, на каком этаже она находится, сколько окон и можно ли из них выпрыгнуть. Надо учесть и повадки преступника, его физическое развитие, способность к вооруженному сопротивлению и многое другое. Надо знать, как войти в квартиру, чтобы не вызвать никаких подозрений у врага и не спугнуть его – иначе можно нарваться на пулю и упустить преступника. Это, конечно, теория. На практике у Сумцова бывало и по-другому.
Чекисты хорошо изучили дом на окраине города, в котором жил военрук с женой, расположение комнат, кухни, окон. Брать агента с группой чекистов пошел и Сумцов. Был вариант послать Сумцова на встречу с военруком одного. Показать ему половину расчески. Показать-то можно, ну а дальше что говорить? Наверняка существовал еще и какой-то словесный пароль. Агенты зачастую пользовались паролями вещественными и словесными. Паролем мог служить кусок обыкновенной расчески или половина денежной купюры. Так, агент показывал поломанную расческу встретившему ему человеку, и тот прикладывал к ней свою часть. Сошлось – порядок. Словесные пароли, так же как и сигналы, в разных шпионских делах не отличались замысловатостью. Порой были очень просты. Так, например, в 16 часов 31 августа 1939 года сигналом для начала «Операции Гиммлер» было всего два слова «Бабушка умерла». В историю XX века эта операция вошла как «инцидент Гляйвиц». В ночь перед вторжением немцев в Польшу группа эсэсовцев, переодетая в польскую военную униформу, с польской стороны захватила немецкую радиостанцию в городе Гляйвице и сделала в эфир антигерманское заявление, разумеется, на польском языке. Хорошо срежиссированный спектакль занял всего четыре минуты. «Польское неспровоцированное нападение» было подтверждено предъявлением газетчикам «вещественных доказательств» в виде нескольких… убитых «польских солдат» – заранее умерщвленных заключенных концлагеря, предварительно облаченных в польскую униформу. Спустя несколько часов, уже 1 сентября 1939 года, передовые части вермахта пересекли польскую границу. Началась Вторая мировая война.
Рано утром группа чекистов подошла к дому военрука. Они точно знали, что военрук и его жена с прошлого вечера никуда не выходили. Расставили в наиболее опасных местах товарищей так, чтобы их нельзя было увидеть из дома. Тихо вокруг. Обитатели дома еще спят. Пора входить. С чекистами – понятые, приглашенные, чтобы присутствовать при обыске.
