Ознакомительная версия.
Я дал длинную очередь. Мне показалось, что я вижу, как от русского самолета, который все еще шел вверх, полетели куски. Я дал еще очередь, и его мотор задымился. Повредить мотор «Аэрокобры» было очень легко, потому что он располагался позади кабины пилота.
Похоже, я ранил пилота первой же очередью, так как самолет не изменил направления и продолжал лететь прямо, пока не потерял окончательно скорость и свалился в штопор. Он разбился в лесу недалеко от горящего танка.
Запах горящих деревьев ударил мне в ноздри, и я снова начал набирать высоту, чтобы вырваться на чистый воздух, провожаемый шлейфом разрывов зенитных снарядов. Когда я присоединился к товарищам, все уже успокоилось и мы продолжили патрулирование.
Мы находились западнее Тали и направлялись на север на высоте 7000 футов. И тогда слева и ниже я увидел около 40 штурмовиков Ил-2, которые на бреющем полете направлялись к Юустила. Мы вместе с Лили шли замыкающей парой, и переворотом мы вошли в пике, погнавшись за противником. Одновременно мы сообщили об этом остальным самолетам нашего звена.
Оглянувшись, я увидел, что они тоже переворотом через крыло идут в атаку, выстроившись идеальной колонной. Штурмовики сопровождали истребители, но они бросились прочь, как только увидели, что мы идем в атаку.
Мой заход на цель был слишком крутым и стремительным, поэтому мне пришлось чуть отклониться вправо, а затем продолжить попытку выйти в хвост замыкающему самолету на правом фланге строя. Я наконец оказался там, где надо, взял нужное упреждение и позволил моим пушкам запеть. Самолет моментально вспыхнул, за ним волочился огненный хвост длиной около 30 футов. Когда я уходил вверх, то заметил струю трассирующих пуль, несмотря ни на что, бортстрелок вел яростный огонь.
Удивительно, но самолет удержался в строю, хотя весь пылал. Когда русские самолеты пересекли дорогу Юустила - Тали, то начали набирать высоту, чтобы перескочить через скалистый хребет, появившийся впереди. Пилот горящего штурмовика, похоже, видел не слишком хорошо, потому что он врезался в верхушку скалы, над которой перелетели остальные самолеты. После этого там взвился высокий столб пламени.
Наши пилоты сбили несколько самолетов из этой группы, прежде чем нехватка топлива вынудила их повернуть обратно на аэродром.
К этому времени на пилотах начало сказываться постоянное напряжение, так как мы круглыми сутками дежурили на аэродроме в готовности к вылету. Мы спали в палатках рядом с истребителями. Только те пилоты, которых переводили в другую эскадрилью, получали возможность пару ночей поспать в нормальной кровати.
Как только мы садились после вылета, то немедленно погружались в дрему. Обычно мы настолько уставали, что даже рев авиационных моторов не мог помешать нам спать. И тем не менее после относительно тихого телефонного звонка мы вскакивали, словно ошпаренные, и мчались к своим истребителям, словно нас подгоняли кнутом! Последние остатки сна улетали, как только мы видели вражеские самолеты или разрывы зенитных снарядов вокруг себя.
В те жаркие летние дни и белые ночи измученные пилоты не имели ни минуты отдыха. Короткие передышки позволяли лишь немного прийти в себя перед следующим вылетом. «Иллу» Ютилайнен запрыгивает в кабину «Мессершмитта» МЕ-457 в Тайпалсаари
Усталость от боев усугублялась частыми перепадами воздушного давления, когда мы вели бои на всех высотах - от уровня моря до 33 000 футов. К этому добавлялось физическое напряжение, которое летчики испытывают от больших перегрузок при исполнении фигур высшего пилотажа. Следует также учитывать нервное напряжение от долгих дежурств в готовности к вылету, которое страшно изматывает. Поэтому не следует удивляться, что люди буквально спали на ходу. Однако никто из нас не променял бы очередное дежурство на отпуск.
При самом высоком уровне готовности мы сидели в кабинах, надев шлемы, и слушали команды центра управления полетами. В таких условиях, когда приходит приказ взлетать, это занимает всего 20 секунд, и вскоре только оседающее облако пыли подтверждает, что недавно тут стояли истребители.
Когда линия фронта на Карельском перешейке стабилизировалась, интенсивность воздушных боев начала увеличиваться. Ежедневно мы совершали один или два вылета на разведку. Мы сопровождали бомбардировщики, которые вываливали свой смертоносный груз на головы советским солдатам, и буквально во время каждого вылета нам приходилось вступать в бой.
Совсем не важно, где мы встречали вражеские самолеты и сколько их было. Мы всегда атаковали, не прикидывая шансы и не думая о последствиях. Наш девиз был прост: сбивать врага везде и всегда!
Хотя мы возвращались из боя в пропотевших насквозь комбинезонах, а внутри все ныло от усталости и возбуждения, мы все-таки смеялись, разыгрывали друг друга и получали от этого удовольствие.
Учебные эскадрильи продолжали присылать новых пилотов, которых мы брали с собой в бой, но по одному-два, не больше. Мы делали это, чтобы не терять возможности бдительно присматривать за ними и помочь им пережить свой первый бой.
На земле каждая воздушная стычка тщательно анализировалась много раз, чтобы определить, кто действовал наилучшим образом, а кто совершил ошибку. Данные вражеских самолетов и их летные характеристики изучались тщательно, мы старались разработать новую тактику, чтобы более эффективно бороться с противником.
Вражеские самолеты были нашей целью, и мы желали уничтожать их как можно чаще. Но если вражеский пилот выпрыгивал с парашютом, мы были рады, когда купол раскрывался. Такой исход грозит каждому летчику, а время летит особенно быстро, когда огонь начинает лизать твою кабину.
28 июня я совершал обычный разведывательный полет вместе с лейтенантом Сильвенойненом, и мы уже собрали всю необходимую информацию, за которой нас послали. Мы имели строгий приказ во время полета избегать воздушных боев, потому что информация была очень ценной. Мы добывали ее с огромным риском, и ее требовалось доставить адресату как можно быстрее.
Однако повиноваться таким приказам было крайне сложно, потому что во время обратного полета столкновение с противником становилось почти неизбежным. В этих случаях мы утешали себя тем, что возникающая задержка была совершенно ничтожной. Более того, наши ВВС были настолько малы по сравнению с советскими, что лишь такие вылеты с двоякой целью позволяли им действовать более эффективно.
Поэтому я рекомендовал Сильвенойнену сделать крюк в район Тали - Ихонтала. Это было место, где мы часто сталкивались с русскими, впрочем, можно было заглянуть к Вуосалми. Сильвенойнен сказал мне, что готов к бою, и мы повернули к Тали.
Но на этот раз мы даже не успели долететь до цели, потому что чуть севернее Таммисуо мы увидели 6 или 7 штурмовиков Ил-2, которые шли прямо на нас в сопровождении 3 истребителей «Мустанг». Полупереворотом мы бросились на истребители. Упреждение было небольшим, мы открыли огонь в пикировании, хотя я увидел, что «Мустанги» уходят. Нам не удалось добиться попаданий, но эта атака была равносильна объявлению войны. Мы сбросили газ, так что дистанция между нами быстро выросла. «Мустангам» не требовалось много времени, чтобы оправиться от неожиданности, один из них отвернул влево, а два других спикировали следом за Ил-2.
В крутом вираже я погнался за истребителем, повернувшим в сторону, давая короткие очереди, чтобы заставить пилота занервничать. Одновременно я дал газ, чтобы увеличить скорость. Цель быстро росла у меня на прицеле. Русский летчик рванул руль, но слишком резко, поэтому самолет лишь дернулся, но так и остался на перекрестии. Я открыл огонь, совершенно уверенный, что попаду, потому что дистанция была минимальной. Цель находилась на высоте около 150 футов, когда вспыхнула и разбилась среди высоких сосен.
Я приказал Сильвенойнену присоединиться ко мне, чтобы лететь домой. Мы согласились, что, если кто-нибудь спросит нас о причине воздушного боя, мы скажем, что были вынуждены драться. Это была всего лишь самооборона!
Вечером того же дня, 28 июня 1944 года, вся эскадрилья получила приказ построиться в две шеренги на краю летного поля. Конечно, мы начали гадать зачем. После недолгого ожидания прибыли командующий авиацией полковник Лоренц и подполковник Магнуссон.
Когда завершились обычные военные церемонии по случаю прибытия высоких гостей, мне приказали выйти из строя. Я сразу подумал, что мне снова грозит военно-полевой суд, и попытался вспомнить свои прегрешения, которые были бы настолько серьезными, чтобы удостоиться подобной церемонии.
Когда Лоренц начал речь и сразу упомянул верховного главнокомандующего, я предположил, что маршал Маннергейм вряд ли снизойдет до наказания мастер-летчика за летные проступки. Он не сделал этого даже летом 1942 года в Криви, где я пролетел на бреющем над линией фронта, даже не подозревая, что он посетил именно этот участок.
Ознакомительная версия.
