Мы прошли метров триста и уже поднялись на взгорок. Субботин остановился у старой, засыпанной зимним валежником воронки.
— Давай сюда коробку, — приказывает он бегущему следом за ним телефонисту и начинает налаживать связь с командиром полка.
Фашисты усилили огонь. Наши роты, зайяв мелкие вражеские окопы, ведут интенсивную перестрелку.
Я посмотрел в черные глаза Субботина и подумал: «Он, видимо, знает эту местность еще с декабрьских боев, знает, где находится злополучная высота 157,5, которую приказом командования дивизии нам надлежит занять, поэтому его движения уверенны, приказы лаконичны и продуманны».
Бой продолжался весь день, к вечеру мы продвинулись еще на несколько сот метров, заняли вражеские блиндажи и здесь решили остаться на ночь, дав отдохнуть бойцам. Выставили боевое охранение.
Лагерь проснулся, когда утренний туман уже рассеялся. С трех сторон от нас, мы это знали, располагался враг, и нужно было быть настороже. Примерно в трехстах метрах впереди находилась высота 157,5.
Командиры батальонов и рот собрались на совещание. Майор В. И. Гальченко, суровый и малоразговорчивый офицер из старых кадровиков, смотрел в сторону «заветной» высоты и спокойно курил. Его комиссар, старший политрук П. В. Новиков, невысокий светловолосый весельчак, был на этот раз серьезным.
Рядом со мной стояли командиры рот второго батальона Н. Н. Свободный и В. И. Соляник, тут же находились и политруки подразделений. Эта встреча не была совещанием — просто заместитель командира полка Л. М. Субботин должен был объявить боевой приказ: перед решительным наступлением двумя ротами овладеть сначала стоящей на пути к высоте 157,5 возвышенностью, а затем с ходу захватить саму высоту.
Через пять минут командиры разошлись по своим подразделениям. Ко мне подошли Нина Онилова и Катя Коваль. Нина, съежившись от утренней прохлады и пряча в варежку вздернутый красный носик, посматривала настороженно по сторонам. Катя, молодая, стройная, общительная, независимо стояла рядом.
— Холодно, товарищ комиссар, — сказала она, потирая ладони.
— Чайку бы горячего сейчас...
— А я бы около печки погрелась, — шутливо добавила Нина. — Мы плохо спали в этих сырых и вонючих фрицевских блиндажах…
— Товарищ комиссар, сегодня, наверное, будет жарко? — неожиданно спросила Катя и добавила: — Мы что–то далеко залезли к фрицам.
Я вынужден был предупредить их о том, что день будет действительно тяжелым, что гитлеровцы должны быть сброшены с важной высоты, которая, очевидно, достанется нам дорогой ценой.
Я посмотрел на часы — нужно было торопиться.
— Товарищ комиссар! Алексей Ефремович! — неожиданно по–граждански, дрожащим голосом проговорила Коваль. — После этого увидимся ли еще… Давайте попрощаемся…
Сцена «прощания» со стороны показалась бы сентиментальной, может быть, вызвала бы и осуждение кого–то. Но через сутки стало ясно, что прощание наше было не напрасным…
Холм, с которого гитлеровцы вели ожесточенный пулеметно–автоматный огонь, ни с какой стороны обойти невозможно. Наши бойцы, пользуясь прошлогодней высокой травой, ползли, ведя огонь по высоте и блиндажам немцев.
Н. Н. Свободный
Ф. А. Мороз
Я оказался у пулеметчиков, братьев Пшонкиных, моих земляков. В этот момент второй номер качнул головой и свалился навзничь. Из шеи пулеметчика фонтаном била кровь, Мне пришлось взяться за ленту с патронами и помогать первому номеру. Через минуту и он вскрикнул:
— Ой, плечо! — и упал.
Свистели пули.
— Гранаты! — закричал я, вскакивая на ноги.
Цепь бойцов поднялась и ринулась вперед, бросая гранаты, на ходу стреляя из автоматов и винтовок. Холм был занят с одного броска. Вокруг блиндажа и в окопчиках лежали убитые гитлеровцы. Один из них, повиснув на щитке пулемета, большими голубыми глазами с длинными рыжими ресницами глядел в небо. Из блиндажа упорно продолжали отстреливаться. Туда полетело несколько гранат. Все стихло.
Вокруг меня собрались командиры рот, политруки, командир минометной батареи капитан Нянько, старший лейтенант Попович, начальник штаба первого батальона. Но я не видел командиров батальонов.
Уже стало совсем светло, кое–где между гор еще держались сизые дымки. Высота 157,5, от подножия и до вершины одетая густым черным лесом, кажется неприступной. Подобраться к ней можно лишь через заросшую крупным кустарником балку. «Взять ее нужно с ходу, на одном дыхании, — думал я. — Но выше нас сидят с пулеметами и автоматами фашисты. И они понимают, что их позиция неуязвима…»
Кругом незнакомые горы, лес. Зона, несколько месяцев назад занятая врагом, нами еще не освоена. Сейчас мы ориентируемся только по карте.
Н. Н. Свободный, бросив окурок сигареты, посмотрел на В. И. Соляника:
— Что, Вася, смотришь на высоту? Думаешь одним махом оседлать?
— Одним рывком, Коля, — спокойно отвечает Соляник. — Видишь, какая она круглая, отдаленная от остальных гор, поэтому ее и выбрали для нас, как булочку. Колючая, как еж, не подступи, — как будто сам про себя рассуждал лейтенант. — А фрицам придется карабкаться вверх, вот тут–то мы их и того…
Я видел: бойцы передохнули, накурились, возбужденные первым успехом, оживленно шутили, как будто не замечая, что впереди их ждет самое трудное.
Это были минуты, когда душевный порыв бойцов еще не угас. Какой–то внутренний толчок, может быть как старшего по должности, заставил меня взять у Николая Мохова полуавтомат и тут же подать команду:
— Подготовиться к атаке! За мной, вперед, за Родину!
В траншеи ворвались по всей линии окопов. Гитлеровцы бежали, отстреливаясь, а тех, кто не успел уйти и пытался сопротивляться, уничтожали на месте. Как–то сразу роты и взводы заняли боевые участки.
Пройдя по линии захваченной нами обороны, следовавший со мной капитан Нянько заметил:
— Странные у фашистов окопы: до того мелкие, что и головы некуда спрятать, неужели лень лопатой поработать? Или понимают, что не вечно им тут сидеть.
Мы вошли в один из офицерских блиндажей. Укрытием в нем служил большой слой новых шинелей нашей морской пехоты.
— Сволочи, расстреливали моряков, а шинели использовали вместо бревен! — возмутился капитан.
Я приказал телефонисту связаться со штабом, хотел доложить о том, что полк выполнил боевое задание командования дивизии — высота 157,5 занята, роты закрепляют боевые позиции.
— Связь прервана, товарищ комиссар, — доложил телефонист.
Послал связистов для исправления линии. Прошло полчаса — связисты не возвращались, телефон не работал.
«Связистов могли перехватить гитлеровцы, — думал я. — Время идет».
Послал еще двух связистов с наказом во что бы то ни стало прорваться к КП полка. Но и после этого связь не восстановилась.
Между тем противник, придя в себя, начал обстреливать минами нашу площадку. Открыли огонь и автоматчики, приближаясь между деревьев к нашим окопам. Минометный огонь уплотнился, появились раненые.
— Видимо, фрицы нас окружают, — снова появился в блиндаже Нянько. — Они отрезали нам отход. Смотрите, поблескивают каски.
Взводный Бурнашев прислал донесение о том, что политрук роты убит, командир ранен. Иду в роты. Окопы мелкие и узкие, труднопроходимые, пули дзинькают со всех сторон. Лежит с окровавленной головой политрук. Здесь же среди бойцов находится комроты Свободный. На голове окровавленная повязка.
— Виноват, товарищ комиссар, — подскочил Свободный.
— В чем же ты виноват? Отправишься в тыл или останешься в роте? — спрашиваю его.
— Нет, нет! Я останусь… Патронов мало, вышел из строя «максим», — докладывает он.
Вижу настороженные беспокойные взгляды бойцов, пытаюсь подбодрить словами, успокоить тем, что скоро принесут патроны, подойдет заградотряд дивизии, что по соседству 31‑й полк… А в голове таятся тревожные мысли: где же, в самом деле, 31‑й полк? Неужели оторвался? Прошло достаточно времени, чтобы в штабе полка забеспокоились. А связи нет, нет и боеприпасов.
Устраиваюсь в одном из окопов. Вдруг около меня падает взводный Алиев.
— Помогите! — просит он.
Шинель распахнута. Я вижу большую рану на его груди, разрываю бинт, прикладываю вату, беру новый пакет, и все моментально утопает в крови. Зову санитаров и слышу:
— Товарищ комиссар, командир роты приказал доложить, что в роте нет патронов, просит помочь, выходят из строя винтовки.
Сам вижу, как растет число раненых. Бой уже перешел на вторую половину дня, но из тыла никаких вестей. Беспокоит мысль и о том, что, если не будет оказана помощь, две роты погибнут. Высоту, занятую с таким риском и жертвами, оставлять нельзя. Фашисты понимают наше положение и пойдут на штурм. Зачем же тогда огород городить? Что об этом думают в штабе дивизии, что предпринимает штаб полка, зная, в каком критическом положении оказались люди, честно выполнившие свой долг?
