По свидетельству Кондзеровского, до этого Михаил Васильевич никогда не говорил с ним об императоре (а ведь они были знакомы до войны и дружили семьями), но именно перед болезнью он изменил этой привычке: «Один только раз, придя к генералу Алексееву с докладом, я (Кондзеровский. – А. О.) застал его в страшно возбужденном состоянии, бегающим взад и вперед по его маленькому служебному кабинету. И тут он мне взволнованно сказал несколько слов о том, какое ужасное влияние имеет на Государя Императрица, как она этим портит Государю и как вредит всему.
По поводу чего именно так волновался М. В. Алексеев, я так и не узнал»34. Шавельский вспоминает: «В августе или сентябре 1916 г. генерал Алексеев однажды прямо сказал Государю:
– Удивляюсь, ваше величество, что вы можете находить в этом грязном мужике!
– Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей.
На такой же вопрос, обращенный к царице, последняя ответила ему: “Вы его (Распутина) совершенно не понимаете”, – и отвернулась от Алексеева»35. По словам самого генерала, она пыталась уговорить его согласиться на приезд Распутина, на что тот ответил категорическим отказом. Алексеев заявил, что если «старец» все же приедет, то он немедленно оставит пост начальника штаба Главковерха36. Когда произошел этот разговор, точно сказать трудно, но явно имел место. Об этом же упоминают Ю. Н. Данилов и М. К. Лемке. После завтрака в высочайшем присутствии императрица предложила начальнику штаба Ставки сопровождать ее во время прогулки в саду и попыталась выяснить, что было причиной его сопротивления приезду Распутина в Могилев. Алексеев ответил, что, хотя сам он лично Распутина не знает и ничего не имеет против него, но он не может допустить «присутствия здесь человека, о котором армия и народ единодушно самого отрицательного мнения»37.
Конечно, вряд ли Данилов или Лемке дословно передают речь Алексеева, потому что в это время они оба отсутствовали в Ставке, однако подобный разговор, судя по всему, все же имел место, причем и Шавельский, и Данилов в своих воспоминаниях, и Лемке в своем дневнике – все они единодушно отмечают, что беседа закончилась очень сухо. 16 (29) августа, возвращаясь из Ставки в Царское Село, императрица посылает Николаю II телеграмму, в которой интересуется, принял ли Алексеев иконку от Распутина, и просит мужа: «Не бойся упоминать о Гр.[игории] при нем (при Алексееве. – А. О.)…»38Определенная напряженность уже появляется – императрица видела врага в каждом, кто относился к «Другу» негативно. Попытки Алексеева повлиять на императора не были секретом для офицеров Ставки, так или иначе о них вспоминают все мемуаристы, в частности А. Д. Бубнов: «Перед революцией многие общественные деятели, и Родзянко прежде всего, пытались обращаться к Алексееву, чтобы он повлиял на императора. В Ставке было известно, что Алексеев делал подобные попытки. Однако генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чужую ему почву внутренней политики, не сумел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с достаточной твердостью, чтобы добиться желательных результатов»39.
Интересно, что Бубнов в своих воспоминаниях подвергает критике Алексеева за «недостаточную твердость». Безусловно, каждая неудача заставляла Алексеева проявлять все большую твердость. Один из таких разговоров и состоялся во время визита Александры Федоровны. Можно не сомневаться, что после этого отношение императрицы к Алексееву ухудшилось, и последний, по словам Лемке, после этого разговора «…пришел к себе и был уверен, что скоро придется сдать должность другому»40. В Ставке, по мнению Вырубовой, недолюбливали императрицу, а великие князья и Алексеев старались избегать даже протокольных встреч с ней41. Так это было или нет, но она чувствовала себя в Ставке неуютно. Александру Федоровну вообще не любили военные, как русские, так и германские, при этом если первые за мнимую германофилию, то вторые, на мой взгляд, за так же мнимую англоманию42. Когда Алексеев начал уклоняться от посещений высочайших обедов в присутствии императрицы, этот его поступок был воспринят большинством его подчиненных с одобрением43. Однако далеко не у всех в штабе императрица вызывала антипатию, а Николай II в общении был весьма приятным человеком. Только один раз, по свидетельству Кондзеровского, императорская чета не обратила ни малейшего внимания на присутствующего человека, и это был Поливанов незадолго до своей отставки44.
В сентябре 1916 г. у Алексеева начались тяжелые приступы уремии. Октябрь прошел спокойно, но в начале ноября наступило резкое ухудшение. Когда Николай II вернулся в Могилев после очередной поездки и застал Алексеева уже больным, доклады вместо него делал Пустовойтенко, а Верховный главнокомандующий посещал своего начальника штаба почти каждый день45. 30 сентября (13 октября) 1916 г. отец Г Шавельский вернулся в Ставку из поездки в Кавказскую армию. Он отмечает: «Генерала Алексеева я застал страшно утомленным, осунувшимся, постаревшим. Раньше всегда внимательный к моим докладам, теперь он слушал меня вяло, апатично, почти безразлично, а потом вдруг прервал меня: “Знаете, отец Георгий, я хочу уйти со службы! Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно поделать с этим ребенком?! Пляшет над пропастью и. спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим. На днях я говорил с ним, решительно все высказал ему”»46.
Император, по словам Алексеева, мягко отклонил обвинения в нечестности правительства. В описанной выше сцене чувствуется прорыв раздражительности уставшего больного человека, перегруженного тяжелой работой. Император опять продемонстрировал свою способность сдержанности, он уважал Алексеева и, очевидно, понимал его слова именно как следствие тяжелого состояния души и тела своего заместителя, тем более что последний так и не привел ни одного довода в доказательство своих обвинений. В Ставке ходили слухи, что во время одного из визитов императора к больному генералу в ноябре 1916 г. тот, лежа в постели, повторял в горячке: «Уберите Штюрмера!»47 Очевидно, Алексеев уже разделял общую позицию либералов по отношению к этому человеку. Уже 1 (14) ноября 1916 г. Николай II сообщил Генбери-Вилльямсу о том, что Алексеев нуждается в отпуске по болезни48.
Несмотря на то что Алексеев постепенно втягивался в «распутинскую» историю, его отношения с императором по-прежнему были прекрасными. Николай II обращался к генералу по имени и отчеству (нужно отметить, что все сотрудники Ставки обычно так называли наштаверха, когда речь заходила о нем)49, был к нему подчеркнуто внимателен. Разногласий между ними еще не было. На предупреждения жены об интригах Гучкова и Родзянко в отношении своего начальника штаба Николай II даже в начале октября 1916 г. отвечал: «Ал.[ексеев] никогда не говорил о Гучкове. Я только знаю, что он ненавидит Родзянко и насмехается над его уверенностью в том, что он знает все лучше других. Что его давно приводит в отчаяние, так это огромное число писем, которые он получает от офицеров, их семей, солдат и т. д., а также и анонимных, и во всех его просят обратить его внимание на тяжелое положение городов и сел по случаю дороговизны продовольствия и товаров»50.
Наштаверха лечили несколько врачей: сначала штабной доктор А. А. Козловский, потом лейб-медик проф. С. П. Федоров, а потом, по рекомендации последнего, его ученик, уролог Н. Ф. Лежнев. Генерал не вставал с постели, у него был сильный жар, и на докладах у императора Алексеева заменял Пустовойтенко. 7 (20) ноября положение начальника штаба стало угрожающим, и на следующий день он причастился. В этот же день император после доклада зашел к Алексееву и «…условился с ним, что на время его отпуска испр[авлять] должность нач. штаба будет Гурко»51. 7–8 (20–21) ноября Ставку посетил Николай Николаевич (младший). Отношения между ним и императором не потеплели. Великий князь, как и Алексеев, во всем винил императрицу и ее влияние52. Они имели основания для этих подозрений. В письмах мужу Александра Федоровна не скрывала своего раздражения по отношению к Николаю Николаевичу (младшему), резко изменилось и ее отношение к Алексееву. 5 (18) ноября 1916 г., рекомендуя императору отправить генерала в двухмесячный отпуск, она отмечает: «Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс.[еев], не может работать успешно»53.
Тем временем Алексееву стало несколько лучше после доклада доктора Сиротинина, рекомендовавшего отправить генерала на отдых и лечение в Севастополь, в Романовский институт. В начале февраля 1915 г. император посетил это, по его словам, «прекрасное учреждение», и оно ему очень понравилось. Николай II переговорил об этом деле с Михаилом Васильевичем. Временно исполнять обязанности начальника штаба Ставки по «усиленной рекомендации» Алексеева был назначен командующий Особой армией генерал В. И. Гурко. Он приехал в Ставку 10 (23) ноября 1916 г. и уже на следующий день сделал свой первый доклад Верховному54. Курлов вспоминал: «Генерал Гурко находился в близких отношениях к А. И. Гучкову и этим затруднял, будучи начальником штаба Верховного главнокомандующего, ту борьбу, которую правительство вело тогда с Гучковым как с главой Военно-промышленного комитета и его Рабочей группы, которые открыто стали на сторону революции»55. Эти два человека были знакомы со времен Англо-бурской войны, где Гучков, как известно, сражался добровольцем на стороне буров, а Гурко был военным агентом в Оранжевой республике56. Теперь это знакомство становилось поводом для различного рода слухов.
