Ну а потом мы стали дружить. Понимая, что надо как-то жить, мы с Марьяной придумали концерт – Витя отвечает на вопросы, играет на гитаре… Поезд из Петербурга в Таллин приходил два раза в день – утром: один раз в 6 и второй раз в 9 утра. Мы договорились, что они приезжают и я встречаю их с поезда, который приходит в 6 утра. И вы представляете, наверное, как бывает… Я жду, поезд приходит, все выходят, а их нет. Это была полная труба. Потом уже, когда все вышли, где-то там вдалеке два человека под руку идут – это Витя и Марьяна. Их не видно совсем было, – снег еще в марте, зима, темно, 6 утра. И вот это состояние я помню, когда поезд пришел: все уже вышли и ушли, а ты стоишь… Не потому, что ждешь еще, а потому, что ты обескуражен и не знаешь, что делать. Ну, в общем, мы встретились. Витя был невыспавшийся, мы поехали ко мне в общагу, Витя лег в мою кровать прямо в своих белых кроссовках. Когда проснулся, он уже был бодренький, с удовольствием поел холодных пельменей, и мы пошли настраиваться.
Горхолл – это тоже замечательное место, тогда современнейшее. Олимпиада-80, все эти яхт-гонки проводили в Таллине, поэтому там настроили всего тогда… Это был совершенно современный зал, и у него был такой выступ прямо к морю… Зал на 200 мест, такой уютный, маленький, ну, в общем, такой уникальный, отдельный. И там два вечера подряд проходили Витины творческие вечера…
Я совершенно не представляю, кто и что там записывал. У меня не было ни фотоаппарата, ничего. У меня просто в душе все это… Мы с другом приехали, ходили с ним в кафе, за какие-то копейки покупали пирожные «негритята», кофе, конечно, сидели… То есть все уходило на более-менее какую-то еду и окупало дорогу… У Марьяны был день рождения… Да, я устроил их в крутую гостиницу, опять-таки. И вот мы, сидя в номере (это было 3–4 марта 1988 года), пили шампанское. Но Витя был такой, какой-то не очень… Чувствовалось, что между ними какая-то трещина уже… Вот такой вот был раздрай…
После я в местную газету написал статью, даже помню название – «Пепел твоих сигарет». Такой уникальный текст был. «Пепел твоих сигарет – это пепел империи». Я написал о том, что Марьяна является душой и много делает для «КИНО», но когда Витя увидел эту газету, то был очень-очень взбодрен со знаком минус…
…Когда-то в Вильнюсе велись съемки фильма Надин Трентиньян с Мари Трентиньян, дочерью знаменитого французского актера, и музыку писал Бертран Канта, музыкант группы «Noir Désir». И я снимался в этом фильме, в эпизоде. Закончилось там все трагично – Бертран убил Мари, суд был. Так вот, на съемках я вспомнил, что когда-то группа «КИНО» пригласила меня на концерт, который был в СКК в Питере в мае 1990 года. Я понимаю, что сегодня это круто, но тогда программа состояла из проверенных хитов и не было ни одной новой песни… Честно говоря, я не люблю вот этого… Ну, это неважно сейчас. Так вот, вначале, на разогреве, была вот эта группа, «Noir Désir», и их там закидали чем-то. Вышел Витя и сказал: «Если вы уважаете нас, то…» Ну и так далее, но неважно. На съемках я подошел к Бертрану Канта, и он так круто вспомнил о Вите, мол, Витя, да… Он к Надин, той актрисе, подошел и всем сказал, что вот человек, который знал Витю и т. п. И вот мы там на плохом английском с ним как-то поговорили. Он такой позитивный, и столько теплоты было в его словах о Викторе…
Наталью я вот не знаю, никогда ее не видел. Ничего не могу о ней сказать… Марьяна же мне была очень близким человеком, я бывал у нее дома и с «Рикошетом» потом подружился. «Рикошет» – это тоже был уникальный человек. Каспарян вот тоже. Он совершенно не изменился – ни внешне, ни внутренне… У Толмачева, который был администратором Айзеншписа, кстати, должны были сохраниться уникальные фотографии (он мне показывал их), сделанные по дискотекам, по городам и весям, как они там в кафе, на дискотеки ходили. Гурьянов там пел даже, они дурачились, ну просто так, в общем… У них был несбывшийся план Айзеншписа: они хотели сделать один огромный концерт, собрать миллион человек, в одном отделении – «Ласковый май», в другом – «КИНО». Вообще Толмачев много всяких историй, баек может рассказать…
Смерть Цоя – это, конечно, горе такое. Мне даже стыдно, я пережил многие смерти, и они меня не очень затронули. Но вот Витя Цой – да… Я просто приехал в Питер, отстоял три часа очередь на кладбище. Многие из тех, кто знакомы, лезли проститься как бы по блату, без очереди, а я отстоял с друзьями три часа, чтобы подойти к могиле, чтобы просто побыть с ним… Это утрата. Для меня это просто утрата, никакой мистики нет. Такие люди, как Цой, – это пантеры. С кошачьей пластикой они двигаются, как пантеры, по жизни, живут быстро, и в этом нет мистики – просто драма, трагедия. Это случай, когда впереди еще, несомненно, было много всего хорошего, как в кино, так и в музыке. И вот я согласен с БГ в том, что если взять аналог западной звезды, то Цой был таким воплощением западной звезды в Союзе. Равно как и Майк, который всегда был звездой – читал, списывал, все знал… Так и Цой был вот таким вот неким воплощением…
Сегодня всем по большому счету нужен такой, как Цой, человек, за которым будет тепло, на которого можно опереться, за которым будет как-то безопасно. Герой нужен всем. Не только молодежи, даже мне, 47-летнему… Для кого-то это актер, для кого-то спортсмен, еще какой-то там герой. То, что Витя – это символ, который перерос себя намного, это, конечно, гениально. Его песни гениальнейшие, просто гениальнейшие. «Сегодня над нами пролетит самолет… Следи за собой…» Я вот был на премьере этой песни. Это было как раз на первом творческом вечере, и у Вити лопнули две струны. И он говорит: «Вы подождете или так попоем?» И зал говорит: «Давай так!» Или вот «Когда твоя девушка больна»… Я ее услышал второй раз через несколько лет на последнем альбоме, сделанную, типа, в студии. Но мне больше нравилось, когда было все так – акустические двенадцатиструнные гитары, звучание было очень такое…
Цой жив сегодня, да. Я могу сказать, что очень многие годы не слушал его песни, выключал, уходил. И от каких-либо расспросов, связанных с «КИНО», уклоняться пытался. И вот недавно увидел так называемый последний концерт «КИНО», или концерт в «Олимпийском», кажется. Он на самом деле совсем не последний. Это просто ужас какой-то, это все не то. Мне довелось видеть то, что было раньше, в зале на несколько сот человек. Это всегда было такое единение душ, когда ты входишь в какое-то состояние и уплываешь и возвращаешься счастливым.
Музыка «КИНО» жива, и я думаю, что и через многие годы это будет актуально… и будет слушаться, и не забудется.
…Я не был никогда никаким Эпстайном для «КИНО» или каким-то крутым другом Цоя. Было множество людей, которые были «КИНО» важней и ближе. Моя заслуга (если она есть) только в том, что у них благодаря мне были первые концерты в Прибалтике и они увидели других людей, немного отличных от тех, которые тогда ходили по улицам других советских городов, что они чувствовали тепло, исходившее от меня по отношению к ним. И я никогда не приписываю себе того, чего не было на самом деле…
«…Именно у нас в Киеве Цой заработал большие деньги впервые в жизни…»
…Цой приехал в Киев, кажется, в мае 1985 года и выступал в одной из киевских квартир по улице Предславинской. А рядом было здание столичной прокуратуры. Тогда с Цоем приехал еще Майк Науменко… Концерт был в разгаре, когда неожиданно раздался требовательный звонок в дверь и вошедший участковый произнес фразу, которая впоследствии стала знаменитой в кругах киевских фанов группы «КИНО»: «Всем оставаться на своих местах. Проверка паспортного режима. Цой и Науменко – на выход!» Музыкантов и слушателей доставили в Московский райотдел милиции. К счастью, кассету с записью уникального концерта хозяину квартиры удалось спрятать…
Концерт в Доме ученых организовывал «Шериф». Но привезли Цоя в Киев мы, а он только помог организовать сам концерт. Как раз это было в день рождения Цоя. Есть фотографии даже, где он с ромашками сидит… Мне они нравились больше всего, поэтому мы их и выбрали. «КИНО» в смысле…
Саша «Шериф» как-то узнал, что в Доме ученых можно провести какое-то мероприятие. Разумеется, ни о какой группе «КИНО» никто ничего не знал, и он как-то умудрился легко убедить директора пригласить перспективную молодежную группу. Зал был мест на сто. Забит был до отказа просто. Ученые, пришедшие на концерт, просто отвязались, размахивали галстуками и пиджаками… Была полная импровизация.
«Шерифу» тогда досталось. Во время концерта в зал ворвалась директор Дома ученых и, вытащив его за руку в коридор, потребовала немедленно прекратить «это безобразие». Она сочла группу «КИНО» фашистами и назвала их песню «Перемен!» настоящей диверсией… «Шериф» смог протянуть время в разборках с директрисой, и концерт благополучно был завершен…
Когда Сергей Лысенко задумал снимать свой фильм «Конец каникул», мы с ним сразу решили, что в фильме будет Цой. Впервые Сергей услышал группу «КИНО» у меня дома. Это была запись альбома «Сорок пять», и песни просто потрясали. Это была идеальная музыка для кино. И он решил снять фильм о рок-музыке.
