Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену - Михаил Михайлович Марголис

© Михаил Марголис, текст, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Существует ли российский шоу-бизнес – доподлинно неизвестно даже крупнейшим его обитателям. Периодически они повторяют: «Шоу у нас есть, бизнеса – нет». Шутка давняя. В которой разве что доля шутки, а преимущественно – такой специфический, крепкий отечественный коктейль, где щедро замешаны все ингредиенты постсоветской России, дожившей в 2021-м до своего тридцатилетия.

Мой стаж музыкального журналиста несколько дольше. Штатным сотрудником газеты (чья редакция, к слову, располагалась напротив московского Кремля, шефом являлся будущий председатель российской Госдумы, а гранки каждого номера возили на подпись одному из секретарей ЦК КПСС на Старую площадь) я стал раньше, чем «наш шоу-бизнес» обрел четкие очертания, понятия, иерархию. Так что, его историю я фиксировал фактически с самого начала. Наиболее бурная ее часть: гламурно-криминальная, сенсационная, полуфантастическая (если судить из дня сегодняшнего), амбициозная, дерзкая и ныне уже местами мифологическая, происходила в доинтернетную, даже докомпьютерную пору. Когда разговоры и музыку записывали на кассетные магнитофоны, а материалы для СМИ писали от руки или на печатных машинках.

Старт последнего десятилетия прошлого века стал финишем Страны Советов и ее тщетной перестройки, вместе с которой сворачивались разные «центры досуга», «молодежные объединения», «художественные студии», «лаборатории» и прочие «творческие кооперативы», бросившие в конце 1980-х вызов концертно-звукозаписывающей госмонополии («Мелодия», Госконцерт, Росконцерт, различные филармонии таяли, как снеговики в оттепель). И в «девяностых» фигуры на доске можно было расставлять заново, уже абсолютно по новым для «рожденных в СССР» правилам или почти без правил. Первобытный отечественный шоу-бизнес, как фартовое казино или скоростной социальный лифт, кого только не приманил: вчерашних комсомольских идеологов, детей советских партийцев и генералов, бывших «ментов» и сотрудников ОБХСС, недавних «валютчиков» и ребят из «братвы», провинциальных режиссеров массовых мероприятий, не реализовавшихся драматических актеров, обеспеченных «детей гор», удачливых продавцов оргтехники, секретарш, манекенщиков и манекенщиц, официанток, гостиничных работниц… Это поле выглядело просторным и почти не паханным. Теснота, однако, образовалась довольно скоро, и атмосфера в «музыкальной среде» стала отнюдь не травоядной. Одни жаждали собственной влиятельности, другие – успеха, третьи – понтов. Учтем еще когорту благополучно (в некоторых случаях – привилегированно) устроившихся в профессии исполнителей советской эпохи, желавших удачно вписаться в новую реальность, а не в списки «героев вчерашних дней».

Особым аккордом звучал «русский рок», еще недавно пребывавший в полулюбительском-полуподпольном статусе, а тут оседлавший мейнстрим и обалдевший от происходивших с ним чудес: стадионные аншлаги, толпы фанов, документальные фильмы, интервью, телеэфиры, студийные сессии, съемки клипов, поездки на западные фестивали, контракты с рекорд-лейблами, свои директора и администраторы. Рокеры «отдельной секцией» вошли в отечественный теремок шоу-бизнеса. И сей процесс в 1990-х вызывал у некоторых из них болезненную рефлексию. Потом улеглось.

Сейчас можно включить популярный режим «по волне моей памяти» и сложить субъективную повесть о том «как оно было». А затем коллекционировать уверенные, «беспристрастные» комментарии тех, кто в курсе «как оно было на самом деле». Но подобной мемуаристике я предпочитаю документальную хронику. Тем более, если многие годы вел ее сам и могу обратиться к тысячам своих публикаций, сохранившихся в газетных подшивках на антресолях «отчего дома», к сотням часов разговоров, зафиксированных на тех самых, вышеупомянутых аудиокассетах, к своим радио и телепрограммам, пойманным Всемирной паутиной. На мой взгляд, в этой архивной руде достаточно прямой речи, фактов, крупных планов, портретов, чтобы почувствовать, как развивалась и менялась российская музыкальная «игра на выбывание», вместе с ее игроками и нашей действительностью.

Уже в младенчестве русский шоубиз заляпался кровью, причем совсем не эпически, а как-то абсурдно-нелепо. Случившееся потащило за собой килограммы вранья и почти карикатурного пафоса. Тридцать лет назад, 6 октября 1991 года, во время сборного концерта в питерском Дворце спорта «Юбилейный», убили популярнейшего на тот момент певца Игоря Талькова. Огнестрельная драма полыхнула за кулисами, а на дворе цвела такая гласность, что устроители концерта мгновенно, со сцены, проинформировали о происшествии многотысячную публику. И даже в отсутствии соцсетей, мобильников, хотя бы пейджеров, весть разнеслась за час по всей стране. С нее начинались вечерние новости центральных телеканалов.

У Талькова, на кардинально мутирующей в ту пору позднесоветской эстраде, к началу 1990-х сложился героико-патриотический образ. «Любер» Коля Расторгуев еще не стал «батяней-комбатом» и лишь привыкал к гимнастерке. Балтиец Олег Газманов пока не добрался до звона московских колоколов и офицеров, а про есаулов и путан пел одинаково танцевально. Игорь же со сцены, можно сказать, нарочито вещал, глаголил, считая ее трибуной, да и типажно выигрывал у потенциальных конкурентов.

В 1987-м Тальков под аккордеон исполнял сентиментальные тухмановские «Чистые пруды», чем впервые и зацепил широкое зрительское внимание. А пару лет спустя уже стоял на авансцене в расстегнутой белой рубахе, с большим распятием на груди и страдал по «растерзанной вандалами» России, «листая старую тетрадь расстрелянного генерала». К такому поп-кумиру помимо поклонников потянулись «как к своему» разные деятели «духовных» организаций и «национально-патриотических» фронтов и обществ (включая казаков, монархистов и одиозную «Память»), коих тогда плодилось множество. Игорь эффективно, «в русле времени», нагнетал свою мятежно-мистическую ауру. После гибели Виктора Цоя, менее чем за год до собственной смерти, он спел: «А может быть, сегодня или завтра/ Уйду и я таинственным гонцом/ Туда, куда ушел, ушел от нас внезапно/ Поэт и композитор Виктор Цой…». Рядом с сакраментальной лирикой в его репертуаре появлялись желчные, прямолинейные, типа сатирические темы, про «господ-демократов», которых он звал «на суд одураченных масс» за то, что «свободных славян обратили рабами/ и в тюрьму превратили Великую Русь!», или «Метаморфоза», где просто персонально перечислялись те, с кем Тальков пересекался в своей творческой деятельности и конфликтовал: «Перестроились комсорги/ В шоу-бизнес подались/ И один из них свой орган/ Называет фирмой ЛИС‘С/ Стал капиталистом/ Коммунист из Госкино/ Вместо фильмов о чекистах/ Рекламирует «порно́»…».

И вот такого артиста (сыгравшего, кстати, в кино князя Никиту Серебряного), за месяц до его 35-летия убивают буквально перед выходом на сцену! Простите за цинизм, но какой сюжет! Сколько мотивов для молвы! Разумеется, понеслось. Одни поклонники Талькова догадывались, что «он мешал тем, кого обличал», «убили за правду», другие чуяли «масонский заговор против русского поэта-патриота», третьи добавляли,