— Что с тобой? Ты какой-то странный…
— Просто я счастлив.
Целый день, держась за руки, они бродили вдоль набережных, пока не стемнело. Ближе к ночи, в самом лучшем расположении духа Джим и Пам вернулись домой.
Дождливым осенним вечером в квартире Моррисона раздался телефонный звонок.
— Джим, старина, как ты?
— Спасибо, в порядке. А кто это?
— Это Рей. Рей Манзарек. Не узнал? Я звоню узнать, как тебе живется в Париже.
— У меня все хорошо, — сдержанно ответил Моррисон.
— А ты бы не хотел начать все заново?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты не скучаешь по нашим пластинкам, записям, концертам? Ты бы не хотел вернуть «Дорз»?
— Скучаю. Но как раньше уже не будет. Никогда. Я уже не тот, да и вы, наверняка, не те. Я повзрослел… Точнее, постарел для «Дорз». Прости, Рей. Спасибо за звонок и спокойной ночи.
— Ну что ж, до свидания… — в голосе Рея слышалась надежда на возможную встречу с другом.
— Прощай. Удачи. — Джим хладнокровно положил трубку.
«Дорз» начались с единения, а закончились отчуждением. Моррисон смотрел на старые фотографии и, не мог понять, как эти трое людей, которых он называл своими друзьями, так резко стали просто парнями из его группы. Чужими…
Когда они поднимались по лестнице на свой этаж, Джим вдруг почувствовал резкую и острую боль во всем теле. Закружилась голова, перед глазами все поплыло в бледном мареве. Он тяжело задышал, побледнел и судорожно ухватился за перила. Пам испуганно зашептала: «Что с тобой… Что происходит?». Джим прохрипел «Сердце». Она моментально достала из сумочки таблетки. Моррисон положил под язык сразу две штуки и через пару минут уже улыбался: «Ничего страшного, просто прихватило».
Когда они пришли домой, Джим открыл бутылку виски, включил кинопроектор и поставил одну из пленок «Дорз».
— Смотри, малышка, а ведь таким я и был, когда мы встретились. Ты любила меня тогда?
— Я любила тебя всегда. И буду любить вечно.
Джим сделал четыре героиновые дорожки и свернул в трубочку десятидолларовую банкноту.
Через сорок минут он сидел над белым листом бумаги, раскачиваясь из стороны в сторону и монотонно повторяя «мыслей больше нет, мыслей больше нет». Затем он в отчаянии упал лицом в стол и заплакал.
Подошла Памела, погладила его по голове.
— Успокойся, все будет хорошо. Ты еще напишешь много новых стихов и песен.
Джим поднял на нее слезящиеся глаза с широкими зрачками и просиял.
— Да, ты права, милая. А сейчас… Сейчас я пойду немного полежу в ванной.
Когда он ушел, она почти сразу же провалилась в глубокий, но недолгий сон. Через полтора часа Памела открыла глаза, будто что-то позвало ее и заставило так резко проснуться. Пленка с записью «Дорз» продолжала проигрываться: на экране молодой Моррисон пел «The End», на черной и гладкой поверхности стола все еще оставалась одна полоска героина, часы показывали без десяти три, Джима не было рядом. Памела встала с кровати и пошла в ванну. За дверью не раздавалось ни звука. Она неслышно вошла. Сначала ей показалось, что Джим спит. Только потом она увидела, что его глаза открыты. Он неподвижно лежал, глядя прямо перед собой, на губах его застыла странная и блаженная улыбка, будто он увидел что-то светлое и прекрасное. Пам щелкнула пальцами перед его лицом, похлопала в ладоши над ухом, дотронулась до щеки — он не реагировал ни на что. Она потрогала рукой воду — та, судя по всему, остыла уже давно. Памела стала разговаривать с Джимом: «Прекрати свои дурацкие шутки! Это не смешно. Вставай скорее, и пойдем спать. Я не могу уснуть без тебя. Ты слышишь?». Но Джим не слышал. Он уже был далеко отсюда. Он был там, где можно отпустить все мысли и страхи и просто улыбаться — странно, безмятежно и вечно…
Осознавая весь ужас случившегося, и одновременно не осознавая ничего, Памела дрожащими пальцами набрала телефонный номер. Она звонила своему любовнику, Жану де Бертою. По несвязным обрывкам слов и срывающемуся голосу, он понял, что произошло что-то серьезное и очень страшное. Около шести утра он уже был в квартире Моррисона. Внимательно изучив тело, он хладнокровно сказал:
— Детка, мне не нужны лишние проблемы. Легавые и так интересуются мной насчет наркоты. Лучше мне смыться отсюда.
Пам молча закрыла за ним дверь и сухими губами прошептала:
— Ненавижу.
Вторым, кто узнал о смерти Джима, стал его парижский приятель Ален Роней. Он моментально вызвал скорую и полицию. К моменту приезда врачей и полицейских, Памела выбросила в туалет все оставшиеся наркотики, сожгла черновики и книги Моррисона. Она методично уничтожала все, что говорило о нем в этом доме и все, что могло напомнить об аресте в Америке. Осматривая тело, молодой доктор спросил, употреблял ли Джим психотропные вещества. Памела отрицательно покачала головой:
— Нет, он только выпивал. Иногда. Понимаете, он был поэтом! — она подняла на врача полные слез и отчаянья глаза, — Он был великим поэтом! — она зашлась в истерическом припадке.
Памела Корсон провела двое суток в квартире рядом с телом Джима. Почти все это время она не отпускала его руки, иступлено гладила их, прижимала к мокрым щекам и шептала: «Я люблю тебя. Я так люблю тебя… Скоро, уже совсем скоро мы снова будем вместе».
Похороны были назначены на 7 июля. Это был теплый безветренный день. На погребение не были приглашены ни родственники, ни даже священник.
Лучшей панихидой для Джима стали стихи, которые читали собравшиеся. Их было совсем немного, всего пять человек.
Ни Ротшильд, ни ребята из «Дорз» не приехали почтить память Моррисона. В строгом костюме, который он почти никогда не носил при жизни, он лежал в узком деревянном гробу. Такой неузнаваемый, такой бледный и такой умиротворенный…
Изначально Пам хотела кремировать тело, а прах развеять по ветру, но Роней рассказал ей о кладбище Пер-Лашез, которое когда-то так понравилось Джиму. Вместе они решили исполнить его волю.
Когда Пам увидела, что могила Моррисона рядом с могилой Оскара Уайльда, она горько улыбнулась:
— Надеюсь, это соседство с великим писателем будет в радость музыканту и писателю.
Вместе с Джимом в землю ушли цветы и фотографии Пам — ведь она так хотела быть с ним до последнего дня, до последнего вздоха и даже после.
Вокруг смерти Джима Моррисона до сих пор витает множество различных слухов, версий и предположений.
Кто-то связывает его гибель с проблемами Джима с ЦРУ и ФБР. Кто-то говорит, что передозировка была осознанной. Кто-то, как и Патриция Кеннели, уверены в том, что в этой смерти виновна Памела Корсон:
— Да, я верю в то, что это она убила его, и никто никогда не разубедит меня в этом. Непреднамеренно, возможно но, пытаясь привязать его к себе, контролировать или наказать за то, что он оставил ее, — она ведь знала, что он собирался сделать это.
Так ли это или нет, была ли роковая доза героина умышленной или так легли карты — на этот вопрос уже никто не сумеет дать ответа.
25 апреля 1974 года Памела Корсон была обнаружена мертвой. Смерть ее, как и смерть Джима наступила от остановки сердца, вызванной передозировкой героином. Как и Джиму, на момент гибели ей было 27 лет. Знаковые совпадения или чистая случайность? Они оба верили в то, что будут вместе и на этом, и на том свете. Вполне возможно, что так оно и вышло.
Ныне, присно и во веки веков
Джим был первым. В своем призыве к поколению 60-х «творить будущее». В своей бесшабашности и смелости. В своей нещадной борьбе с комплексами общества, наконец.
Он был похож на пламя — манил, обжигал, горел ярко, быстро и дотла. Он поселил огонь в сердцах миллионов. Джим Моррисон продолжает также жить и гореть в памяти людей во всем мире. Живут его песни, живут его книги, живут его стихи. И пускай Памеле не удалось развеять его прах по ветру, но частички души Джима Моррисона навсегда остались витать в воздухе. Ту дверь, которую он открыл, закрыть уже невозможно, и тот огонь, который он разжег, уже не погасить. И сегодня с уверенностью можно сказать — Джим Моррисон не умер 3 июля 1971 года. Бунтарь и провокатор, революционер и шаман, Король Ящерица, поэт и просто романтик, он жив до сих пор. Каждую минуту он продолжает жить в сердцах тех, кто его любит. В сердцах каждого из нас. Ныне, присно и во веки веков. Аминь!
