— Йоко, они следят за мной! — Джон был в ужасе, когда его подозрения подтвердились. Измученный бесконечными угрозами и постоянным контролем, он задыхался и постепенно впадал в депрессию, из которой даже Йоко с ее любовью не могла его вывести. Он словно опять разочаровался во всем мире, как тот маленький мальчик много лет назад, которого не хотели выслушать, понять, принять таким, какой он есть, заставляя снова и снова выбирать. Джон не хотел прогибаться, чувствуя поддержку американской общественности, которой этот дерзкий англичанин своим примером показал, к какой жизни можно стремиться — свободной, независимой, новой.
Но поддержка никак не помогала Джону в получении визы на проживание в США. Ее получила Йоко, и это стало последней каплей для него. Они оба разгадали страшные планы американских властей, но только Джон осмелился, наконец, произнести эти слова вслух.
Нет сил
— Они хотят, чтобы мы расстались!..
Впервые за долгое время Джон напился до полубессознательного состояния, круша мебель и несвязно выкрикивая ругательства и угрозы. Животный страх потерять Йоко, поддавшись провокации правительства, доводил его до такого отчаяния, что он, как ребенок, не понимающий своей вины, сложившись пополам на полу в их недавно купленном новом доме возле Центрального парка, рыдал несколько часов без остановки среди пустых бутылок из-под виски. И только почувствовав спиной ледяной взгляд, молчаливо сверлящий его насквозь, Джон понял, что она вернулась домой.
Теперь, обратив к стоящей в дверях комнаты Йоко мокрые глаза, он шептал эти бессильные слова, ожидая, что она утешит, объяснит, убедит в счастливом конце. Но Йоко вдруг отшатнулась с таким выражением лица, что он не поверил своим глазам.
Она заговорила; никогда после Джон не слышал в голосе любимой женщины столько презрения, фатального разочарования, боли и обиды.
— Если у тебя нет сил справиться с этим недоразумением, то с чего ты взял, что их достаточно, чтобы удержать меня?
Она смотрела прямо и равнодушно, моментально и бесповоротно все решив. Она хотела мужчину, воина, победителя, а он стоял с заплаканными глазами, и, потеряв веру, беспомощно тянул к ней руки.
— Нет. — Она покачала головой. — Нет.
Доктор Уинстон О’Буги
Стремительное, как вихрь, расставание с Йоко надломило Джона. Он уехал в Калифорнию, оставив ей их новый дом, не подписывая никаких бумаг, просто уехал, чувствуя, что нуждается в полном уединении, чтобы принять, наконец-то, самые важные решения в своей жизни и до конца проститься со всем прошлым.
Он отчаянно пил и скандалил под придуманным псевдонимом Доктор Уинстон О'Буги, но между тем писал музыку, которая немедленно занимала высшие строки хит-парадов и приносила ему не одну сотню тысяч долларов. Но все было не то. Доктор Уинстон, дарящий миру исцеляющую душу музыку и надежду, не мог вылечить свое сердце, которое невыносимо тянуло его к Йоко.
Элтон Джон, с которым Джон работал в это время, тонко чувствовал внутреннее беспокойство своего нового друга.
— Она лучшая из женщин, Джон. — С убеждением говорил он. — И она не будет ждать долго.
Джон тосковал так сильно, что ежедневно писал Йоко нежные письма, в память о том времени, когда сам получал от нее таинственные послания, но ни разу так и не решился отправить их. Часы выливались в дни, дни — в месяцы, и чем больше проходило времени, тем чаще Джон задавался одним и тем же вопросом: «Где я?». Но не мог найти ответа.
Ответ
Когда Марку исполнилось двадцать два, произошло то, чего он боялся больше всего. Мир оскалился. И сошел с ума. Улицы червяками изгибались под ногами, стены домов сдвигались, будто желая раздавить его, стереть в пыль, в муку, в ничто. Этот страх, который преследовал его, липким холодным потом стекая по спине, не давал спать, есть, думать. Каждый второй прохожий хохотал ему в лицо ощеренной окровавленной пастью и тянулся когтистой лапой. И некуда было деться, негде спастись.
А самое невыносимое было то, что Бог отказался от него. Он просто оглох ко всем его словам, просьбам и мольбам, никак не объясняя свою немилость. «Почему? Почему? Почему?» — было страшно и одиноко, и солнечный свет резал глаза, и Марк понял, что помощи больше не будет, только он один может найти ответ, его спасение — в его руках.
Но ответ все же пришел.
По дороге с работы Марк наткнулся на брошенный кем-то посреди тротуара свежий номер «Роллинг Стоунз» с фотографией Дэвида Боуи и Джона Леннона на каком-то концерте.
И вдруг ничего не стало. Пустота и молчание, и он, Марк Чепмен, медленно переводящий взгляд с лица на лицо, с улыбки на улыбку, напряженно нахмурив лоб, будто не в силах определиться. Покопавшись в кармане, он выудил пятицентовую монету, высоко подбросил вверх и поймал, крепко зажав в кулаке… Решка.
Потерянный уик-энд
— И вы совсем не виделись? — Глаза внука удивленно заблестели.
Йоко грустно улыбнулась. Она помнит, сердце вдруг обледенело, покрылось коркой, и она монотонно произносила эти слова: «Нет. Нет. Уходи». Подумать только!.. Нужно было находиться рядом постоянно, всегда, каждую секунду, каждую минуту, ловить его вдох и выдох, потому что времени не хватит, не хватит, не хватит… Но кто тогда знал об этом?
Те полтора года прошли для нее не менее мучительно, чем для Джона. Впоследствии они станут называть эти бесконечные месяцы, прожитые порознь, «потерянным уик-эндом», бесполезной передышкой в отношениях, взятой, чтобы разобраться в своих чувствах, а на деле не принесшей ничего, кроме тоски и одиночества. Она жила затворницей, отказавшись от внешнего мира, как от безделицы, не в силах до конца поверить в то, что человек, которому она отдала всю себя, духовно и телесно, оказался недостоин такого бесценного дара. Эта мысль заставляла ее невыносимо страдать, но в глубине души она все еще верила в то, что все образуется. Ведь их любовь — особенная, она не могла кончиться так банально. Она вообще не могла кончиться. Никогда.
Наконец-то
Йоко проснулась, словно пронзенная электрическим током, в половину пятого утра. Телефон молчал. В дверь не звонили. Было так тихо, что она, казалось, слышала, как на подмерзший за ночь тротуар на улице с мелодичным звоном опускаются снежинки. Но что-то непреодолимо тянуло ее к входной двери, звало, тихий голос в глубине пустой коробки в форме сердца как будто сдернул ее с кровати. И, как была, в длинной белой рубашке на голое тело, с разметавшимися по плечам волосами и босая, она стремглав побежала через всю огромную квартиру в прихожую, поскальзываясь на паркете, задевая за углы, роняя какие-то предметы, ничего не видя и не слыша, кроме голоса, который твердил: «Там, там, там…». В одно мгновение справившись с замками, она рывком открыла дверь и… замерла.
Он стоял на пороге. Сгорбившийся, заметно похудевший, с заострившимися чертами лица и странно блестевшими глазами. Одной рукой он бережно сжимал повядший букет белых настурций — ее любимых цветов, другой держал исхудавший чемодан. Взглянул неуверенно:
— Я не хотел тебя будить.
Едва касаясь холодного пола, Йоко подошла к Джону и, уже приникнув сухими губами к быстро-быстро бьющейся голубой венке на шее, ощутила чуть уловимый цветочный запах, который, казалось, пропитал его всего — кожу, волосы, робкое дыхание.
— Наконец-то.
