Когда Наддель уезжала три года назад, я, конечно, хотел оставить лошадей у себя: «Они мои, они останутся у меня», — сказал я ей.
А она на это: «Нет, это мои лошади, я все время заботилась о них».
«Ну, хорошо», — не долго думая сказал я, ибо не желал ссоры, — «это твои лошади. Но, возможно, — ты ведь не против? — ты оставишь их у меня. И будешь заходить, чтобы покататься».
Но Наддель вела себя со мной столь норовисто, что предпочлаотдатьСанни и Дженни случайной знакомой. А через два месяца она снова успокоилась.
«Слушай, Дитер», — сдалась она, — «ты, вообще–то, был прав. Я так скучаю по Санни и Дженни! Я заберу лошадей и поставлю их у тебя. И буду заходить к тебе, чтобы покататься».
Она позвонила своей знакомой. И сразу же получила ответ: «Ясное дело, никаких проблем, Наддель! Конечно, ты можешь получить назад лошадей. По пять тысяч марок за каждую».
Я был готов вызвать адвоката. Но выяснилось, что Наддель не просто отдала кобыл, а даже подарила их. Что подарено, то подарено, с юридической точки зрения тут ничего нельзя было поделать. И я, недолго думая, решил порадовать Наддель.
Я проверил свою идею, спросив Наддель: «Как часто ты хотела бы ездить верхом?»
А Наддель на это: "..Ммм, я точно не знаю».
«А как ты собираешься добираться в Тетенсен? У тебя вообще есть машина?»
«… ну… нет… но я посмотрю! Я что–нибудь придумаю. Я могу ездить на автобусе…»
Когда я услыхал про Наддель и автобус, то понял: оставь это, Дитер. Ты увидишь ее здесь, если повезет, раз в году. А в остальное время тебе самому придется обо всем заботиться.
Позже я узнал, что Наддель потребовалось двенадцать месяцев после нашего расставания, чтобы распаковать свои пять с половиной коробок, в которых она перевозила вещи.
1999
Для защиты от грабителей я всегда держал свору собак: Рембо, Роки, Дики. Дики Второй. Дики Третий. Все они были ротвейлерами, за исключением Роки, гольден ретривера.
И кроме того, еще был Чаки, немного чокнутая мальтийская болонка, дрожавшая двадцать четыре часа в сутки. Собственно, это была не собака. Скорее, морская свинка–переросток. Но Наддель наконец–то нашла существо, о котором могла бы проявлять материнскую заботу.
Как–то раз Дики Второй во время игры уселся на голову Чаки и немного пережал ему трахею.
«На помощь, на помощь, Чаки умирает!» — заорала мне Наддель и, перепуганная, побежала в сад.
Я склонился над Чаки и увидел, что случилось: и впрямь, его глаза потеряли блеск, а глазные яблоки потускнели. К счастью, я вспомнил о курсах первой помощи, которые некогда проходил: я взял в руки его головку, размером не больше мандарина, и сунул его нос себе в рот. А потом вдул в него воздух. Произошло чудо: Чаки сразу заморгал и встряхнулся. Все было в порядке. За исключением того, что в его и без того маленьком мозгу образовалась вмятина. Остаток своей жизни песик все время припадал на левую лапу.
Мы с Наддель все время ссорились из–за собачьих пи–пи и ка–ка. Дело в том, что в моем саду росли древние буковые деревья. До тех пор, пока не появились собаки. Мы держали только кобелей. А кобель, разумеется, хочет писать и метить свой участок. Я чуть было не убил своих дорогих кобелей за то, что они насмерть зассали мои буковые деревья. Сначала листва побурела, потом опала. Все это мочевая кислота, недаром она так зовется. Это было очень грустно. Трехмесячный щенок поднимает лапку под столетним деревом и отправляет его на растительные небеса. Мне было жаль деревьев. Таков уж я: в часы покоя я разговариваю даже с деревьями.
Ситуация принимала гротескные очертания. В честь старых буков я отправлялся в питомник и за много тысяч марок покупал там деревца и кустики. Стоило мне посадить их, как мои ротвейлеры принимались за дело: выкапывали растения, орошали их своим пи–пи или пожирали кору. Настоящая программа по уничтожению гигантских сумм.
Наш газон был покрыт кучками и стал совершенно непроходим. Через каждые семь метров там громоздилось нечто, что несколько часов назад было «Фроликом» или «Чаппи». Дошло до того, что мы с детьми не могли поиграть перед домом в футбол. Потому что вместе с мячом в воздух каждый раз взлетало десять грамм собачьих кaкашек.
Собственно говоря, в нашем домашнем хозяйстве существовало строгое разделение труда. Дитер — зарабатывать деньги. Наддель — сидеть на диване.
«Послушай, Наддель, сделай хоть что–нибудь!» — восклицал я в сердцах, — «В конце концов, это и твои собаки. Их можно приучить к месту, где они будут писать. И где они должны делать кучки. Позаботься об этом!»
Позаботиться могло значить: клуб дрессировки собак. Могло значить: заниматься животными минимум два–три часа в день. И у меня не возникло бы никаких проблем, если бы Наддель возложила это поручение на Вальди, нашего садовника.
И колесо судеб завертелось. Дики Третий наслаждался своей свободой и облюбовал себе элитное хобби — травлю косуль. В конце концов, в результате постоянных упражнений он так натренировался, что ему и впрямь удалось схватить косулю. Части растерзанного животного лежали по всему лесу. Мне не оставалось ничего иного, кроме как позвонить леснику. «Безответственность! Как Вы только могли! Позор. Позор!» — гремела трубка. В качестве штрафа мне пришлось уплатить пятьсот марок. Тогда–то Дики и узнал вкус крови.
Он сразу же принялся нападать на Санни и Дженни, подбираясь к ним и облаивая. Санни, не долго думая, треснула его копытом по черепу. Любая другая собака была бы нокаутирована. Но только не ротвейлер. У них подавленная чувствительность к боли! ДикиТретий только помотал головой и снова залаял.
Его первой двуногой жертвой стала жена Гейни, нашего дворника. Пожилая дама шестидесяти пяти лет, которой он вцепился в руку. Ее пришлось зашивать. Конечно, это сильно действовало мне на нервы. К тому же, я боялся, что пресса пронюхает о происшествии, и что фрау Гейни предъявит мне иск на три миллиона. И появятся заголовки типа:
«Болен натравил легавую на старушку — она хотела от него детей»
Я извинялся сто тысяч раз и послал огромный букет цветов. А потом взялся за Наддель: «Ты должна лучше воспитывать собак! Так дальше не пойдет!»
Конечно, Наддель никого не воспитывала. Зато Дики Третий стал все чаще рычать на меня. Когда дети однажды пришли ко мне в гости, Мариелин, моя младшенькая, вдруг упала. И Дики Третий мгновенно прыгнул на нее. У меня дыхание перехватило от ужаса. Но собака, слава Богу, просто хотела поиграть.
И все–таки, с каждой минутой мне становилось все тревожнее. Как–то днем мы с Наддель пили кофе в саду. Дики Третий положил лапы мне на плечи и, разинув пасть, дыхнул на меня. Я только хотел сунуть ему в рот кусочек торта, как вдруг мне в лицо пахнула волна зловония его пасти. В ужасе я отпрянул, это спасло мне нос. Потому что Дики вдруг, без предупреждения, не рыча, вцепился зубами мне посреди лица.
Я сразу же побежал к зеркалу. От губы до подбородка все было разодрано, словно заячья губа. Из раны фонтаном хлестала кровь. В бешенстве я схватил один из садовых стульев. Но собака увидела поднятый стул, завиляла хвостом, желая поиграть.
И я не смог ударить ее.
Чтобы остановить кровотечение, я приложил к нижней челюсти носовой платок. Через несколько минут он был мокр, как половая тряпка.
Я как ненормальный понесся в гамбургскую больницу, где молодой иранский ассистент врача сшил меня. К сожалению, рану нельзя было заклеить, для этого она была чересчур велика. «Послушай», — простонал я из последних сил, — «Только возьми тонкие нитки, а то я потом буду выглядеть, как Франкенштейн!»
Ассистент справился со своей задачей просто великолепно. Шрам стал совершенно не виден на моем измятом лице. Как видите, от морщин тоже бывает польза. А потом последовало самое неприятное. Меня заставили нагнуться и вкатили укол против бешенства. Возможно, для того, чтобы я по возвращении домой из мести не укусил собаку. А потом мне разрешили уйти домой.
Одна из моих соседок — практикующий ветеринар. «Господин Болен, если Вы хотите чувствовать себя в безопасности, Вы должны избавиться от собаки!» — посоветовала мне она.
Подбородок утих, но теперь мое сердце обливалось кровью. Давай, Дитер, сказал я себе, еще останутся Хопфен, Мальц и Фролик. Дики Третий еще совсем молодой пес. Ему всего два года. Так сказать, период половой зрелости. Тот, кто разбирается в собаководстве, еще сможет его перевоспитать. Мой садовник Вальди нашел ему теплое местечко у одного фермера, любившего собак.
И все–таки, с тяжестью в душе, я вынужден признаться, что не гожусь в отцы для собаки.
Дики Третий был моим последним кусакой.
2002
Каждое лето мы с Эстефанией проводим в своем пентхаусе на Майорке. Так было и в 2002 году.
