«Не было тогда ничего заманчивей, чем послушать что-нибудь новенькое, — поясняла автор первой афиши “Аквариума” Таня Апраксина. — Круглые сутки работали магнитофоны, и повсеместно шёл активный обмен пластинками. Любой чудом попавший кому-то диск немедленно становился общим фетишем. И взглянуть на него, подышать, потрогать слетались со всех концов города».
Денег на фирменные «пласты» у школьников, разумеется, не было — поэтому они перезаписывали друг у друга магнитофонные катушки или приобретали винил, выпущенный в братской Югославии. Стоил он вдвое дешевле, а выглядел таким же таинственным и красивым. Диски прослушивались бессчётное множество раз. При этом друзьями жадно изучался каждый сантиметр обложки — в поисках бесценной информации, которая вносилась цветными карандашами в толстые тетради.
«Ещё у нас дома хранились древние — на 78 оборотов в минуту — надтреснутые и тяжёлые пластинки, оставшиеся от какой-то другой, доисторической жизни, — рассказывал Боб. — Моя мама иногда их ставила — и в таком они были сильном контрасте с окружающей действительностью, что постепенно заняли место в моём пантеоне прекрасной музыки».
Родители к увлечениям подростков относились терпимо. Джордж вырос в семье врачей, выделивших сыну деньги на покупку тёмно-синих вельветовых джинсов. Его мама Татьяна Абрамовна служила работником среднего медицинского звена, а отец Август Георгиевич трудился невропатологом в научно-исследовательском институте имени Бехтерева. От озарений в сфере рок-музыки семья будущего поэта-абсурдиста была бесконечно далека.
«Мои родственники часто спорили о политике и о событиях в нашей стране, — вспоминал Джордж. — Меньше — о событиях в мире, потому что всё вокруг было закрыто. Помню, как дедушка с бабушкой иногда общались между собой по-еврейски. Это, конечно, был не иврит, а адаптированный идиш. Дедушка был старым большевиком и любил рассказывать, как видел однажды Ленина. Для него это было святое».
Что же касается родителей Боба, то там всё было гораздо сложнее. Его отец окончил мореходное училище, затем ходил в кругосветку и даже побывал на коронации Елизаветы II, привезя домой из Лондона несколько джазовых пластинок. Но потом что-то произошло, и Борис Александрович бросил карьеру морского офицера, устроившись работать в научно-исследовательский институт. Кое-кто из его сокурсников уже дослужился до заместителя министра, а бывший офицер с головой окунулся в науку, сосредоточившись на разработке индукционных лагов и гидролокаторов для подводных лодок. Денег эти исследования приносили мало, поскольку сконцентрированный на экспериментах молодой учёный не следил за судьбой собственных изобретений.
Любопытно, что биография Бориса Александровича кардинально отличалась от жизненного пути его отца Александра Сергеевича. В тридцатые годы тот служил в Мурманском отделении НКВД, а во время войны возглавил Балтийский технический флот и отвечал за доставку грузов в осаждённый Ленинград.
«В моей семье многие были родом из-под Саратова, — описывал Боб своё генеалогическое древо. — Волна староверов попала оттуда в Петербург, и мой дед тоже из этих мест. Затем он стал начальником и имел прямое отношение к Дороге жизни через Ладожское озеро. Его именем назван танкер, который и поныне рассекает гладь где-то в районе Тихого океана».
Важно заметить, что основатель «Аквариума» нигде не афишировал, что его дедушка принадлежал к военной элите и имел ряд привилегий: машину, дачу и пятикомнатную квартиру в районе улицы Жуковского. За выполнение особых заданий Военного совета Ленинградского фронта Александр Сергеевич был награждён боевыми орденами и медалями. Но предметом его личной гордости являлся орден Красной Звезды, полученный, как зафиксировано в довоенных архивах, «за участие в спасении экспедиции Ивана Папанина».
***********************************************
Почти всё детство Боб прожил в центре Ленинграда — в дедушкином доме, где проводились музыкальные вечера и регулярно гостили адмиралы с генералами. Но в 1960 году, через шесть лет после смерти Александра Сергеевича, семья переехала в отдалённый Московский район, в квартиру на Алтайской улице. Жизненное пространство явно уменьшилось — в одной комнате с Бобом теперь обитала бабушка Екатерина Николаевна, которая многие годы являлась для него примером для подражания. Она была родом из многодетной крестьянской семьи, проживавшей в городе Солигаличе Костромской губернии. Страшные годы блокады баба Катя пережила с дочерью Людой и, судя по воспоминаниям, уцелела лишь чудом, потеряв во время войны мужа и отца. В конце сороковых годов её дочь окончила школу, поступила на юридический факультет, но в итоге стала работать художником в Доме моделей.
С самого детства Люде нравилось рисовать, и квартира была завалена её эскизами костюмов и графическими портретами друзей и знакомых. Прошли годы. Своё предназначение Людмила Харитоновна видела в разностороннем воспитании сына. Она впихивала в него любую информацию, которую считала полезной. Именно мама приучила Боба к походам в театр и привила любовь к фильмам типа «Великолепной семёрки» с Юлом Бриннером в главной роли.
Параллельно она где-то добывала дефицитные книги и запретный самиздат — начиная от «Собачьего сердца» и заканчивая «Доктором Живаго».
«Благодаря маме я часто оказывался в правильном месте в правильное время, — признавался Боб. — Даже на первый в моей жизни подпольный рок-сейшен вытащила меня именно она.
Когда же у отца возникли сомнения — ту ли музыку я слушаю, мама бестрепетно отбивала моё право на прогрессивные звуки. Ничего лучше со мной случиться не могло».
Особое место в жизни Боба занимал толстобрюхий кот Крис, любивший не только свежие сосиски, но и творческие семейные вечера. Дело в том, что Людмила Харитоновна и Борис Александрович часто приглашали в гости друзей — музыкантов из оркестра Ленинградской филармонии. Вместе с ними появлялся известный бард Евгений Клячкин, который, помимо собственных сочинений, исполнял под гитару Визбора, Галича, а также композиции на стихи опального Бродского.
«В этих песнях присутствовал целый мир какой-то запретной нежности и достоинства, — вспоминал Боб. — И дальнейшее течение моей жизни стало понемногу проясняться… Слушая музыку наших бардов, гордых одиночек с гитарами, я внезапно почувствовал, что во мне тоже есть — это».
Вскоре Боб нашёл на свалке сломанную гитару. С помощью отца он привёл её в порядок, а знакомый школьник — африканец Лолик Ромалио — показал Бобу первые рок-н-ролльные аккорды, ошарашив приятеля исполнением собственной композиции, написанной на смерть Брайана Джонса из The Rolling Stones. А ещё через некоторое время смекалистый ученик уже наяривал на гитаре Ticket to Ride.
«Вокруг нас был серый будничный мир взрослых людей, — пояснял Боб. — В нём ничего не происходило, кроме ссор, получек, зарплат, быта и мытья тарелок. Папа смотрит хоккей, мама стирает бельё, и здесь не было никаких радостей. И я прямо на уроках попытался написать рассказ: мальчик долго едет из математической школы домой — в серый быт, где бабушка, дрязги, родители, друзья, уроки. Но он продолжает ехать и просыпается только на конечной остановке. А там светит солнце, и какие-то поляны, и лес. И вообще — кайф. И водитель, под которым подразумевался Джордж Харрисон, говорит: “Ну вот, приехали!” Этот рассказ я несколько лет пытался написать, и он очень точно выражал моё настроение в детстве и юности».
Это был показательный момент. В те годы Боб и Джордж умудрялись выстраивать свою жизнь так, чтобы в ней не оставалось места ни для школьных неурядиц, ни для семейных конфликтов. Они много общались и курили, а по вечерам слушали по радиоприёмнику кривые отзвуки рок-н-ролла или грохот советских танков на улицах Праги. Любопытно, что фрагменты мирового эфира они отлавливали с помощью медной проволоки, прикреплённой к антенне транзистора и «выброшенной» в форточку — для получения устойчивого сигнала.
