З а окном летела бесконечная ночь. Казалось, это она, а не наш поезд жестко и глухо стучит колесами. Ночь покачивалась, вздрагивала, ее рассекали всполохи близких фонарей, а в черной глубине блуждали далекие огоньки поселков и городков. Этот ночной мир то замедлял движение, то стремительно проносился мимо чуть запотевшего окна нашего купе...
...Только вчера я среди многих людей встречал этот поезд на Курском вокзале столицы. Помнил, как диктор, обыденным голосом объявлявший о передвижении составов, произнес вдруг отчетливо и медленно: «Внимание! На первую платформу прибывает агитпоезд ЦК ВЛКСМ, выполняющий специальный рейс, посвященный «Маршу мира советской молодежи». И люди, что находились в ту минуту на вокзале: встречающие и пассажиры, деловито спешащие со своими поклажами, мороженщицы и даже носильщики, народ невозмутимый и сосредоточенный, оторвали взгляды от чемоданов и посмотрели в сторону платформы, видной сквозь стеклянную стенку вокзала. Туда неторопливо вползал локомотив, а за ним — красные вагоны с надписями «Комсомольская правда» на борту и эмблемой «Марша мира».
Локомотив чиркнул тормозами, вздрогнул, напрягся и будто перевел дыхание: «У-ф-ф...» В небо вдруг сорвалась целая стая голубей и рассыпалась стремительно и громко, треснув упругостью крыльев...
Все это было день назад. Сейчас Москва осталась позади, поезд шел в Смоленск, а я сидел в купе этого поезда и разговаривал с Лешей Чесноковым. Леша из Иркутска, работает там в молодежной газете. В агитпоезде находится с первого дня его движения. Рассказывал, что, когда началась подготовка к рейсу, он соглашался, если понадобится, спать стоя, только бы проехать с поездом с первого до последнего дня...
— Комсомольск-на-Амуре, Экибастуз, КамАЗ — словом, интереснейшие города, большие стройки — и все это как-то разом, одной сильной яркой картиной. Такое, наверное, раз в жизни выпадает...— говорил Леша. — И знаешь, что интересно? — У его глаз часто собираются морщинки, и лицо от этого кажется улыбчивым. — Наш поезд постоянно убегает от зимы. Она, говорят, в этом году запаздывает и догнала нас только в Павлодаре. Там было морозно и снежно. Ты вот что, найди Сашу Пономарева, заместителя руководителя поезда, поговори с ним. Только его поймать надо. Неуловимый. А я поработаю, утром хочу отправить материал в редакцию. Ждут там.— И Леша, плеснув из банки в стакан черного чая, начал раскладывать на столике бумагу, фотографии.
Я шел по вагонам. Через грохот тамбуров. Заглядывал в раскрытые купе. Спали, похоже, только те, кого дорога укачивает, другие, кого она будоражит, вселяет беспокойное чувство обновления,— эти люди уснуть не могли, и они говорили, спорили, вспоминали. А Пономарева нигде не было. «Только что забегал»,— сказал мне киномеханик Женя, который разматывал кинопленку в вагоне-клубе. «Вышел минуту назад»,— обнадежил меня усатый парень в штабном вагоне, подняв голову от карты с маршрутом нашего поезда. «Недавно заходил»,— сказала с верхней полки девушка в черном свитере с гитарой в руках и снова начала перебирать струны, глядя в нотные листы, разложенные на подушке. Наконец, уже отчаявшись, в третий или четвертый раз проходя мимо купе Пономарева, безнадежно постучал в дверь и вдруг услышал: «Смелее!»
Саша сидел один, и на коленях у него лежала стопка постельного белья, которую он, коротко вздохнув при моем появлении, отложил в сторону. «Мне бы...» — начал было я, но он тут же перебил: «Садись. Все ясно. Но только условимся, рассказываю самую суть».
Наши взгляды встретились, и в Сашиных глазах я прочел смертельную усталость. Но в то же мгновение он пружинисто откинулся к стенке купе, вытянул ноги в начищенных до блеска ботинках и заговорил. Я почувствовал, что Саша из тех людей, которые в трудные минуты жизни стараются улыбаться.
— Цель нашего рейса — пропаганда «Марша мира советской молодежи», — говорил Саша. — Специальный рейс агитпоезда — это 20 тысяч километров, 7 часовых поясов, 39 городов, это ударные комсомольские стройки — БАМ, КАТЭК, «Атоммаш» и так далее... Стартовали мы 24 октября 1982 года в Советской Гавани, с наших дальневосточных берегов. В день открытия Недели действий за разоружение, объявленной Организацией Объединенных Наций... Символично,— сказал Саша,— что именно наш, трудовой, бамовский поезд несет сегодня эстафету мира по стране.
— А почему «бамовский»? — спросил я. И он рассказал, что первый рейс агитпоезда начался семь лет назад, когда он ушел к строителям Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Семь лет курсирует поезд по дорогам Сибири и Дальнего Востока, и бамовцы называют его «красным эшелоном».
— В ходе рейса уже собрано более 10 миллионов подписей под обращением в штаб-квартиру ООН и под письмом протеста в адрес вашингтонской администрации, руководителей НАТО, — продолжал Саша. Рассказывая, он оживился, вспоминая подробности, эпизоды поездки, восхищался тем единодушием, с которым молодые жители городов, где останавливался поезд, присоединялись к движению за мир и разрядку. Потом Саша встал, взглянул в зеркало, поправил галстук, повел плечами и шагнул к двери купе:
— Пошли. Чтобы ты полнее представил, что такое «Марш мира».
Вновь прямизна вагонов, лязг тамбуров и дрожащий под ногами пол...
Наконец мы оказались в вагоне-клубе, и Саша подвел меня к стене, на которой висел листочек из альбома по рисованию. На нем детской рукой была нарисована черная бомба, перечеркнутая крест-накрест двумя линиями. А под рисунком большими буквами написано: «Я предлагаю переплавить все бомбы и сделать карусели. Пусть все дети катаются и никто не плачет».
— В Барнауле к поезду прибежал мальчишка и принес этот рисунок,— пояснил Саша. Помолчал. И вдруг неожиданно добавил: — У меня недавно дочка родилась...
А потом мне еще рассказывали, как в Шарыпово к поезду собрались десятки мальчишек и девчонок, которые принесли свои любимые игрушки. Они отдавали их участникам агитрейса и просили передать детям палестинских беженцев.
Сейчас игрушки ехали вместе с нами.
Еще я успел познакомиться с Таней Андриенко, девушкой из Усть-Кута, и она рассказала, что работает в бригаде строителей, они возводят дома на самом берегу Лены. И что еще в школе она решила попасть именно на БАМ и никуда не собирается оттуда уезжать. Говорила о своем муже, который водит в дальние рейсы тяжелые грузовики, и как бы поздно он ни возвращался, Таня всегда его ждет и потому счастлива. «Ведь счастье,— говорила Таня,— это когда ждешь и волнуешься, а потом встречаешься» — так и сказала. А когда я спросил ее об отце, Таня осеклась и долго молчала. Как-то очень по-взрослому, по-мужски сморщила лоб и молчала, глядя в черный квадрат окошка.
— Отец у меня умер. Умер 9 мая. От ран, которые получил во время войны,— говорила она, так и глядя в черное окошко поезда. — Его контузило в боях на Одере. Он никогда не рассказывал нам с мамой о войне... Но однажды, я этого никогда не забуду, разговорился вдруг с нашим соседом, который тоже воевал, и они сидели допоздна и все вспоминали, вспоминали... А потом отец кричал во сне. Страшно кричал. Слова атак. Команды. Проклятия. Нам с мамой было очень страшно.
Я подумал тогда, что пройдет еще много времени, по Байкало-Амурской магистрали будут идти поезда с хорошей скоростью, и уже начнутся другие стройки, и на них будут работать дети, быть может, внуки сегодняшних бамовцев, но и тогда слово «война» будет бить по душам и, вспоминая ее, люди будут сжимать от волнения пальцы, как это делала Таня Андриенко, девушка из Усть-Кута.
Гасли разговоры в глубине нашего вагона. Все меньше оставалось приоткрытых дверей купе. Я возвращался к себе, как вдруг, дойдя до середины вагона, услышал чей-то голос: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели...» Кто-то вспоминал фронтового поэта, ушедшего из жизни на самом острие своего возраста и таланта... И голос, и строки прозвучали так неожиданно, что я остановился и слушал, боясь вспугнуть эту минуту. Но вот строки оборвались тишиной, я почувствовал, что поезд замедляет ход, колеса забухали глуше, спокойнее, и тот же голос произнес: «Вязьма, война...» И опять все стихло. Поезд стоял у пустого перрона, облитого зеленоватым светом редких фонарей. Над станционным зданием с надписью «Вязьма» кружил редкий, крупный снег...
В ту ночь мне снился юный солдат в зеленой выцветшей гимнастерке. Он бежал по снегу, потом вдруг падал, пропахав подбородком этот белый снег, и снова вставал...
Я раскрыл глаза от резкого толчка. Поезд тормозил. Потянулся к окну, отодвинул шторку и вместе с ней будто оттолкнул последние сумерки. В глаза ударил свежий яркий день, стремительный в движении. Город накатывался пригородными постройками, приближался разнополосицей рельсов — подъездных путей...
