«Граждане СССР обязаны беречь природу, охранять ее богатства». Конституция СССР, статья 67.
Машина, монотонно ввинчивавшаяся в серпантин горной дороги, оставила далеко внизу подернутую дымкой тумана долину. Здесь, на высоте, хозяйничал ветер. На северных склонах он намертво вкропил в срезы породы иней и лед; но, как только гора поворачивалась боком к югу, солнце брало свое и среди камней появлялась яркая трава. Зелень травы — зимой...
Простором и покоем веяло от гор южного Таджикистана. Здесь все было слегка закруглено, горы раздвинуты широко, мягко, как будто раскатаны гигантской скалкой. И трудно было поверить, что именно по этим местам проходят на карте значки повышенной сейсмической опасности.
Карту эту я видел у сейсмологов перед отъездом из Душанбе. Красные значки, похожие на полоски пламени, ложились на коричневый цвет гор, хотя далеко не все горные массивы были мечены ими. Но на Памире их было немало: Средняя Азия, по существующей теории, лежит на одном из стыков монолитных платформ, из которых, как предполагают ученые, состоит земная кора, и именно на этих стыках сейсмическая активность особенно высока. За многие века и тысячелетия люди свыклись с неизбежностью землетрясений, если, конечно, можно привыкнуть к этому бедствию и, что более страшно, — к ожиданию его...
Но некоторое время назад из теоретических изысканий науки сейсмологии родилось новое и очень важное направление — сейсмостойкое строительство.
В местах, где подземные ураганы сметали кишлаки и целые города и где люди боялись строить двухэтажные жилища, появились дома в пять, а затем в восемь-девять этажей. Основываясь не на «авось, выдержит», а на точных расчетах сейсмологов и инженеров, строители научились возводить не только сейсмостойкие жилые дома, но и предприятия, мосты, плотины. Здесь, в Таджикистане, строится сегодня самая высокая в мире насыпная плотина Нурекской ГЭС — 310 метров. Плотина следующей ГЭС на Вахше — Рогунской поднимется на высоту 345 метров.
Горы, которые казались словно созданными для жизни человека, только сейчас могли гостеприимно принять его, а если быть точным — сам человек научился жить в этих помеченных красными тревожными значками местах.
Вместе с сотрудниками Института сейсмостойкого строительства и сейсмологии АН Таджикской ССР (ТИССС) мы едем на Головную ГЭС. Именно там десять лет назад была создана первая в Советском Союзе инженерно-сейсмологическая служба на земляной плотине, и Головная стала своего рода испытательным полигоном для Нурека, как тот, в свою очередь, для Рогуна.
Сейсмологи, в том числе Геннадий Сергеевич Селезнев, заведующий сектором сейсмостойкости гидротехнических сооружений ТИССС, посоветовали мне пройти по всей этой цепочке, чтобы понять смысл сейсмического дозора на Вахше. Сейчас Геннадий Сергеевич тоже ехал на Головную и, пользуясь свободной минутой, рассказывал:
— Главное — где и как строить... — говорил он. — Что надо знать о землетрясении? Где оно произойдет, его силу и время. На первые два вопроса современная сейсмология дает ответ с девяностопроцентной точностью. Остается вопрос прогнозирования времени, но и на него можно будет впоследствии ответить. Это позволило бы вовремя эвакуировать людей, но ведь предприятия и другие материальные ценности так быстро не вывезешь. Значит, главное — надежно строить. Особенно это важно для сооружений, способных, в свою очередь, спровоцировать катаклизм, например, для гидростанций и водохранилищ. Проблемами сейсмической защиты таких сооружений мы и занимаемся. Понятие «защита» включает в себя не только строительство по особым, так сказать, антисейсмическим законам, но и постоянное наблюдение за объектами, за берегами, где они возведены...
От перевала дорога медленно пошла вниз и час спустя уперлась в берег Вахша, в полосатый шлагбаум у въезда на Головную ГЭС. Затем «газик» пронесся по гребню плотины в нескольких шагах от свинцово-зеленой глади водохранилища и по пологому каменистому откосу сполз к двум домикам, стоящим на обрыве, словно под защитой плотины.
Нас встретил заведующий сейсмостанцией Иван Трофимович Финогеев. Высокий сухощавый человек средних лет, привыкший, видимо, к жизни сосредоточенной и замкнутой. Вообще здесь, как часто бывает на отдаленных станциях и в небольших экспедициях, работают всего двое — семья: сам Финогеев и его жена Валентина, инженер. Мои попутчики сразу же разошлись по своим объектам, а меня Финогеев повел осматривать хозяйство станции.
Во дворе к нам под ноги подкатываются два мохнатых щенка и начинают весело трепать шнурки ботинок. В загончике квохчут куры и орут петухи. Голуби лениво поднимаются в небо, где дрожат похожие на пух редкие хлопья снега.
— А ваш зверинец реагирует на землетрясения? — спрашиваю я.
— Как ни странно — нет. Один раз я сидел вон там, на берегу, с удочкой, вижу — рыба вдруг начала выскакивать из воды. В это время звонок на доме зазвенел — это у меня сигнал, что приборы сработали. Было балла три, но зверинец не обратил внимания... Так что полагаюсь только на приборы.
Иван Трофимович распахнул двери домика.
...Вдоль стен стояло с десяток осциллографов. Вернее, они были попарно прикреплены к небольшим деревянным платформам, подвешенным на тросах к потолку. Это для того, чтобы до минимума сократить воздействие посторонних колебаний и при землетрясении, и в обычное время — проедет грузовик, сбрасывают избыточную воду из водохранилища, просто кто-то хлопнет дверьми...
В углу, слева от небольшого пульта, через каждую секунду пульсирует сигнальная лампочка. Сухо, с метрономным стуком тикает хронометр. Ухо быстро привыкает к этому однообразному звуку, и он становится так же неощутим, как постоянно присутствующее мерное гудение турбин плотины. И когда через каждые 59 ударов проходит минутная марка — звенит пауза в один такт, это вызывает такое же болезненное ощущение, как шаг в темноте мимо ступеньки.
— У нас установлено восемь датчиков: в центре плотины, по гребню, на гранитном основании, где земляное тело плотины смыкается со скалой, и на стенке здания ГЭС, — рассказывает Иван Трофимович. — Сейчас мы проверим, все ли они готовы к работе.
Он подходит к пульту и нажимает на кнопку «Пуск». Мгновенно на экране вспыхивает надпись «Землетрясение» — и по ушам ударяет надрывный вой всех одновременно включившихся осциллографов.
— И часто загорается такой сигнал?
— Раз десять в год. Дело в том, что приборы настроены на регистрацию землетрясений, ощутимых человеком, то есть свыше полутора-двух баллов. А пятибалльное землетрясение здесь было один раз за девять лет. Станция работает в ждущем режиме. Когда происходит землетрясение и оно близко к порогу ощутимости или выше, срабатывает запускающий датчик и включаются все аппараты станции. Понятно?
Я согласно киваю и пытаюсь представить работу человека, который как бы держит в своих руках картину состояния плотины. Работа его, казалось бы, проста и незаметна. Регулярные обходы от датчика к датчику — проверить приборы, или, как говорят сейсмологи, «выверить на ноль», регистрация и расшифровка записей. Но когда не только проверки ради, не понарошку, а всерьез загорится сигнал «Землетрясение» и тревожной сиреной взвоют моторы осциллографов, Иван Трофимович без спешки, без лихорадки пройдет вдоль приборов, проверит, все ли работают нормально, и сядет к пульту, чтобы внести в журнал соответствующую запись. Как ни парадоксально, но каждый сейсмолог мечтает записать «хорошее землетрясение».
На каждодневные данные сейсмологов, на такие вот записи и опираются впоследствии инженеры, работающие над проблемами сейсмостойкого строительства.
Здесь же, на станции, спустя некоторое время я услышал такой профессиональный разговор. — Давай кило десять в параллель!
— Ага! Тогда на этом будет вылетать, а на этом...
— А ты канал прозвонил?
Специалисты, приехавшие из института, проверяли аппаратуру ЧИСС, то есть частотно-избирательной сейсмической станции. В руках у Вячеслава Голубятникова влажная проявленная лента осциллографа.
— Хорошо утром здесь тряхнуло. Вот, смотрите, — с удовлетворением говорит он.
— Как так? — удивляюсь я. — Ведь не было заметно.
Палец моего собеседника указывает место на ленте. Смотрю — будто кто-то старательно вел по бумаге прямую линию, потом рука дрогнула, и этот кто-то, разозлившись, начал ожесточенно чиркать вправо-влево. Это и есть запись землетрясения.
Оказывается, таких записей аппараты ЧИСС регистрируют до четырех тысяч в год, так что, по ее данным, «трясет» здесь в среднем 10—12 раз в день. Это очень слабые толчки, далекие от порога ощутимости. Но, работая над полученными лентами, можно синтезировать сейсмограмму сильного землетрясения. Эти теоретические данные сравниваются с записями сильных землетрясений, и вырабатывается методология расчета, которая потом, на новом месте, позволит в короткий срок составить по данным ЧИСС представление о сейсмической напряженности в районе и даже дать прогноз сейсмостойкости будущей плотины. Все это мне рассказывает Вячеслав Леонидович Голубятников, коренной душанбинец, 1939 года рождения, окончивший Душанбинский университет, кандидат физико-математических наук. У Славы седая голова и очень молодое лицо. Как потом выяснилось, почти все в секторе, да и во всем институте — ровесники. Большинство из них пришли в новорожденный Институт сейсмостойкого строительства и сейсмологии в начале 60-х в возрасте 23—24 лет: и Селезнев, и нынешний директор С. Негматуллаев. Они росли вместе с институтом, росли, не не старились. Как постоянное общение с пожилыми старит, так молодое дело не дает человеку стареть. Наверное, так.
