1. Избушка на курьих ножках
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ТЕМ,
кто извлекает нас из-под диванов на свет божий
На сцене от рыцарей не скрыться,
А в жизни попробуй их найди.
Канцлер Ги. Песенка актрисы.
— Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, а ко мне передом!
Барышня неопределенного возраста, в льняном фартуке поверх платьица, замерла с бутербродом у открытого рта. С лица ее как ветром сдуло прежнее благостное выражение, что появляется на лице эстета в предвкушении изысканной трапезы.
А барышне было что предвкушать: кусочек вареного окорока, тонкий ломтик козьего сыра, хрустящие кружки огурца между оными, свежесбитое масло, домашний хлеб, еще теплый и дышащий ароматами зерен и семян. И кофе, вручную смолотый, в старинной турке сваренный, доведенный до идеальной температуры. Кофе...
— Встань к лесу задом, а ко мне передом!
Барышня с досадой отложила так и не тронутый бутерброд на желтую тарелку. Покосилась с тоской на кофе и сдвинула скорбно брови.
— И сюда добрались!
— Ой, не причитай, Яга, — лениво отозвалась из-под стола белая в пятна кошка, — сама говорила — до тебя тридевятые раз в сто лет на болотах доходят.
И вытянула лапы, потягиваясь.
— Вот и дальше бы топли, — возмущенно пробубнила Яга, стягивая фартук через голову и вешая на гвоздик позади двери.
— Злая ты, — хмыкнула кошка. И потребовала с протяжным мявом: — Поесть да-ай!
— Ты свое уже съела, — отрезала Яга. — У тебя и так вечное несварение — жрешь как тигр, а я потом коврики за тобой отмываю.
— А вот тетя Иоланта не жалуется, — отвернулась кошка. — У меня, вообще, здоровье слабое, мяу, меня жалеть надо... Хозяйка тебе не простит, если узнает, как ты ко мне без уважения! И лоток не каждый день чистишь, думаешь, я не знаю-мяу?! Все расскажу!
— Тетя Иоланта вернется только завтра, а я — здесь и сейчас, — коварно прищурилась Яга, приседая на корточки и заглядывая в кошкины наглые глаза. — Так что тут — без выбора, Мег. К тому же, она тебя не понимает — наябедничать не получится. Не всем в Тридевятое ход есть. Пока, — резко поднялась барышня и нажала дверную ручку.
Кошка Мег стрелой выскользнула через коридор в комнату Яги. Она вот любила ходить в Тридевятое. И, вообще, ходить куда угодно, особенно куда нельзя. Например, в подъезд или в окно. На последствия Мег было плевать. Иногда буквально. Обычно находился кто-нибудь, кто их разгребал. Последствия. Или отстирывал. В стиральной машинке.
Девушка по имени Яга тихо затворила дверь на кухню, где остались священные бутерброд и кофе, затем через коридор дошла до комнаты. Свое светлое каре скрутила в тугой пучок на затылке, а в замочной скважине повернула ключ, ключ спрятала в карман.
— Ладно, если этот визитер пойдет на кости, может, и дам обглодать, — пообещала с сарказмом, сняла с крючка старый серый балахон и натянула поверх платья.
— Ни стыда у тебя, ни совести, — пожаловалась кошка, и не было до конца ясно — на свою судьбу или путника. И всерьез ли это все.
Отстраненно почесала за ухом.
— Думаешь, они не знают об этом, когда орут у меня под дверью? — кивнула Яга на окно с еловыми лапами. Окно давно нуждалось в помывке.
За окном был самый обычный небольшой балкон, первый этаж, унылый дождь и заурядная улочка спального района. Пара тощих городских елок стыдливо прикрывала комнату от обозрения прохожих. Невооруженным взглядом никаких молящих о помощи путников и не видно. Но это невооруженным.
Кошка тоже про это знала, когда орала у Яги под дверью — что у нее «ни стыда, ни совести». Но все равно орала. Отчаянно и с верой.
Так и люди к бабе Яге шли из Тридевятого царства. Когда уже идти больше некуда, выбирать не приходится. И их крики и сюда, в реальность, доносились.
Яга взялась перед зеркалом пристраивать парик-паклю седыми лохмами да косами. И на нос уродливую накладку.
— Тридевятое, — велела куда-то мимоходом в пустоту и коснулась губ бледной помадой.
Над окном у Яги висела безделушка: резная избушка-флюгер, над
