Мурад Аджиев, кандидат экономических наук
Деньги!!!
На большой — во всю стену квартиры моих сиднейских знакомых — карте Австралии шариковой ручкой нарисована стрелка; острие ее направлено в центр пустыни, а рядом печатными буквами написано: «Деньги!!!»
— Что это такое? — спросил я.
— Читать умеешь? Вот и читай: «деньги», — отвечали мне с усмешкой. — Много денег, только найти надо...
Дорога шла через Викторию и Новый Южный Уэльс, через Канберру, Мельбурн, цветущую Аделаиду к заливу Спенсера, глубоко врезавшемуся в тело континента. В Порт-Огасте я услышал впервые разговоры об Андамуке: вода там дороже пива, поэтому можно не бриться. Живут там люди под землей, поскольку наверху убийственная жара. Группы старателей сводят друг с другом кровавые счеты. Последнего полицейского пристрелили полгода назад. В пустыне водятся черные скорпионы, и поэтому спать на голой земле — даже в мешке — чистое безумие. И в этот «рай».автобус отправлялся только через два дня.
В сумерках стоял я у края пустыни почти без надежды, что попаду к цели; бог знает, когда появится случайная машина, да и не всякий водитель рискнет ехать ночью. Не успел я, однако, снять рюкзак, как подъехала «тойота» с английским экспертом по баллистике. Он ехал в Вумеру, где в пустыне, покрытой солончаками, испытывают английские ракеты.
После полуночи он высадил меня за Вумерой. Я разложил спальный мешок прямо на пыльной обочине. Был, конечно, риск попасть под колеса невнимательного ночного водителя, но страх перед черными скорпионами оказался сильнее. До Андамуки оставалось еще сто миль.
В два часа ночи меня подобрали рабочие, возвращающиеся из шахт Куп-Пиди. Мы едва тащились. Колеса машин поднимали такую густую пыль, что второй автомобиль то и дело притормаживал, чтобы не съехать с незаметной дороги, кое-где окаймленной изъезженными покрышками и скелетами машин.
На рассвете мы проехали скотоводческую ферму, а в восемь часов стали появляться первые отвалы, домишки из рифленого железа и розочки ветроэлектрических установок. Мы были на месте.
Я остался стоять перед местным баром Такабокс.
Через полчаса появился первый прохожий: курчавый, почти чернокожий мужчина невысокого роста.
— Не могу ли у вас спросить?.. — остановил я его.
— Давай спрашивай, — отвечал чернокожий.
— Я только что приехал в Андамуку. Ищу работу, ночлег, еду.
Уловив мой топорный центрально-европейский акцент, чернокожий ухмыльнулся и вдруг заговорил по-чешски:
— Спать можешь у меня. Меня зовут Штефан, — он хмыкнул и тщательно оглядел меня. — А насчет работы... Тут двое парней ищут себе компаньона...
В Австралию Штефана привезли родители еще маленьким мальчиком, а до черноты он обгорел за долгие годы в пустыне.
Час спустя я получил кирку, кувалду, карбидную лампу и отправился на работу с двумя другими новичками. Свен и Петер, которые взяли меня в компаньоны, обитали в Андамуке только четыре месяца. Опытный диггер — искатель опалов — не стал бы терять время на такого невежду, как я.
Дорога виляла среди жестяных домиков, трех баров, двух лавок, почты и направлялась к Холму Спятивших. По пути мы остановились у скупщика опалов. Петер продал ему несколько мелких камешков за восемь долларов, а в следующей хибаре купил хлеб, запальный шнур, детонаторы и желе в пакетиках — взрывчатку.
Солнце жарило все сильней. Дорога ветвилась на тропинки, и они терялись среди гигантских отвалов пустой породы. Воздух раскалялся. Нигде ни травинки. Среди камней мелькнул низкорослый черный абориген, за которым бежало восемь невероятно изможденных собак.
— Что тут делают аборигены? Тоже в шахтах роются?
— Откуда! — усмехнулся Свен. — Под землю они не лезут. Говорят, темноты боятся. Они больше роются в старых отвалах.
— А к чему? Тут же, наверное, все смотрено-пересмотрено много раз?
— Не скажи. Раньше породу выбрасывали, не очень просматривая, а в ней и попадались черные опалы. На солнце может вдруг сверкнуть камень, который внизу, при свете карбидки, и проглядишь. У аборигенов для этого глаза что надо. Сидят на отвале, как на раскаленной печке, солнце вовсю припекает, а они знай себе пощелкивают клещами, дробят обломки камня. Так что пару камешков — как раз на бутылку — всегда отыщут.
Ноги погружались в мелкий темно-красный песок, в ступни впивались крохотные колючки. Но хуже всего были мухи, налетавшие тучами. Портной из немецкой сказки, который одним ударом истребил семерых мух, здесь бы нашел применение своим талантам.
— Не гони их со спины, — посоветовал мне Свен. — Отгоняй только от глаз. А со спины сгонишь, еще больше к глазам прилетит. От этого просто ошалеть можно.
Солнце раскаляло камни, и пустыня без тени напоминала пышущую жаром духовку. Тропка запетляла среди валунов, а по обеим сторонам в земле чернели вертикальные дыры, узкие и бездонные. Копание новой ямы похоже на рытье колодца, только крепи не нужно ставить — сухая почва спрессована как камень. Все эти — в десятки метров — груды камней вокруг были вырваны из недр земли киркой и подняты наверх ведро за ведром.
Черная яма
— Пришли, — сказал Петер, остановившись у одной из дыр, ничем не отличавшейся от прочих. — Это наш участок. Мы его застолбили.
Я поглядел на осыпающиеся борта с опаской.
— Лестницу вытаскиваете на ночь?
— Какая, к черту, лестница, — буркнул Петер.
Он сел на кран ямы, уперся ногами в противоположную стенку и стал постепенно уходить вниз — в трубу.
— Не бойся, упрись спиной и коленями, — подбодрил меня Свен, когда снизу донесся возглас: «Следующий!»
Сердце у меня сжалось. Комки сыпались вниз, я втиснулся в черную трубу, ноги судорожно уперлись в противоположную стену, острые камни скоблили спину. Казалось, сухая глина вот-вот рухнет вместе со мной.
Внизу Свен разжег карбидку. Мы с трудом умещались, сидя на корточках, дальше нужно было ползти на животе. Прослойка, таящая опалы, толщиной сантиметров в десять, и высота штольни такова, что едва может проползти старатель. За десятки лет разработок ходы соединились в молчаливый темный лабиринт. Подсвечиваемый кое-где прорытой сверху трубой, он ветвится на многие километры. В нем легко заблудиться. Владельцы давно ушли отсюда, штольни осиротели. Можно взяться за любую.
С карбидками в руках мы подползаем к стене.
— Гляди, — объясняет Петер. — Это опаловый слой. Его не касайся.
Его подкапывают киркой и потом осторожно отделяют. После каждого удара надо придвинуть карбидку к самой стене и тщательно вглядеться — не сверкнет ли искра. Будь осторожен. Опал можно разбить, как и любой камень; тогда за него ничего не получишь.
— Это случается?
— Очень даже часто, — сказал Свен. — Завтра я покажу тебе одного парня. Стена у него заискрила, и он понял, что перед ним опал. Ему бы ножом ковырнуть, а он ахнул киркой; лежа на боку, промазать нетрудно. Камень вдребезги. Правда, и за обломки он получил двенадцать тысяч. А целый камень стоил бы пятьдесят. Представляешь, что с ним было? Одним ударом уничтожить шанс, которого ждешь годы!
Петер между тем улегся в забое. Кирка отскакивала от кристаллического кварца, кувалда и долото ковыряли свод. Когда работаешь, лежа на боку, все требует удвоенных усилий. Мы меняемся, а потом через голову бросаем пустую породу в выработанные штреки. И смотрим, смотрим. Так мальчишки, ползая на животе под кроватью, ищут закатившийся шарик.
В десятках таких же штолен сотни мужчин, занесенных в пустыню со всех концов света, сражаются со скалой. Никто из них не думает о красивых дамах, которые будут носить брошки и перстни с этими камнями. Никто не представляет себе ювелирных магазинов Токио, Нью-Йорка или Сан-Тропеза. Они мечтают только о том дне, когда скала заискрит, расступится и выдаст огромный опал, как пропуск в сияющий мир денег и бурных развлечений.
Не век же счастью уклоняться от них! Вся Андамука шепчется о неизвестном везунце — черт его знает, откуда он родом! — который на третий день после приезда нашел в заброшенной штольне опал в пятьдесят тысяч долларов. А те счастливчики, что нашли самый большой из всех известных опалов — Королеву Андамуки? Скрылись они или остались ждать еще большего счастья?
Правду знает только скупщик опалов, ну и, конечно, те трое. У всех достаточные основания помалкивать.
Диггер годами сражается с иссохшей горной породой вовсе не для того, чтобы отвалить треть тяжко добытых денег в виде налога государству. В этом единодушен весь поселок, а скупщик, который не станет держать язык за зубами и выдаст своих клиентов, поставит себя вне закона пустыни. Неписаного, но беспощадного.
