не сдается и продолжает свои попытки добраться до меня, расшевелить, заставить улыбаться, заставить ему отвечать…
Зачем ему это нужно?
Я не понимаю.
И не хочу понимать. Он мне никто.
– Привет, Нюта, – все та же широкая обаятельная улыбка. На нем дорогой, отлично сидящий костюм цвета берлинской лазури, он безумно идет к его глазам. – Поехали?
– Привет, – холодно отвечаю я и сажусь на заднее сиденье.
Всю прошлую неделю меня там ждал какой-нибудь сюрприз: стаканчик кофе, коробка пирожных, мягкая игрушка, шелковый шарф…Ярослав и сегодня не оставляет своих попыток, но в этот раз его выбор более удачен – красивый дорогой скетчбук с магнитной застежкой. Такого добра у художников много не бывает, и подари мне это кто другой, я бы с удовольствием приняла подарок, но…
– Спасибо, не надо, – говорю я, обращаясь к его затылку. – Я это не возьму. Верни в магазин или подари кому-то другому.
– Прогресс, – спокойно замечает он.
– В смысле? – не понимаю я.
Ярослав оборачивается и весело ухмыляется. Его синие глаза смотрят на меня с интересом.
– Ты первый раз сказала «спасибо», Нюта, – поясняет он. – Значит, понравилось?
– Нет! И прекращай уже это! – резко говорю я. – Что за бред с этими подарками? Ты меня купить пытаешься или что? Можешь расслабиться, я не собираюсь папе на тебя жаловаться. Ты для него и так идеальный зять, так что оставь меня уже в покое! Пожалуйста!
– А если нет? – с холодным любопытством спрашивает он.
– Тогда… тогда сестре скажу, что ты ко мне пристаешь! – выпаливаю я. – Понял?
Ярослав громко и искренне смеется.
– Я к тебе пристаю? Серьезно? А можно поподробнее, когда это было и где? Где-то в твоих неприличных фантазиях, да, Нюта?
Мои щеки вспыхивают от смущения и злости одновременно.
– Оставь! Меня! В покое!
– Я подумаю об этом, – кивает он и больше до самого конца поездки не говорит мне ни слова, а меня всю трясет от негодования. Как же сильно хочется стукнуть его! Вывести из равновесия! Заставить сбросить эту маску абсолютной уверенности в себе и увидеть, что же за ней прячется!
Впрочем… может, это не маска. Может, Ярослав такой и есть.
В квартире Георгия Исаевича привычно и успокаивающе пахнет красками и одеколоном, и я искренне надеюсь, что сегодня заслужу хоть какую-то похвалу. Ведь я постаралась подготовиться как следует и принесла целых три портрета! Обязательным условием было рисовать реальных людей, тех, которых я видела своими глазами, поэтому выбор моделей был не такой уж большой. На моих портретах сегодня папа, мама и сестра.
Георгий Исаевич кивает и внимательно рассматривает мои работы. А потом просто вздыхает, сует мне их обратно и пожимает плечами.
– Я ничего не могу сделать, Левинская. Ты опять рисуешь то же самое. Куклы, куклы, куклы… Здесь нет людей. Это не люди. А ты не художник. Не приходи больше, это просто трата моего времени и твоих денег. Рисуй пейзажики, они у тебя недурно выходят. Все, свободна.
– В смысле? – растерянно говорю я, все еще ничего не понимая. – Но… у нас же урок! Мы же даже еще не начинали… Георгий Исаевич!
– Дверь там, Левинская, – дёргает он сухим подбородком в сторону прихожей. – Всего хорошего.
Я не помню, как оказываюсь на лестнице, не помню, как спускаюсь вниз и выхожу из подъезда. Меня трясет от рыданий. Слезы текут по лицу, их так много, что весь мир расплывается от них. Меня наизнанку выворачивает от обиды, от жалости к себе, а главное, от осознания, что я правда не художник. У меня такое чувство, что все, что я так тщательно от себя скрывала, о чем боялась даже думать, всплыло на поверхность. Я так и знала, что я бездарность! Я так и знала, что никуда не гожусь!
Права была Леля, во всем права.
Я никто. Никто, никто, никто!
Я вдруг понимаю, что уже стою на улице перед подъездом, а в руках у меня папка с моими работами. Нет, не с работами – с мазней!
Я открываю папку, вытаскиваю рисунки, папку отшвыриваю в сторону, а сами рисунки начинаю яростно рвать на части. Это все ерунда, это все мусор, это все никогда не станет чем-то по-настоящему ценным…
– Нюта! Нюта, блядь. Да что с тобой?!
Я ослеплена своей яростью, своей истерикой и поэтому не сразу понимаю, почему у меня не получается двигать руками. И только через пару секунд доходит: это потому, что Ярослав стоит сзади, крепко обхватив меня со спины, и удерживает мои запястья. Я тяжело дышу, приходя в себя. А под ногами, в грязи, валяются мои смятые и порванные рисунки.
– Что с тобой, Нюта? – повторяет Ярослав. – Тебя кто-то обидел?
– Нет, – с трудом выдавливаю я из себя. Нос распух от слез, горло перехватывает, и слова звучат глухо и гнусаво. – Никто. Поехали домой.
– А твои занятия? Ты же только зашла? – ничего не понимает он.
– Их не будет, – смеюсь я истерично. – А знаешь почему? Потому что я бездарность!
Это слово словно кнопка, которая включает во мне новый поток слез. Я опять плачу, чувствуя, как меня снова начинает трясти, но внезапно сильные руки разворачивают меня к себе и притягивают к широкой крепкой груди, и я с упоением реву, уткнувшись в дорогую гладкую ткань пиджака, окунувшись в горьковатый ледяной аромат парфюма, смешанный с теплым запахом мужского тела. Горячая ладонь успокаивающе гладит меня по спине, и на секунду я вдруг чувствую себя так, как ни разу в жизни не ощущала – в полной и абсолютной безопасности.
Глава 6. Угольно-черный
– Пойдем в машину, – спокойно предлагает Ярослав, когда мои рыдания начинают стихать. В груди все еще больно, но меня хотя бы уже не трясет от злости и обиды. И слезы перестали бежать. Кончились, наверное.
Но возникла другая проблема.
Теперь, когда я уже немножко успокоилась и вернулась в реальность, мне становится ужасно, безумно, просто невероятно стыдно. Настолько сильно, что я бы
