Лицо проповедника посветлело.
— Я хочу убедить вас в том, что эти абсурдные фантазии всего лишь папистские суеверия. Никто на земле не может обещать вам, что вы попадете на небеса. Все в руках Божьих, и нам, смертным, не дано права изменять волю Его. Я понимаю, учение — это сурово, но разумно. Вспомните о распятом разбойнике. Он не получил ни крещения, ни причастия, Господь пообещал ему…
— Вы распяли разбойника… Если сам Господь мирится с этим, то зачем вы докучаете мне ненужными разговорами? Что вам еще от меня надо?
Неугомонный оратор не сразу унялся.
— Перейдите в нашу веру, и хотя мы не обещаем вам места на небесах, но на земле вас не сожгут.
— Не сожгут? — Анне показалось, что она ослышалась. Ее пальцы впились в соломенный тюфяк, ноги свело от напряжения. Что он говорит, почему ходит вокруг да около самого главного?
— Вы, паписты, считаете, что душа очищается, проходя сквозь огонь. Но сожжение — это не очищение, а жестокое наказание. Стоит вам только отречься от старой веры и склонить голову перед Новой Церковью, и вас незачем будет посылать на костер за колдовство.
Мысли дико заплясали у нее в голове. Неужели надо было так мучить ее, не сказав сразу, чего от нее хотят?
— Что я должна сказать?
— О, важны не слова, а ваши чувства. Помолитесь со мной. Вернитесь в лоно церкви, пока у вас еще есть время.
— Что значит «пока есть время»?
— Вы должны понести заслуженное наказание за содеянное вами зло. Вы пытались отравить священника, вы вступили в сговор с дьяволом. За это вас ждет казнь, но куда более милосердная, чем сожжение. Вас повесят. Это быстрая и легкая смерть, — радостно произнес прыщавый проповедник.
Анна издала протяжный стон.
— Повешение значительно более разумный способ наказания. Костер — это так ужасно!
— Заткнитесь! — закричала Анна. Она вскочила и топнула ногой, позабыв об искалеченных пальцах. — Замолчите, а иначе я окончательно сойду с ума! Если ваша Церковь может предложить мне только танец в петле за преступления, которых я не совершала, то лучше я останусь со своими предрассудками. Последнюю ночь я хочу побыть одна, если сие будет сочтено разумным.
— Разве вы не пытались отравить священника?
— Никто его не травил, а иначе этот болтливый дурак давно был бы мертв.
— Правда это или нет, уже решил суд. Это дело судьи, а не проповедника.
— Судьи и палача. — Анна приподняла подол платья и показала изуродованные ступни. — Я в полной мере изведала шотландское правосудие.
Она повернулась к свету так, чтобы он мог видеть ожоги на ногах.
— Так что избавьте меня от рассуждений об ужасах сожжения. Мне преподали хороший урок.
Проповедник испугался и попросил ее опустить платье. Она ведет себя неразумно. Женщины вообще живут чувствами и не упускают ни малейшей возможности выставить свои прелести напоказ, выговорил он ей.
Анна набросилась на него, как дикая кошка, и выгнала из камеры. Ее трясло от бешенства и отчаяния. Этот мальчишка, еще не познавший страданий, на краткий миг пробудил в ней надежду, и тут же растоптал ее. Еще долго она ковыляла по камере от стены к стене, стараясь не ступать на больную ногу, и приходила в себя от визита непрошеного гостя. Мало-помалу ярость стихла и на смену ей пришла черная тоска. Анна опустилась на колени перед бойницей, похожей на распятие.
В непроглядной ночи тускло мерцали звезды. Лунные тени покрывали каменный пол. Анна сложила руки на груди и всем сердцем обратилась к Деве Марии. Она изгнала гнев из самых сокровенных глубин своей души и воплотила свой страх в молитву. Она вопрошала Святую Деву, хочет ли Та, чтобы Анна приняла мученичество.
Ей не было ответа. Анна безнадежно уронила голову на грудь, ее пальцы устало застыли на холодном камне.
Неожиданно тишину прорезал тоскливый зовущий вой одинокого волка. Анна встрепенулась и напряженно вслушалась в темноту.
— Джок, это ты?
За острыми крышами уснувших домов простирались безмолвные черные поля. Внезапно на рыночной площади, залитой лунным светом, между длинных рядов виселиц промелькнула волчья тень. Волк вышел на середину площади, прямо под башню и, сев на задние лапы, задрал голову и уставился желтыми немигающими глазами наверх, туда, где томилась Анна.
— Джок, это ты?
Волк завыл глухо и протяжно, вой проникал сквозь мрачные стены темницы. Раздалось хлопанье птичьих крыльев. На узкий каменный выступ села голубка.
От неожиданности Анна отшатнулась.
Голубка внимательно изучала Анну круглым птичьим глазом, похожим на бусину, потом слетела в камеру и приблизилась к тюфяку. Она вырастала с каждым мгновением. Крылья трепетали, превращаясь в белые одежды. Перед Анной предстала закутанная в белоснежное покрывало высокая стройная девушка. Ее полудетский взор казался неистовым, да и сама она напоминала подростка. Воздушное прозрачное покрывало не прятало ее красивого сильного тела, но нагота не смущала Марию. И печаль и радость были написаны на ее лице.
Анна собралась с духом и повторила вопрос, не дающий ей покоя.
— Мария, ты хочешь моей смерти?
Сердце отчаянно билось, страшась услышать ответ.
«Анна, люди смертны, рано или поздно они должны обратиться в пепел и прах, из которого вышли».
— Но почему я должна умереть сегодня на рассвете и почему такой страшной смертью?
«Не все ли равно, когда и как ты встретишь Смерть, раз ты отказалась танцевать со мной?»
Мария плавно повернулась на носках и снова стала Майской Девой Зеленого Леса, беспечно отплясывающей среди бездомных и отверженных.
— Танцевать?
«Анна, тебя звали, но ты не пошла в круг. Ты противилась Огню».
— Боже, светает, близится утро. Как скоро… — Анна зябко передернула плечами. Как смела она беспокоить Бессмертную Деву неведомыми той горестями и страхами обыкновенных людей? Жизнь среди шотландцев научила Анну Нортумберлендскую, что она такой же человек, как и все.
Лицо Девы смягчилось.
«Анна, неужели ты полагаешь, что мое сердце не обливается кровью, когда страдают и гибнут мои дети? Неужели думаешь ты, что лицо мое не было мокро от слез, когда сына моего прибивали гвоздями к кресту? Когда сжигали моих дочерей? Танцуй! Танцуй сейчас! Это лучшее время, другого не будет».
Анна с усилием поднялась с пола, одной рукой держась за стену. Каждое движение резкой болью отдавалось в теле. Мария затрепетала и вновь превратилась в голубку. Анна благоговейно смотрела, как она начала танцевать на кресте, нарисованным лунным светом на каменных плитах пола.
Танец становился все стремительней, он набирал силу, крылья описывали в воздухе круги, голубка переступала мелкими шажками, кивала, гибко и упруго скручивая и раскручивая бесконечную спираль танца. Анна знала этот танец. Она видела его узор в мозаике полов в кафедральных соборах, в лабиринтах, устроенных для увеселения, и в старинных орнаментах, вырезанных по кости и камню. Она видела этот танец в канун Мая. Бесконечная спираль смерти и возрождения. Внутрь земного лона и из материнского лона к свету.
Анна стала осторожно повторять движения Девы-голубки. Виток за витком, внутрь и наружу, она медленно кружилась по камере. Спираль начала сужаться, Анна отняла руку от стены. Мелодия волынки, в которой радость сливалась с печалью, проникала под мрачные своды башни, осеняла крест-бойницу и звала за собой. Звук то поднимался ввысь, то затихал, мотив выводил в воздухе священные витки.
Стараясь кружиться на левой ноге и едва опираясь на правую, Анна неотступно следовала за голубкой. Голубка сложила крылья, и Анна убрала руки за спину, вспомнив, как кружилась Элисон на зеленой траве у разрушенной старой церкви.
Боль стихла, ноги сами несли Анну, она самозабвенно проникала все дальше и дальше в лабиринт, не помня уже о костре и смерти. Страхи остались позади, ее тело двигалось, оно жило, душа пела. Близился рассвет. Силы покинули графиню. Она упала на солому и заснула под убаюкивающие звуки музыки. Голубка вылетела в каменную щель, расправила крылья и унеслась навстречу огненным лучам солнца. Анна сквозь дрему пробормотала слова прощания и погрузилась в глубокий, без сновидений, сон.
Наутро, когда в камеру явились стражники, им пришлось долго расталкивать ее. Открыв заспанные глаза, Анна увидела над собой их раздраженные лица — этим мужланам никогда не доводилось видеть, чтобы приговоренный к казни спал так безмятежно.
Анна привела себя в порядок, отряхнув солому с платья и пригладив волосы, давно не знавшие расчески, а затем ей связали руки.
— Одна морока с этими ведьмами, — пробурчал кто-то из стражников.
Ее свели вниз на мощеный внутренний двор, где уже ждала запряженная телега с Элисон и телом Макнаба. Связанные руки не дали женщинам обняться. Анна поцеловала Элисон и сказала, как хорошо, что можно наконец-то распрощаться с темницей. Дрожа от рассветного холода, в одной замызганной белой рубахе до пят, Элисон слабо улыбнулась в ответ.
