Чанг-Джиши — это десяток домов, возведенных снизу из глины, смешанной с соломой и хворостом, сверху — из тесаных бревен. Низ каждого дома — обязательно хлев или склад нехитрого крестьянского инвентаря. Следующий этаж — жилые помещения. Обычно это три-четыре комнаты, темных чернотою стен, прокопченных дымом из очага: отводных труб и дымоходов бутанские архитекторы не признают. Самая большая комната отдана под алтарь. Но она не центральная в доме. Жизнь семьи концентрируется на просторной кухне, около очага, где почти никогда не пропадают толстые слои дыма и обильные хлопья сажи. Есть гостиная (это для почетных, уважаемых гостей), она же спальня, в которой на полу на тонких подстилках укладывается вся семья (а семья — это пять-шесть человек, не меньше).
На третьем этаже в большинстве домов амбар, где хранится не только зерно, но и кожи, и длинные тонкие лоскутья сушеного мяса, которые к зиме толкут в порошок, некое подобие растворимого супа. Если дом побогаче, есть и четвертый этаж, точнее, не этаж, а пространство между настилом чердака и плоской крышей. Оно служит воздушной изоляцией, сохраняющей в доме тепло зимой и прохладу летом.
Бутанцы бережливы и в высшей степени рациональны. Кругом лес, масса древесины, пригодной для любого строительства, но, ломая старый дом, каждое бревнышко, дощечку, щепку они сохранят и используют при возведении нового. А глиняные остовы замирают памятниками, бывшим селеньям. Как сказал нам гид, многим из этих памятников уже несколько веков.
Города Бутана отличаются от деревень тем, что в них просторно, вольно, легко. К примеру, Тхимпу. Одноэтажные строения, мазанные мелом, окна с красивыми, раскрашенными наличниками. Яркие цветы в глиняных кадках у края асфальтовых тротуаров. Город весь в долине, он не сдавлен громадами гор, может, поэтому — впечатление простора. Две-три улицы. На главной — магазины, каждый с громким названием, вроде «Дворца книги», «Салона тканей», хотя и дворец этот, и салон — небольшие лавчонки с отсыревшими стенами, где, как в сельпо, можно купить все что угодно: от крупы до часов.
На окраине Тхимпу — величественный дзонг, старинный, но отстроенный заново покойным королем Джигме Дорджи Вангчуком. В дзонге крупнейший в стране монастырь, где живут и несут нелегкую службу около тысячи монахов. Там же летняя резиденция «дже кхенпо», верховного ламы, располагающего властью, равной власти короля. А рядом конторы министерских служб: назначение дзонгов, ставших средоточием духовной и административной власти еще в средневековье, не изменилось и по сей день.
Город просыпается рано, ложится поздно — традиция, мало чем объяснимая: увеселительных заведений нет, два кинотеатрика уже к восьми вечера закрываются. Есть, правда, одно небольшое кафе, которому кто-то дал кличку «Стакан». Владелец кафе — швейцарец, оказавшийся в Бутане в шестидесятых годах, осевший здесь, сменивший свое имя на исконно бутанское, открывший, как оказалось потом, весьма выгодное дело. «Стакан» процветает, он в моде, имеет постоянную клиентуру — молодежь, поскольку это кафе одновременно и единственная в Тхимпу дискотека. Вообще-то владелец кафе по профессии радиоинженер и приехал в Бутан помогать налаживать радиосеть. В результате его трудов появилось радио Бутана, вещающее два часа в неделю.
Бутанцы медленно расстаются с традициями, особенно в одежде. Увидеть бутанца в европейской одежде — редкость. Наши гиды встречали нас еще в индийском городе Багдогре, откуда «джипами» везли до границы. Джинсы в фабричных заплатах, разноцветные майки с аппликацией или забавными рисунками и лозунгами, широкие кожаные ремни с медными бляхами, «платформы» — гиды были вполне современны. И вели себя они как обычные молодые люди. Но на следующее утро — а то утро мы встречали уже в Бутане — узнать их было нельзя. На каждом почти одинаковые халаты в мелкую шотландскую клетку, высокие шерстяные носки, у некоторых вместо носков мягкие войлочные или сафьяновые сапоги, выложенные пластинками из крашеной кожи. «По этим рисункам, — объясняли нам потом, — определяется должностной ранг владельца сапог, степень его приближенности к королевскому дому». Гиды теперь были медлительны и церемонны.
Халаты-«кхо» гиды не снимали, пока были в Бутане. Но, провожая нас от границы, они вновь превратились в обычных «международных» парней. Надевая или снимая «кхо», единственное украшение которого — белизна нижней рубахи с рукавами настолько длинными, что их заворачивают поверх рукавов халата, причем чем выше, тем лучше, — так вот, снимая или надевая «кхо», бутанец, как нам показалось, меняется и сам — внутренне. С халатом он как бы сбрасывает с себя груз многолетних традиций.
Бутанец в «кхо» никогда не поинтересуется, кто вы, что вы, откуда, зачем здесь. Он вполне будет удовлетворен тем, что немногосложно ответит на ваши вопросы. Сам не кончит беседы с иностранцем, но не станет настаивать и на ее продолжении. Безо всякого интереса взглянет на вас, когда почувствует, что вопросы ваши иссякли, встанет, вежливо поклонится и отойдет, забыв о вас уже через минуту.
Бутанец без «кхо» — полная противоположность тому, что описан выше. Он активен, может даже показаться, что чрезмерно: настойчив, любознателен, общителен, разговорчив. Не вы расспрашиваете его, он атакует вас вопросами, выявляющими его широкие познания. Уже в первый день знакомства вам покажется, что вы знаете его давно, что располагаете буквально мельчайшими деталями его биографии, деталями жизни его семьи. Но вы будете чувствовать, что и сами выпотрошены начисто.
Самоизоляции и вековому отшельничеству Бутана приходит конец. Нас убедила в том коронация четвертого друкгьялпо, на которой присутствовали представители великих держав, представители многих других стран, коронация, которая впервые за всю историю Бутана позволила побывать в королевстве драконов грома массе иностранцев, в том числе и журналистов, раньше не бывавших и близко рядом с этой страной.
Многочисленное монашество — с отшельниками, святыми, знатоками старинных рукописей — очень влиятельно в стране и очень активно воздействует на характер бутанцев как нации. Впрочем, и монахи сейчас меняются. Ведь не кто иной, как Дорджи Лопен Угьен Тсеринг, ближайший помощник верховного ламы, сказал: «Вступить в современность выгодно и полезно Бутану».
Лик падмы Самбхавы
Нам показали великое множество танцев во время коронационных торжеств. Танцы девушек, мужские танцы, общие хороводы. И танцы масок. Бурные, красочные, они диссонируют с размеренной, спокойной жизнью королевства. Какие-то волшебники, наверное, эти умельцы, что изготовляют маски из дерева и папье-маше. Как будто перед тобой не маски, а сделанные из тончайших материалов, а затем раскрашенные слепки с лиц реальных людей и фантастических существ. Маски-слепки не мертвые, не застывшие, они каким-то неуловимым образом передают самые различные настроения, оттенки чувств.
Лнаванг Дорджи по бутанским понятиям старик. Ему 55 лет. Монах с семилетнего возраста. С тринадцати лет занимается монастырской, религиозной живописью. Сейчас Дорджи — директор Института изящных искусств в Тхимпу, главный придворный художник. Изготовление масок — не его прямая специальность, но его талант, отличный вкус, опыт помогают студентам института создавать произведения поистине уникальные.
Лнаванг Дорджи неразговорчив. Да и беседа через переводчика, который лишь год как начал изучать английский, лишена живости, нужной для плодотворного интервью. Некоторые даты его биографии — вот и все, что удалось выяснить у главного придворного художника, который, также уловив бессмысленность нашего дальнейшего диалога, вручил мне красочный буклет «Творчество народных умельцев Бутана», сказав на прощание: «Вы не первый журналист, с которым я сегодня разговариваю. И все получили от меня такие же буклеты, а в них не только информация о развитии кустарных промыслов, но, главное, адреса магазинов, где продаются маски, статуэтки, ткани, картины на шелке «тханки», изготовленные в мастерских нашего института...»
Конечно же, я опоздал: прилавки центрального магазина были пусты. Выручил нас король. От имени короля в последний день нашего пребывания на бутанской земле были розданы нам желанные маски. Так у меня оказался божок-охранитель, одно из воплощений святого Падмы Самбхавы. Страшные, выпученные в злобе глаза, разодранный в жутком оскале рот, раздувающиеся ноздри, глаз во лбу да еще три человеческих черепа там, где должна начинаться линия волос. Вот только уши, истинно буддистские, с оттянутыми мочками, указывали на доброту, положенную штатным расписанием пантеона этому покровителю Бутана, горной Страны драконов грома, вставшей у самого порога нашего бурного века...
