Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №04

В своем желании помочь мне он был готов на все. Я же, на беду, почувствовал такой голод, что охотно принял его покровительство. Я благодарно кивнул. В тот же момент он буквально испарился. Еще через минуту на столе стало появляться все, что я заказал. Я понял, что попал в хорошие руки.

Рыба, правда, была так себе. В Москве тогда такую очень недорого продавали в кулинарии напротив гостиницы «Минск». Зато хрен был красный от свеклы, хлеб — черный, почти как в московской привокзальной столовой, а борщ — совсем настоящий, и картошка к нему подавалась на отдельном блюдечке, очень рассыпчатая и белая. Словом, я был очень доволен. Да еще пару раз мой покровитель, проходя мимо, спросил со вниманием: «Вкусно?»

Когда я маленькими глотками пил чай, он, зайдя со спины, поставил тарелочку со счетом: 6 фунтов! Да за такие деньги я бы мог пообедать в самом экзотическом ресторане! Да и откуда эти цифры?

Но позволить себе пересчета я не мог — не дома. Кроме того, следовало дать на чай, и как минимум полфунта. А у меня совсем не было мелочи. Что ж поделаешь! Я вздохнул и положил на тарелочку 7 фунтов.

Обычно в Англии официант пробивает чек, возвращает вам сдачу до копейки, а вы оставляете столько, сколько считаете нужным. Стоило мне положить деньги, как мой покровитель — опять же из-за спины — проворно схватил тарелочку, произнеся учтиво: «Сэнк ю, сэр». Говорить со столь щедрым гостем на языке предков он не мог себе позволить.

Больше я его не видел.

И все-таки я сделал третью попытку изучения еврейской кухни. И даже вышел из воды сухим.

На этот раз дело было в Будапеште. Только что кончился социализм, и рестораны, кафе, бары, закусочные поперли, словно грибы после дождя. В городе, где всегда их было полно, стало их столько, что за каждым углом знакомой улицы можно было открыть целую россыпь точек общепита. Даже создавалось впечатление, что в них работает полгорода. Другая же половина, впрочем, в них не питалась по причине цен. Питались в основном туристы. Их тоже здесь всегда хватало.

И вот на том месте, где, как я помнил, был обшарпанный вход в подвал, засияла вывеска ресторана «Кармель». Кармель — гора на севере Израиля, при крестоносцах на ней находился монастырь кармелитов. Реклама обещала как минимум тридцать три тончайших блюда еврейской кухни. Любопытство исследователя взыграло во мне с неудержимой силой. Деньги в кармане были...

Когда усаживать меня взялись три официанта, а четвертый уже нес меню, я смутно почувствовал что-то недоброе. Пятый, увидев, что я достал сигареты, тут же поставил пепельницу. Я заглянул в меню.

Выбор блюд мог удовлетворить желания изысканнейшего гурмана. Цены отсутствовали. Уже это мне не понравилось. Я оторвался от меню, и тут же рядом появился светящийся счастьем официант.

— А где цены? — робко спросил я.

— На последней странице, сударь,— отвечал он, умело скрывая удивление, что посетитель этого ресторана не знает столь очевидной вещи.— Извольте смотреть по номерам блюд.

Я сверился с номерами и с ужасом понял, что цены эти не рассчитаны на посетителя из СНГ, даже уверенного пять минут назад в том, что деньги в его кармане есть.

От стойки ко мне уже направлялся величественный метрдотель, сопровождаемый ассистентами. Положение становилось безвыходным.

Мысленно я воззвал к Провидению — спасти меня, и уберечь, и вывести из ресторана «Кармель», как из плена египетского. И провидение явило милость. Я перевернул страницу и увидел номер 106: «Свиная отбивная а 1а герцог Веллингтон с...» Но я уже не читал дальше. С радостью в голосе, которая могла показаться и ужасом, я спросил:

— Что это?

— Это, сударь? Свиная отбивная а 1а....

Но я не дал ему договорить. Дрожащим голосом я спросил:

— Это — свинина?

— Совершенно верно, сударь. Толстый кусок нежнейшей мякоти...

— Вы подаете свинину? — перебил я.

— У нас не кошерный ресторан. У нас и европейская, и еврейская кухня.

Я вздохнул с облегчением:

— Уф-ф-ф! Тогда, простите, я не могу есть у вас,— и я оскорбленно поднялся со стула и двинулся выходу с так и не зажженной сигаретой во рту.

Один из официантов проводил меня до дверей. Он извинился и у самого выхода чиркнул мне спичкой из фирменного коробка ресторана «Кармель».

Больше я полевыми исследованиями еврейской кухни не занимался.

Впрочем, более удачные попытки иной раз тоже могут привести к тяжелым последствиям. Следует иметь в виду, что у этнографов, занимающихся вопросами питания, есть правило, по которому любую пищу изучаемого народа нужно есть. Нужно разделить трапезу, нужно ввести органолептику в записи. От души желаю истинному полевому исследователю заняться как-нибудь системой питания каннибалов. Посмотрим, как он примет участие в их трапезе — не в виде блюда, разумеется. Этого я не желаю никому, даже тем, кто смеялся надо мной из-за выражения на лице, когда мне показали лапку только что съеденной нутрии. Мясо было вкусным, зато перепончатая лапа вызвала такие ассоциации...

Есть люди, которые, занимаясь народами Юго-Восточной Азии, ломаются на соусе из перебродившей рыбы: вьетнамском ныок-маме или бирманском нгапи. Запах его столь, мягко говоря, своеобразен, что известен случай, когда скромного студента-бирманца, везшего с собой банку нгапи в чемодане, высадили в Европе из вагона. По отношению к вьетнамскому ныок-маму европейцы делятся на две примерно равные части: одни, нюхнув его, бледнеют после этого при одном его упоминании, другие же находят в нем вкус, добавляют в бульон и мясо и даже — вьетнамцы до этого за несколько тысяч лет не додумались!— потребляют как безотказное средство от похмелья. Последний способ употребления разработан одним из наших военных советников. Настоящие исследователи — все! — относятся ко второй части. С гордостью замечу, что тут я ученый истинный.

Мы с Суреном кончили тяжелый трудовой день и имели право отдохнуть и расслабиться.

На площади он свистнул такси.

— Слушай, я тебе обещал в хорошее место сводить. Как ты насчет замечательной одной кебабной?

Лев Минц, кандидат исторических наук

…Наконец-то хоть один шофер тормознул, отреагировав на мою поднятую руку. Битых два часа я стоял на этой курве (не пугайтесь: «курва» у мексиканцев означает всего-навсего «крутой поворот») в надежде, что кто-то подбросит меня до ближайшей мастерской. Надо же случиться такому: полетели один за другим два баллона.

— Не лезь на гауйяво, парень,— успокаивал меня, несомненно, добрый водитель. На его языке это означало: не возбуждайся, все будет в порядке.

— Спасибо, сеньор Санчес,—сказал я. Его фамилию я прочитал на ветровом стекле машины. Многие владельцы транспортных средств, особенно деревенские, полагаю, из гордости, метят таким образом свою собственность. Во всяком случае, на развалюху или, как говорят в Мексике, «каркачу», моего спасителя вряд ли кто польстился бы. В столице, к примеру, он должен был бы еще заплатить приличную сумму за то, чтобы ее отправили на автомобильное кладбище.

Но сейчас я был несказанно рад и этой «антилопе-гну», а еще более ее хозяину.

— Только не зови меня сеньором.

Для друзей я просто Мано.

— Маноло?

— Да нет — Эрмано. А вообще-то я Хуан Пабло Альфредо Максимилиано... а дальше ты и не запомнишь.

«Эрмано» — это «брат». Сокращенно — «мано». Ну, вот мы и побратались. У мексиканцев это просто. А в дороге — еще проще. Теперь настал черед поближе познакомиться с Мано. Как и подавляющее большинство его соотечественников, он невелик ростом и смугл. И нос у него, как у того орла, что, по легенде, указал его предкам на пристанище, охраняемое Богом. И волосы — черные, гладкие и блестящие. Они никогда не покинут его голову.

— Мано, ты женат?

— Естественно.

— А сколько детей?

— Это смотря в какой колонии.

Бравый ответ. Но пусть он вам не покажется слишком заносчивым. Во-первых, это всего лишь прибаутка. Во-вторых, она часто бывает недалека от жизни. Я к тому времени уже усвоил, что мексиканские семьи в среднем насчитывают 5 — 8 детей. Но этого мало: иные умудряются иметь так называемые «касас чикас», то есть «маленькие дома» — как мы говорим, на стороне. И в них, представьте, может быть не меньше детей, чем в большом доме.

Традиция иметь большое число детей от одной или нескольких женщин — эхо старинных времен. Тогда индейские племена не дружили, а воевали друг с другом. Мужчины, таким образом, занимались сокращением населения, но не только. К новорожденным относились как к божьему благословению. Материнство считалось вкладом в победу. По сохранившимся рисункам можно судить, что женщин, погибавших при родах, хоронили с воинскими почестями.