Вместе с несколькими пинтуби я отправляюсь на поиски пищи.
Разделенные на семейные ячейки, аборигены в поисках пищи преодолевают ежедневно десятки километров. Но земля пустынна. Есть нечего, не хватает воды. Аборигены питаются кореньями, червями, змеями, мышами. Необходимость поиска пищи обостряет в них наблюдательность. Любой след, малейшее пятнышко на песке служат им указующей строкой, в которой они прочитывают, какая будет погода, есть ли поблизости вода, прошел ли тут зверь или человек.
Даже полиция белых австралийцев пользуется «блэк трэкерс» — «черными сыщиками», то есть аборигенами: с их помощью разыскивают скрывающихся преступников, а также путников, заблудившихся в пустыне. Аборигены ориентируются на местности «лучше всякого компаса», сказал мне один полицейский.
Идем к западу. Немилосердно жжет солнце. Пока мы ничего не обнаружили — ни одного кенгуру, ни единой змеи. И все же пинтуби не теряют терпения. Думается, умение терпеть — их главная отличительная особенность.
Наконец мои спутники останавливаются и раскапывают песок, пользуясь лишь деревянными орудиями. Вытаскивают из норы несколько мышей — прекрасный ужин. Один из аборигенов несет с собой постоянно тлеющую головешку, чтобы в любой момент разжечь огонь.
Неожиданно кто-то из них замечает какой-то особый куст. Все подбегают к нему, принимаются с энтузиазмом копать, вырывают из земли корни и вытаскивают из-под них белых жирных червей, которых немедленно принимаются с наслаждением сосать. Черви напоминают шелковые коконы. Мне тоже предлагают одного, но я не настолько голоден, чтобы разделить с ними удовольствие. Покрытый чешуей цивилизации, я гляжу на аборигенов и завидую их здоровому аппетиту.
Вечером мы возвращаемся в лагерь. Я встречаю там женщин и малышей, которых уже видел утром, когда те с деревянными мисками выходили собирать семена сухой травы. Сейчас они заняты выпечкой хлеба. Раздробив семена камнями, женщины кладут на тлеющие угли костра мышей, а вместе с ними и тесто, сделанное без всяких дрожжей, без соли; тесто не имеет никакого вкуса, оно пахнет золой и песком. Я же, укрывшись в своей палатке, питаюсь совершенно другими продуктами: консервированными, стерилизованными. Но если бы я родился и вырос среди этих людей и был бы одним из них, то преспокойно жевал бы червей, змей, коренья, отдающий золой хлеб из семян и получил бы тот же результат — не умер бы с голоду.
Наконец-то после многодневных исканий я нашел бумеранг. Выхожу на охоту вместе с пинтуби, которые шагают медленно, неторопливо, и разглядываю их оружие: копья и разнообразные бумеранги. Посчастливится ли мне увидеть их в действии?
Прошагав полдня и порядком измучившись, я наконец-то своими собственными глазами наблюдаю, как пользуются бумерангом. У себя дома в Италии я, помнится, невесть что воображал об этом оружии. Постигло ли меня разочарование? В какой-то мере да. Мне демонстрируют разнообразные типы бумерангов, но среди них только один, улетая, возвращается: легкий, словно игрушка, он годится, вероятно, лишь для охоты на птиц. Его запускают, бумеранг описывает круг в сотню метров и падает у ног метнувшего орудие охотника. Прочие бумеранги имеют более внушительный вид. Они тяжелее и острее. Ими пользуются для охоты на крупных животных. Благодаря своей форме они стремительно вращаются в полете и набирают такую скорость, что могут снести голову человеку или же срезать на приличном расстоянии достаточно большое растение. С аэродинамической точки зрения бумеранг представляет собой совершенное орудие. Аборигены интуитивно пришли к результату, для достижения которого другим потребовались бы годы расчетов и исследований.
Мое путешествие по Австралии завершается возле возвышенности Айерс-Рок, высящейся, словно монумент, посреди белесой пустыни Центральной Австралии. Это наиболее странное геологическое образование континента: красная, обточенная ветром скала, которая в результате игры солнечных лучей то и дело меняет свою окраску.
Сегодня скала носит имя ее белого первооткрывателя, но для аборигенов она по-прежнему остается Уруру, что означает «святилище». Я ходил вокруг нее и забирался в пещеры, где аборигены устраивали свои ритуалы. Есть пещера плодородия, пещера посвящения, пещера созерцания — с простыми, но выразительными наскальными рисунками.
По отвесным красным стенам я поднимаюсь на Айерс-Рок. Добравшись до вершины, сажусь поглядеть на пустыню, которая теряется за горизонтом, где, видимо, и оканчивается мир...
Вместе с сотнями туристов я ожидаю заката. Мы приехали сюда полюбоваться Айерс-Рок — уже не храмом, а памятником природы, который охраняется законом о национальных парках и за посещение которого нужно платить деньги.
И вдруг все замолкают: Айерс-Рок, Уруру, освещенная последними лучами солнца, превращается в то самое Нечто, становится той самой Силой, которой обладает лишь природа и перед лицом которой всякий человек, как в смерти, равен всем остальным.
В этот самый момент я ощущаю, как наполняется и становится осязаемым «пространство времени», связывая меня со всеми людьми, ушедшими и нынешними.
Карло Маури, итальянский путешественник Перевел с итальянского Николай Живаго
Остров Новая Гвинея давно заслужил титул «рая для этнографов». Это в равной мере относится и к принадлежащему Индонезии Западному Ириану, и к занимающему восточную часть острова молодому государству Папуа — Новая Гвинея. Чтобы не быть голословными, скажем только, что, по подсчетам специалистов, в Папуа — Новой Гвинее на три миллиона жителей приходится семьсот различных диалектов. Сведения эти достаточно приблизительны, ибо точного подсчета населения пока никто не производил, а в вопросе о том, что считать языком, а что диалектом, ученые мужи ведут ожесточенные баталии не один десяток лет. Однако цифры эти дают представление об огромном разнообразии племен и культур гигантского острова.
В каждой горной долине живет племя, не похожее на соседнее, его можно изучать, строить теории и потом выпустить монографию. Если пришелец будет вести себя мирно, не вмешиваться во внутреннюю жизнь племени и к тому же окажется достаточно щедрым, он может быть уверен в гостеприимстве изучаемого племени.
К сожалению, папуас, попав в чуждую долину, может быть уверен в обратном: его встретят недоверчиво, скорее всего враждебно и, возможно, убьют. Впрочем, возможно, и не убьют — народ теперь стал цивилизованнее, да и у полиции есть вертолеты. Но все равно чувствовать себя чужак в соседней долине будет крайне неуютно. Вражда долин проявляется в самых разных формах — вплоть до войны.
И это одна из главных причин, по которой рай для этнографов равнозначен аду для любого правительства. Особенно если и правительство, и государственный аппарат созданы совсем недавно и должным опытом пока не обладают.
Но это правительство гораздо лучше представляет себе свой народ, его обычаи, верования и предрассудки, чем самые опытные, но чужие чиновники.
То, что прежде всего нужно установить мир между племенами, было ясно давно. К этому выводу приходили и весьма многие из самих папуасов. В канун провозглашения независимости этнографы опрашивали жителей глухих деревень о том, что они думают о будущем. Вопрос межплеменного мира был одним из важнейших.
...Есть в южной части Папуа — Новой Гвинеи обширная долина Менди. Здесь живет несколько племен, и между ними издавна царит мир. И самая в этом большая заслуга — у казуара, мрачной черной птицы, не склонной к семейной жизни. Казуар не умеет летать, зато очень быстро бегает, а ростом достигает метра восьмидесяти. Он агрессивен и предпочитает нападать. Своими сильными трехпалыми ногами со стальными когтями казуар способен распороть живот охотнику одним ударом. Голову его венчают разноцветные перья, и из-за этих перьев на него всегда охотились, потому что казуаровый плюмаж — важнейшая часть головного убора горских воинов.
Папуасы долины Менди с незапамятных времен ловили казуаров живьем. Это занятие требует незаурядной смелости, ловкости и силы. И много времени. Поэтому богатство семьи определялось количеством казуаров, содержимых в клетках у хижины. Казуарами платили выкуп за невесту — две птицы за красивую молодую девушку. Помогала жениху вся его родня, и это мероприятие отнимало не один день у всех взрослых мужчин рода.
Птицы служили, так сказать, валютой для самых важных случаев. С течением времени проникла в долину Менди денежная система, завелось в хижинах немного долларов, зато поубавилось в окрестностях казуаров. Птиц начали доставлять из все более и более отдаленных мест. Стокилограммовую птицу тащили в тяжелых деревянных клетках носильщики, покупавшие их у охотников за деньги. Дорога длилась неделями, и, соответственно, с каждым днем возрастала цена. Птенец стоил от десяти до двадцати австралийских долларов, а красивый взрослый самец — до пятисот. Цена немалая, если учесть, что годовой доход среднего горца в десять раз меньше. Во всех вместе деревнях долины Менди обычно содержится примерно тысяча казуаров — как деньги в банке.
